В открытое небо - Антонио Итурбе

Он выполнил уже два боевых задания на самолете «Локхид P-38 Лайтнинг». Машина – настоящая молния! Новейший самолет-истребитель с раздвоенным хвостом и двумя мощными моторами по тысяче лошадиных сил в каждом. У тех «Бреге», на которых он летал над Пиренеями и пустынями, был всего один мотор в сто восемьдесят сил.

Но не все там замечательно: в кабине пилота, сделанной в форме пузыря, на высоте в девять тысяч метров царит полярный холод. При наборе высоты и при ее снижении острая боль пронзает его уже чиненые-перечиненые суставы. Большое тело жадно поглощает струйку кислорода, поступающую в маску, и порой он боится потерять сознание. На борту неимоверное количество аппаратов, за которыми нужно следить. Вчера он летал не куда-нибудь, а в самое настоящее средоточие немецких линий, но сам полет уже не доставляет тех переживаний, что раньше.

Он прогуливается по полосам, обставленным походными палатками и готовыми домиками, так уйдя в себя, словно в лесу. Подходит к «Локхиду» с открытым двигателем, куда до пояса залез какой-то механик – снаружи виднеются только его ноги в синем комбинезоне. Когда голова высовывается, Тони охватывает радость.

– Фарже, как же я рад тебя видеть!

На юном лице механика, до черноты перепачканном в смазке, расплывается широкая улыбка.

– Месье Сент-Экс!

– Фарже! Ты вылитый зулус!

Вдруг тот замечает знаки различия на воинской форме.

– Извините, месье. То есть я хотел сказать… Жду ваших приказаний, господин майор!

– Черт подери, Фарже, когда вокруг никого нет – к дьяволу эту воинскую галиматью. Я раздобыл себе форму в мастерской у театрального портного, который меня спрашивал, сколько галунов я пожелаю. Так что при желании я бы мог нашить себе галунов до середины задницы.

Оба смеются.

– Как дела, Фарже?

– Да без конца ходят разные слухи: то нацисты наступают, то нацисты отступают, то Гитлер заключил сделку с дьяволом… А сам я не могу рассказать ничего интересного, у меня все то же: я всего лишь ковыряюсь в моторах «Эллисон» и сражаюсь с противовращательными винтами.

Тони медленно кивает, как и всегда, когда приходится услышать нечто важное.

– А знаешь, Фарже, вот есть Главный штаб – они там собираются, раскладывают на столе карты, втыкают разноцветные булавочки и часами обсуждают. Но знаешь, чему я научился за это время? Что войну выигрывают хорошие механики, вот как вы.

– Вы всегда преувеличиваете! Я всего лишь гайки закручиваю.

Тони с нежностью глядит на этого солдатика их мастерских, худенького, с красивой улыбкой: он может рассчитывать только на медали пятен смазки, однако противостоит армии Рейха, оружием имея только разводной ключ. Тони убежден, что, если бы все французы, каждый на своем месте, с должным усердием закручивали свои гайки, как этот парень, немцы бы их никогда не одолели.

– Нет, Фарже, вы не гайки закручиваете. Вы замешиваете тесто.

Механик, не совсем понимая, что ему хотели сказать, смотрит, как майор удаляется по аэродрому, чуть раскачиваясь, как плохо загруженная тележка. И спрашивает себя, что делает такой человек, как месье Сент-Экс, на этой войне. А потом задается вопросом, что здесь делают все они.

Когда Тони входит в двери офицерской гостиной, два летчика из его группы, игравшие в шахматы, сразу же встают.

– Майор, как прошло со вчерашним заданием? Нам сказали, что буши пригласили вас на полдник.

Он озорно улыбается, собираясь им подыграть.

– Эй, парень! – кричит один из молодых лейтенантов официанту. – Притащи-ка майору хорошего виски.

Услышав голоса, из соседнего помещения выходит капитан, что читал там старую газету, и присоединяется к собравшимся. Потом появляется еще один офицер, из мастерских, и тоже подходит к ним. Входят еще люди, кружок растет. С сигаретой в одной руке и стаканом виски в другой Тони начинает рассказывать о вчерашнем вылете.

– Когда я был уже на подлете к озеру Анси, левый мотор начал кашлять, как простуженный старикашка. Сначала нечасто, а потом – настоящий грипп. Фюзеляж затрясся в какой-то бешеной пляске, того и гляди развалится на куски, и пришлось его заглушить.

– Пропащее дело – шкандыбать на одном моторе в глубоком немецком тылу; стоит только в такой момент засечь тебя немецкому истребителю и…

– Вот поэтому я и повернул к Альпам. Там авиабаз меньше, и я мог надеяться проскочить, хоть и на малой скорости, укрываясь в долинах. Нужно было пролететь через перевал Галибьер, потом через Мон-Сенис и выйти к морю.

Все согласно кивают.

– Но где-то я в Альпах заплутал. – Он пожимает плечами. – И вместо того чтобы вылететь к морю, я попадаю на какую-то равнину и вдруг, к вящему своему изумлению, вижу на другом ее конце большой город с чертовой уймой немецких взлетно-посадочных полос… Меня занесло в Женеву! Тут у меня в голове всплывает наша карта, в зале пилотов, где мы флажками отмечаем вражеские авиабазы: возле Женевы их столько, ни дать ни взять, а подушечка для булавок.

– Но как же так получилось-то! Женева – из тех городов, которые немцы больше других берегут, он со всех сторон прикрыт.

– Там же осиное гнездо!

– Ну вот я в него и залетел – прямиком на их кухню. Когда до меня это дошло, так пот прошиб. Но еще сильнее меня тряхнуло, когда я вдруг в зеркале вижу: за мной, в нескольких сотнях метров, черная точка – «мессершмитт». А я, значит, на одном моторе плыву над городом со скоростью черепахи. И говорю себе: «Ну теперь все, конец, мне крышка. Сейчас грохнет взрыв – и чао-какао».