Том 6. Третий лишний - Виктор Конецкий

Потом встретили ледокольчик «Пахтусов», с проклятьями возвращающийся уже с чистой воды на буксировку повредившего винты «Харитона Лаптева»…

Караван речников на контркурсе — куда это они в такое время на восток ковыляют? Флагманом идет какой-то Ефименко, с ним и поговорили. В караване «Севастополь», «Капитан Мошкин», «Петропавловск».

Траверз Диксона. Разговор с Утусиковым. Акивис был эвакуирован на Большую землю в безнадежном состоянии.

Очень больно ударяет здесь известие о болезни или смерти. Но думать об этом не следует. Нарисовал акварельку — Диксон под красно-фиолетовыми тучами.

Повернули на Енисей.

Читаю «Очерки народной жизни». Объясняют поездку Чехова на Сахалин — отметить в народе «не засыпающее сознание жизни»…

Ну какой же уже запредельный идиотизм! Все карты Енисея секретные! Представьте себе, что со стороны Северного полюса сюда пробралась американская атомная субмарина и извивается в енисейских протоках, огибая какой-нибудь Каменный Бык… Сколько денег и тюремных решеток за этими дегенеративными секретами!

КРАСН ДИВН 4 12 3 1230 ЛЕНИНГРАД 780 ТХ КИНГИСЕПП КОНЕЦКОМУ = КУРБАТОВ ОВСЯНКЕ ЛЕТИ БЫСТРЕЕ ЖДЕМ ДЕРЕВНЕ = АСТАФЬЕВЫ

По «Свободе» передавали статью Гумилева «Русская идея».

05.10. В 01.00 ошвартовались к причалу в Дудинке, сразу начали разгрузку пустых контейнеров на четыре хода.

В 08.30 сообщили о гибели нашей подводной лодки в 700 милях от побережья США. Близко лазают ребята от садовой калитки потенциального противника! Рейган, вполне возможно, откажется встречаться с Горбачевым в Исландии — больно повод хорош…

Откуда-то выписал: «…долгое морское путешествие не только обнаруживает все твои слабости и недостатки и усиливает их, но извлекает на свет Божий и такие твои пороки, о которых ты никогда не подозревал, и даже порождает новые. Проплавав год по морю, самый обыкновенный человек превратился бы в истинное чудовище. С другой стороны, если человек обладает какими-либо достоинствами, в море он редко их проявляет, и, уж во всяком случае, не особенно рьяно».

По парадоксальности это, пожалуй, Марк Твен, когда поплыл после своих Миссисипи в Европу…

В Игарке, куда идем нынче, нет очистительных сооружений, и через временную канализационную сеть ежедневно сбрасывается в Енисей более 3000 кубометров нечистот! Без всякой очистки!

Город пользуется неочищенной водой, которая напрямую из водозабора мелкой речки Гравийки идет в квартиры, и уже в трубах в нее добавляется тройная доза хлора! Стоит ли удивляться, что Игарка — рекордсмен края по инфекционным желудочно-кишечным заболеваниям.

В эту зиму город обеспечен теплом всего на 61 процент…

06.10. До Игарки плыть мне. И среди злых, метельных зарядов, среди вспыхивающих в свете топовых огней снежинок буду искать мыс Агапитовский, остров Давыдовский, Покинутый поселок, избы Плахино…

Сколько раз здесь хожено… Теперь уж без всяких экивоков — последний. Попрощаюсь с мысом Каменный Бык под писк сверхсовременной спутниковой станции. Надышусь табачным лоцманским дымом — один будет смолить «Стюардессу», другой — верный «Беломор», а я добавлю «Космос», чтобы соответствовать нашему веку и навигационной спутниковой станции, в устройстве которой я так ни черта и не понял… Старость. Пенсия впереди по курсу.

Не доходя Игарки, стали на якорь в очередь на погрузку.

Приехали, Витя.

«СПРАВКА. Дана члену экипажа т/х „Кингисепп“ тов. Конецкому В. В., дублеру капитана, в том, что с 13 августа 1986 г. по 06 октября 1986 г. он находился в водах полярных бассейнов и ему положен дополнительный отпуск в размере 9 /девяти/ рабочих дней. 06.10.86. п. Игарка. КМ т/х „Кингисепп“ Ю. А. Резепин».

Печать БМП ММФ СССР.

Сунул я эту последнюю бумаженцию в карман и спустился по трапу на игарский буксирчик, прошел в рубку к капитану.

Отвалили.

С «Кингисеппа» махали ручками.

Конечно, глаза чуть защипало, но я так ясно представлял себе весь путь до Красноярска, пересадки, нелетные погоды и тонны всевозможного хамства, что на долгие сантименты при прощании со своим последним в жизни судном эмоциональных сил не хватило…

Здесь конец моего дневника.

Финал

Итак, в Игарке распрощался с судном.

Третьи сутки сижу в аэропортовском бараке, жду самолет на Красноярск.

«Нет погоды».

