Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

Положение в Европе стало теперь еще более сложным, чем оно было до Мюнхена. Британская и французская военные делегации вели переговоры в Москве о заключении пактов о взаимопомощи с Польшей и Румынией в качестве сдерживающего фактора против продолжения агрессии Гитлера. Великобритания весьма значительно увеличила свой оборонный бюджет и рассматривала вопрос о предоставлении гарантий Польше, Румынии, Греции и Турции. В разговоре, который произошел у меня с британским послом в Берлине сэром Невиллом Гендерсоном, он подтвердил мое мнение о том, что ситуацию можно еще спасти, если ясно указать Гитлеру – всякая новая агрессия с его стороны будет автоматически означать войну. Еще сохранялась, кажется, возможность упразднить, не затевая общего конфликта, последнее злосчастное наследие Версальского договора, разрешив вопрос о Данцигском коридоре[168].

И снова меня преследовали те же самые мысли, которые отравляли мне существование в 1934 году в Байрейте, когда после убийства Дольфуса от меня требовалось взять на себя ответственность за труднейшую миссию в Вене. В то время многие из друзей, в свете моего опыта общения с нацистским режимом, не смогли понять принятого мной решения. Из тех, кто поддержал меня тогда, один из моих ближайших союзников, Вильгельм фон Кеттелер, был уже убит. После множества консультаций я пришел теперь к тому же самому выводу. Предпринять последнюю попытку, вложив в нее все, на что способен, для спасения Германии и всего остального мира от угрожающей катастрофы, будет полезнее, чем, надев свой старый мундир, пойти сражаться в безнадежной войне на укреплениях линии Зигфрида.

Риббентроп мало что мог добавить к моей оценке ситуации. Он и Гитлер, по-видимому, все еще надеялись разрешить вопрос о Польском коридоре, не затевая общей войны и основываясь на уверенности Риббентропа в том, что предупреждения Великобритании являются всего лишь блефом. Я тем не менее надеялся, что он и Гитлер все же спасуют перед возможными последствиями и что удастся внушить Муссолини какое-то понимание требований европейской стабильности. Я решил сделать все возможное для предотвращения конфликта – «еще раз предложить свои услуги этой сатанинской системе», как мой поступок был охарактеризован в обвинительном заключении, выдвинутом против меня в Нюрнберге.

Принимая во внимание свой прошлый опыт, я попросил, чтобы меня поставили в непосредственное подчинение Гитлеру и дали гарантии, что в гестапо получат приказ рассматривать мою работу как находящуюся вне сферы их влияния. На все это Гитлер согласился. Его единственным условием было, чтобы я, в целях лучшей координации внешней политики, состоял при министерстве иностранных дел, имея при этом, однако, полную возможность в любой момент обращаться непосредственно к нему. Характерно, что он обвинял в ухудшении положения дуче, не сознавая при этом, мне кажется, что его собственное вторжение в Чехословакию было pire qu'un crime – une betise[169]. Все мои надежды на то, что на него можно будет повлиять разумными аргументами, были, однако, рассеяны речью, произнесенной им 28 апреля в рейхстаге, в которой он самым наглым образом обошелся с выдвинутым президентом Рузвельтом требованием гарантий от новой агрессии и объявил о денонсации военно-морского договора с Великобританией. Ответом на данные Польше франко-британские гарантии стало расторжение Германией за пять лет до истечения срока действия пакта о ненападении, подписанного им с маршалом Пилсудским.

За ошибки психологического плана, совершенные в то время, несет ответственность не один Гитлер. Британские гарантии, например, могли бы послужить сдерживающим средством только при условии, что обещанная помощь могла быть оказана быстро и эффективно. Война еще должна была показать, что они существовали только на бумаге. Гарантии имели бы смысл, если бы мистеру Чемберлену удалось убедить Советский Союз также подписать их, пусть даже ценой согласия на некоторый пересмотр его западных границ с Польшей. Гитлер не напал бы на Польшу, если бы это грозило ему войной на два фронта. Но тот факт, что Великобритания дала Польше гарантии в момент, когда ее переговоры с Россией все еще находились в тупике, возродил в России ее старый страх перед cordon sanitaire и толкнул Сталина в объятия Гитлера.

Переполненный мрачными мыслями, я в конце апреля погрузился в Восточный экспресс. Риббентропу я подчеркнуто заявил, что в Анкаре буду считать своим долгом поддержание мира и ослабление разгорающихся в Европе политических страстей. Он полностью со мной согласился, и моя задача казалась теперь совершенно ясной: я должен был убедить турок в том, что мы пойдем на все ради избежания европейского конфликта. Мы потребуем от своих итальянских друзей убедительных доказательств того, что они не намерены угрожать интересам Балканских государств и Турции. Нашей первейшей целью будет сохранение status quo, и мы будем сожалеть о любом шаге Турции, направленном на вступление в направленные против нас альянсы. Эта политика была одобрена Гитлером.

По приезде в Стамбул, где меня встречал наш генеральный консул и большая германская колония, я был крайне встревожен новостью о прибытии в Анкару для ведения важных переговоров с турецким правительством личного посланца Сталина. Поэтому я в тот же вечер продолжил путешествие и смог уже на следующий день вручить президенту Инёню свои верительные грамоты. У нас произошла с ним продолжительная беседа, в ходе которой он сказал мне, что, принимая во внимание тесный союз между Италией и Германией, вторжение в Албанию вызывает самую серьезную озабоченность. Он с удовлетворением принял мои заверения в наших мирных намерениях, но отметил, что Италия тоже делает подобные заявления, которые совершенно не согласуются с ее действиями. Размещение такого большого числа дивизий в стране, где необходимы только незначительные части gendarmerie[170], а также деятельность итальянцев на сильно укрепленных Додеканесских островах являются серьезной провокацией. Намерена ли Германия поддерживать такую политику? Я энергично отрицал это и повторил обещания, данные мне Гитлером и Риббентропом. Президент сообщил, что соглашение с Великобританией и Францией еще требует ратификации. В свете этого я попросил его дать мне возможность вернуться в Берлин, чтобы я мог убедить Гитлера использовать свое влияние на Муссолини для сглаживания напряженной ситуации. Президент пообещал подождать результатов моего посредничества.

Я немедленно отправил Гитлеру и Риббентропу длинную телеграмму, в которой сообщил об опасениях Турции, и рекомендовал оказать давление на итальянцев с тем, чтобы они сократили гарнизон Албании до минимума, необходимого для поддержания законности и порядка. Кроме того, я предложил передать Турции два маленьких и не имеющих особого значения острова архипелага Додеканес, которые в действительности лежали в ее территориальных водах. Эти жесты могли бы убедить турок в дружественном отношении Италии. Я также отослал пространный печатный меморандум, с копиями начальникам родов вооруженных сил. В нем я постарался убедить своих адресатов в том, что участие Турции в кольце опоясывающих Германию союзов является естественным следствием ее опасений за свою безопасность и отражением ее господствующего военного положения в Восточном Средиземноморье. Я закончил этот документ такими словами: