Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

В одной из его январских записок был зафиксирован «резко намечающийся за последние дни яркий авантюризм наших доморощенных «Юань-Шикаев» в лице А. И. Гучкова, Коновалова, князя Львова и некоторых других «загадочных представителей общественности», стремящихся, не разбирая средств и способов, использовать могущие неожиданно вспыхнуть «события» в своих личных видах и целях»[1536]. Далеко не случайно проводилась аналогия с Юань Шикаем. Этот опытный китайский царедворец и командующий наиболее дееспособными частями армии во время политического кризиса 1898 года подверг императора домашнему аресту и казнил без суда и следствия всю его реформаторскую правительственную команду. В обзоре, подготовленном 26 января 1917 года, утверждалось, что Гучков, Львов, Коновалов, Третьяков считают себя законными наследниками существующей власти, ведут за собой могучий класс промышленников и опираются «на исключительные симпатии действующей армии». Поскольку массовые волнения маловероятны, то все надежды они возлагают на осуществление «в самом ближайшем будущем дворцового переворота»[1537].

Царь был хорошо информирован, по крайней мере, о значительной части заговорщических планов, и его супруга — ничуть не хуже. 14 декабря 1916 года она с полным знанием дела писала Николаю: «Спокойно и с чистой совестью перед всей Россией я бы сослала Львова в Сибирь (так делалось и за гораздо менее важные проступки)… Милюкова, Гучкова и Поливанова — тоже в Сибирь. Теперь война, и в такое время внутренняя война есть высшая измена. Отчего ты не смотришь на это дело так, я, право, не могу понять. Я только женщина, но душа и мозг говорят мне, что это было бы спасением России — они грешат гораздо больше, чем это когда-либо делали Сухомлиновы. Запрети Брусилову и пр., когда они явятся, касаться каких бы то ни было политических вопросов… Дорогой мой, свет моей жизни, если бы ты встретил врага в битве, ты бы никогда не дрогнул и шел бы вперед, как лев! Будь же им и теперь в битве против маленькой кучки злодеев и республиканцев! Будь властелином, и все преклонятся перед тобой!»[1538]. Но Николай II не согласился с супругой, и, вполне возможно, в этом и заключалась одна из его самых фатальных ошибок. Николай не арестовал и не сослал заговорщиков.

Он не считал необходимым вступать в открытый конфликт с лидерами «общественности», которые сами находились с ним в непримиримом конфликте. Но, главное, он не верил в измену высших военачальников, которых давно знал как профессионалов и патриотов, а, тем более, в тяжелое военное время. Император верил в честь, долг и верность присяге. К несчастью, для многих уставших от войны и прислушивавшихся к оппозиционным политикам генералов эти слова уже становились пустым звуком.

Оппозиция спешила, потому что боялась усиления позиций императора в случае ожидавшихся военных побед. Верхушку армии она, напротив, убеждала в невозможности побед без смены режима. Именно под влиянием политиков, считавшихся влиятельными, авторитетными, способными перехватить власть, часть высшего генералитета стала склоняться к мысли о возможности сыграть самостоятельную политическую роль и произвести необходимые перемены во власти. Они сочли, что вполне обойдутся без Николая II, который, как им казалось, только мешал довести войну до победного конца, что ведущие оппозиционные политики — Гучков, Милюков — да и сами генералы — самостоятельные государственные величины, которым под силу удержать в своих руках махину российской государственности. Но они вовсе не были таковыми.

На самом деле, поднявшие флаг борьбы с императором политики никогда не участвовали в государственном управлении и не понимали его. Гучкова не слишком заботило, чем смена власти может обернуться в условиях войны. Прочитав в 1936 году его откровения по поводу готовившегося заговора, многоопытный чиновник Иван Тхоржевский, работавший помощником еще у Витте, отреагировал: «Оправдание А. И. Гучкова в том, что ошибались тогда все; в своих ошибках он был искренним. Россию — любил! Видел обреченность Государя… Но не видел — своей!.. Сильный, храбрый, упорный Гучков ставил слишком высоко личный ум и энергию. Он недооценил значения символа, традиции, непрерывности»[1539].

А от высших военных подобной прозорливости и нельзя было ожидать. Они не были готовы к самостоятельной политической роли ни по воспитанию, ни по образованию, ни пожизненному опыту. «Представители Русского Генерального штаба в делах внутренней политики были, по меньшей мере, дилетантами, чтобы не сказать полными профанами, — сокрушался в эмиграции бывший офицер Генштаба Георгий Киященко. — Они, как и вся Русская Армия, воспитанные и образованные в течение 200 лет «вне политики», не могли, строго говоря, даже приступить к экзамену по этому предмету. Пишущий эти строки, как представитель Русского Генерального штаба, да и другие подобные ему, разве не сознают теперь общего недостатка в своем высшем военном образовании в Академии? Государственной науки о политической (верховной) власти в Государстве вообще там не изучали; Русский Генеральный штаб в этом отношении был неучем в мирное время; неучем он вышел на войну и на ней уже, не готовясь, в состоянии «недуга неведения», приступил к страшному экзамену — ответил на вопрос о перемене принципа тысячелетней Верховной власти в своем Государстве, да еще в такое необычное время, как длительная и изнурительная мировая война, конец которой, по имевшимся в руках Русского Генерального штаба сведениям, был не за горами»[1540].

Заговор социалистов

Из всех заговорщиков, устремившихся на штурм императорской власти, открыто о своих намерениях ее свергнуть заявляли социалисты. Но подавляющее их большинство накануне революции находилось либо в сибирской ссылке, либо в эмиграции на Западе. Очевидно, что социалисты и рабочее движение в целом уступали по своему реальному влиянию на политику многочисленным элитным группировкам, нацелившимся на свержение Николая II. Трудно не согласиться с эсером Постниковым, работавшим в то время в Союзе городов и знавшим ситуацию изнутри, который писал: «Можно было наблюдать сравнительную слабость политического рабочего движения, которое чаще выдвигало профессиональные требования во время своих стачек, и настойчивую и систематическую борьбу против царского правительства со стороны других классов и слоев русского общества — крупной буржуазии, земских и городских деятелей, высшего военного командования и даже людей из придворных сфер»[1541]. Однако элитные группы — при всей их способности воздействия на политику, на средства массовой информации, на умонастроение света, интеллигенции и даже армейских кругов — обладали одной общей слабостью: они не были способны на мобилизацию масс, более того, до поры старались ее избежать. Между тем, именно такая способность окажется едва ли не решающей для любой политической силы в событиях всего 1917 года.

Накануне революции существовали лишь две