Перестройка. Уже грохнул Чернобыль и утонул «Нахимов». Я уже в начале рейса рассказывал, как солдаты-пограничники размешивают сапожную ваксу вместе с дегтем в денатурате. Пьют и остаются живыми. Пущай наши внутренние и внешние враги тешат себя надеждой на скорую гибель России. Долго им придется ждать…

В единственном продовольственном магазинчике аэропорта висит объявление: «Сухое молоко отпускается детям до 12 лет строго по справкам». На дверях камеры хранения мелом написано: «Мест нет и не будет».

Народ в бараке валяется в четыре яруса. Сижу верхом на чемодане, как король на именинах. Духота, мат, детские рыдания, но под потолком барака мерцает телевизор. Правда, экран размером с книжку начинающего писателя, а изображение вовсе чахоточное.

Плевать мне на СМИ. Прощаюсь с Арктикой. Первый раз прошел ее тридцать три года назад. Быстро промелькнула жизнь.

Объявляют посадку. Народ тянется на взлетное поле понуро и в молчании.

И вдруг знакомый голос Беллы из далекой Москвы, из-под притолоки аэропортовского барака: Та любит твердь за тернии пути, Пыланью брызг предпочитает пыльность И скажет: «Прочь! Мне надобно пройти». И вот проходит — море расступилось…

…. Раз так пройти, а дальше — можно Стать прахом неизвестно где…

Только взлетели, обустроились поспать, вдруг объявляют: «Внеплановая посадка. Нижняя Тунгуска. Выходить всем!»

Так. Где же мы? Туруханск только что пролетели.

Садимся, еще раз просят всех покинуть самолет.

На воле тьма, тьма и еще раз тьма. Шумит тайга, шумит тайга — еще более черная, нежели небеса. И в этой тьме и черноте слышен шум могучей реки. Енисей или Нижняя Тунгуска? Один черт.

Пилоты говорят: «Шлепайте за нами след в след». Втягиваемся на какую-то прогалину. Впереди становятся видны какие-то огоньки.

Барак — столовая. Один длинный стол. Ревут пассажирские дети. Лампочки — вполнакала. Подают в алюминиевых мисках «гуляш» — остывшее сало с макаронами или макароны с застывшим салом.

Все несколько странно. Никто не ест.

Пассажиры самостийно покидают барак и бредут средь шума вековых сосен или елей — черт разберет — обратно к самолету.

У кормового люка носилки с каким-то телом под простыней. Ругань пилотов. Сквозь ругань: «Пассажиры могут занять свои места».

Мое место самое заднее. Носилки санитары вдвигают и ставят в проходе рядом. Один санитар уходит, другой остается.

Самолет рулит на взлет, санитар просит сигарету, говорю, что курить в такие моменты нельзя. Санитар посылает меня к… и объясняет, что курить будет в кабине пилотов.

Даю сигарету. Санитар исчезает. Взлетаем.

Я приподнимаю простыню над головой тела. Девичье лицо. Или она без сознания, или под наркозом, или это труп.

До самого Красноярска не сплю. Пою про себя: Эх, дороги наши — Пыль да туман, Города, тревоги Да сухой бурьян…

И страшно бесит, что слова перепутались и забылись, и откуда вообще-то эта песня, где слышана?

Плюхаемся в Красноярске, когда еле-еле начинает светать.

На приаэродромной площади абсолютная пустынность. Пассажиры куда-то исчезли. Даже мильтонов нет.

Ну, ведь рано или поздно подойдет какой-нибудь автобус: мне бы хоть куда-нибудь в центр, то есть в цивилизацию, добраться.

Такси!

Везет тебе, Витя.

Сажусь. Шофер:

— Куда едем?

— В Овсянку.

— Ты с какого х… сорвался?

Говорю, что заплачу сколько спросит и что еду к Астафьеву.

— Так бы сразу и говорил.

Запомнилось только, как по мосту необъятный Енисей переезжали и как потом по этой Овсянке крутились — дом Астафьевых искали и спросить не у кого — предутренний сон самый крепкий.

«Дорогой Виктор Викторович!

Нет, видно, наша жизнь в Овсянке была очень мрачна в те дни — дневник об этих событиях почти молчит.

Только помню, что Вы приехали ночью в первых числах октября. Как, помнится, Вас мчал таксист и на все Ваши попытки „отовариться“ тотчас, утешал, что у Астафьева есть (в этом смысле народ его знает, а если и не знает, то по вековечной неприязни к писателям, уверен, что у них, конечно, все есть, чего в этот час особенно не хватает русскому человеку). Косвенное свидетельство „сухого закона“ — запись у меня за 6 октября. Ходили мы с Виктором Петровичем в соседний поселок энергетиков, и В. П. ворчал:

— В Дом культуры никто не ходит. Разве пацаны пообжиматься на дискотеке. Мой „Перевал“ тут больше старухи смотрели и тыкали пальцем, узнавая родные места. А молодым на это наплевать. Че же они делают целые вечера? Раньше хоть водку пили. А теперь?

Ночью Вы пинали ворота, не видя звонка, и нетерпеливо матерились, что „ща — Петрович достанет“ и весело попинывали роскошный чемодан. Петрович как честный человек сразу сказал, что нет — даже до избы не подождал — бить так сразу. Ну уж тут чемодану досталось по полной.