Чёрный дом - Стивен Кинг

В тридцати футах по коридору Батч Йеркса что-то бормочет во сне.

— Они никогда не слушают. — Бернсайд качает головой. — Стараешься, стараешься, а они не желают слушать, отсюда и результат. Доказывает, что они сами этого хотят… как те маленьких шлюхи в Чикаго. — Он выдергивает лезвие секатора из головы Джорджетт, вытирает оба лезвия о ее блузку. Воспоминания о маленьких чикагских шлюхах вызывает шевеление в его члене, который начинает набухать в штанах. «При-вет!» Ах… магия сладостных воспоминаний. Хотя, как мы видели, во сне У Чарльза Бернсайда частенько случается эрекция, в периоды бодрствования такого практически не бывает, так что ему хочется спустить штаны и посмотреть, на что он способен. Но вдруг проснется Батч Йеркса? Он же решит, что Берни возбудила Джорджетт Портер, вернее, ее труп. Вот этого не надо… совершенно не надо. Даже у монстра есть гордость. Лучше идти в кабинет Шустрика Макстона и надеяться, что его молоток не упадет до того, как придет время забить гвоздь.

Берни засовывает секатор за пояс и одергивает мокрую рубашку. Доходит до конца коридора «Маргаритки», пересекает пустынный холл, добирается до двери с металлической табличкой, на которой выгравировано: «УИЛЬЯМ МАКСТОН, ДИРЕКТОР». Ее и открывает, вызывая из памяти образ давно умершего десятилетнего мальчика Германа Флэглера, прозванного Пуделем, одной из своих первых жертв.

Пудель! Нежный Пудель! Эти слезы, эти рыдания боли и радости, это признание собственной беспомощности. Корочка грязи на ободранных коленях Пуделя, его нежные подмышки. Горячие слезы, струйка мочи из перепуганного маленького крантика.

С Шустриком такого блаженства ждать не приходится, но Берни уверен, что толика удовольствия ему все-таки перепадет.

И не стоит забывать про Тайлера Маршалла, который, связанный и беспомощный, ждет в «Черном доме».

Чарльз Бернсайд, шаркая ногами, тащится по маленькой, без единого окна, комнатушке Ребекки Вайлес, а перед глазами стоит бледнокожая, с ямочками, попка Пуделя Флэглера. Он берется за следующую ручку, выжидает секунду-другую, чтобы чуть успокоиться, бесшумно поворачивает ручку.

Дверь приоткрывается. Шустрик Макстон, единственный монарх этого королевства, наклонился над столом и карандашом делает пометки в двух стопках бумаг. На его губах играет улыбка, глаза поблескивают, карандаш перебегает с одной стопки на другую, оставляя крошечные пометки. Шустрик полностью поглощен этим важным делом и замечает, что он не один, лишь когда гость, войдя в кабинет, пинком закрывает за собой дверь.

Когда дверь захлопывается, Шустрик раздраженно вскидывает голову и смотрит на незваного гостя. Но выражение лица меняется, едва он видит, кто перед ним.

— Значит, там, откуда вы приехали, в дверь не стучат, мистер Бернсайд? — спрашивает он с обезоруживающим добродушием. — Просто врываются в комнату, да?

— Именно так, — отвечает гость.

— Ну и ладно. По правде говоря, я намеревался поговорить с вами.

— Поговорить со мной?

— Да. Проходите, проходите. Присядьте. Боюсь, у нас может возникнуть небольшая проблема, поэтому я хочу заранее все обсудить.

— Ага, — кивает Берни. — Проблема. — Он отлепляет мокрую рубашку от груди, бредет к столу, оставляя за собой красные, пусть и не столь отчетливые, как в коридоре и холле, следы, которых Макстон не видит.

— Садитесь. — Шустрик указывает на стул, стоящий перед столом. — Пришвартуйтесь и расслабьтесь. — Это выражение Френки Шеллбаргера, начальника кредитного отдела Первого фермерского банка, которое не сходит с его губ на заседаниях местного отделения клуба «Ротари», и хотя Шустрик не очень-то представляет себе, как швартуются, само выражение ему нравится. — Нам надо поговорить по душам.

— Ага. — Берни садится, спина, спасибо заткнутому за пояс секатору, остается прямой как палка. — По душам так по душам.

— Да, да, совершенно верно. Эй, у вас мокрая рубашка? Так и есть. Это не дело, старина, вы можете простудиться и умереть, а это никому из нас не понравится, не так ли? Вам нужна сухая рубашка. Давайте посмотрим, что я могу для вас сделать.

— Не стоит беспокоиться, гребаная обезьяна.

Шустрик Макстон уже на ногах и одергивает свою рубашку, но слова старика заставляют его застыть. Он, однако, быстро приходит в себя, улыбается и говорит:

— Оставайтесь на месте, Чикаго.

Хотя при упоминании родного города по спине бежит холодок, лицо Бернсайда остается бесстрастным. Макстон выходит из-за стола, направляется к двери. Бернсайд наблюдает, как директор выходит из кабинета. Чикаго. Где жили и умерли Пудель Флэглер, Сэмми Хутен, Фред Фрогэн и все остальные, благослови их, Господи. С их улыбками и их криками. Как и все белые дети трущоб, с кожей цвета слоновой кости под коркой грязи, никому не нужные, всеми забытые. Тонкие косточки лопаток, грозящие прорвать прозрачную кожу. Детородный орган Берни шевелится и затвердевает, вспоминая прошлое. «Тайлер Маршалл, — воркует себе под нос Берни, — сладенький маленький Тай, мы с тобой славно поразвлечемся, перед тем как отдадим тебя боссу, да, обязательно поразвлечемся, обязательно».

Дверь хлопает за его спиной, вырывая из эротических грез.

Но его конец по-прежнему в боевой стойке, как в те славные, но, к сожалению, далекие дни.

— В холле никого, — жалуется Макстон. — Это старая коза… как ее там… Портер, Джорджетт Портер, готов спорить, пошла на кухню, набивать свой и без того толстый живот, а Батч Йеркса спит за столом. Так что прикажете мне делать? Шарить по палатам в поисках рубашки?

Он проходит мимо Бернсайда, всплескивает руками, садится за стол. Все это игра, а Берни видел артистов и получше. Шустрику Берни не провести, даже если он кое-что знает про Чикаго.

— Мне не нужна новая рубашка, — говорит он. — Подтиральщик.

Шустрик откидывается на спинку. Закидывает руки за голову. Улыбается — этот пациент забавляет его, действительно забавляет.

— Ладно, ладно. Необходимости обзываться нет никакой. Ты больше меня не обманешь, старик. Больше и не пытайся изображать, что у тебя болезнь Альцгеймера. Я тебе не поверю.

Беседу он ведет легко и непринужденно, излучает уверенность картежника, у которого на руках четыре туза. Берни догадывается, что его собираются шантажировать, отчего грядущая месть становится еще слаще.

— Должен отдать тебе должное, — продолжает Шустрик. — Ты обдурил всех, включая меня. Это какую же надо иметь силу воли, чтобы имитировать последнюю стадию болезни Альцгеймера. Сидеть в кресле, как паралитик, кормиться с ложечки, дристать в штаны. Притворяться, что не понимаешь ни одного слова.