Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

Мая седьмого в неурочный послеобеденный час прискакал к государю сам набольший воевода князь Василий Данилович Холмский и на заявление дворецкого, что Иван Васильевич лег опочивать, громко потребовал непременно доложить о себе государю.

– Борзые грамоты из Дорогобужа, – сказал он нарочито громко.

Из-за дверей послышался взволнованный, но ясный возглас государя:

– Входи, князь Василий, входи!

Дверь отворилась, и князь Холмский увидел государя сидящим на пристенной скамье в длинной белой шелковой рубахе и в сафьяновых ичигах на босу ногу, а рядом с ним стоял старший сын Василий.

– Упредил литовцев-то воевода наш Юрий Захарыч, – начал набольший воевода. – Третьеводни Дорогобуж взял. Топерь на Митьковом поле, возле Ведроши, к бою свои полки наряжает, а брат его, Яков Захарыч, захватил Брянск того же дни, поимал воеводу и наместника брянского, пана Станислава Бартошевича и бискупа брянского и послал их к тобе под стражей на Москву. Полки других воевод спешно идут по путям, которые ты указал им, а всего на Ведрошу идет не менее сорока тысяч воев.

Государь быстро поднялся со скамьи, обнял князя Холмского и поцеловал в лоб:

– Спасибо, князь Василий, добре нарядил ты вестову службу!

Молодой воевода вспыхнул, и слезы брызнули у него из глаз. В смущении он не нашелся что ответить государю и пробормотал:

– Прости, государь, что пришел без зова твоего.

– А ты с такими вестями почаще приходи не токмо без зова, а даже ночью буди меня… Ну, с Богом! Иди, следи за Ведрошью. – А затем, обратясь к Василию Ивановичу, спросил: – А ты, сынок, тот раз баил с Василь Данилычем о ратных хартиях?

– Баил, государь-батюшка. И сей вот часец по докладу его уразумел, как можно следить за всем походом литовским, сидя в Москве.

– Добре, сынок, что и сие малое ты уразумел, а ведь при государствовании все чужеземные государства знать надобно: чем они живут, что хотят, какие у них меж собой дела, с кем выгодней в союзе быть и в дружбе. Ведь бывает и так, что добрая война лучше худого мира, вроде моего «мира» с зятем Лександрой литовским. И яз без него обойтись могу, и он без меня может, ништо нас не связывает. Яз еще до великого своего княжения сам уразумел, что во всяком государстве надо искать трещину, которая ослабляет его. Вот и у нас ныне появилась трещина, но нельзя давать ей разрастаться. При дедах наших митрополиты помогали великим князьям, а ныне церковь хочет быть государством в государстве. Нынешнее лето на последнем соборе о церковных и монастырских землях духовные-то отцы куда гнули?

– Государь-батюшка, – молвил Василий, – в самой церкви нашей ныне трещина. Отдать монастырские земли на пользу государства духовные-то не хотят. – Иван Васильевич слушал, нахмурившись.

Василий Иванович внимательно посмотрел на отца и нерешительно заговорил:

– Лютые споры идут среди духовных из-за земель: стяжатели с Иосифом волоцким хотят монастырских земель с крестьянами, дабы они на них работали, а Паисий Ярославов и Нил Сорский хотят иметь монастырской земли токмо столь, сколь нужно на пропитание самой братии и подаяний, землю пахали бы сами монахи… Стяжатели клянутся быть на всей воле государевой, а заволжские старцы хотят церкву, независимую от великого князя, и больше тянут к удельным… Митрополит же Симон – и туды и сюды, он сам богатый вотчинник!

– Все попы на один лад! Все в овечьих шкурах, а по сути – волки! – молвил государь. – Токмо о своей пользе пекутся. Которые же сильней: стяжатели али нестяжатели?

– Иосиф сильней. За ним больше на соборе.

Вдруг Василий Иванович хитро улыбнулся и несмело спросил:

– А можешь ты, государь-батюшка, всем мирским вотчинникам и богатым людям запретить задушья[167] в монастыри и церкви жертвовать?

Государь одобрительно усмехнулся:

– Вот ты каков!

Василий Иванович промолчал и только с жадным нетерпением ждал ответа отца: может он или не может?

– Яз-то смогу запретить сие, сынок, – молвил старый государь, – а вот как ты удержишь сей запрет?

– Не беспокойся, батюшка, – улыбаясь, торопливо ответил Василий Иванович, – от меня-то уж не увернутся ни те, кто жертвует, ни те, кому жертвуют.

Иван Васильевич продолжал:

– Кое-что мною уж учинено в сих делах: яз запретил служилым людям – князьям и боярам в Твери, Белоозере, Торжке и в других воссоединенных с Москвой землях – отдавать свои вотчины на помин души, а сверх того и всем внукам и правнукам удельных князей: ярославских, володимирских, суздальских, стародубских и прочих, по тридцати родов в каждом княжестве, также запретил задушье. Удержишь, сынок, – будешь много богаче и меня и самой церкви. Дай тобе Бог! Крепко держи власть в своих руках, а к сему еще не забывай и про торговлю: крымскими евреинами не гребуй, торгуй с ними драгоценной пушниной, а собе драгоценные каменья у них покупай для большой и малой казны своей, как и яз сие делал. – Иван Васильевич помолчал, потом с едва заметной горечью добавил: – Добре, добре, сынок! Ну, а топерь скажи, как здравие нашей матери? Сказывал мне брат твой Митрий, хворает она.

– Хворает, государь-батюшка, – с легкой усмешкой ответил Василий и добавил: – Борзо остарела, и разума меньше стало. А дебела, сил нет как дебела! От сей дебелости дышать ей трудно.

Государь нахмурил брови и подумал с горечью про себя: «Добрый сынок, лучше не надо!» – а вслух резко спросил:

– Баил ты, разума у ней меньше стает. А тогда, когда в Литву она тобя к зятю моему посылала с моей казной, у ней ума больше было?

Василий Иванович лукаво прищурился и почтительно поцеловал отцу руку:

– Мыслю, у ней и тогда не больше было, а у меня-то, по годам моим, еще меньше, чем у нее, было…

Июня пятнадцатого после ранней обедни и молебна митрополит Симон завтракал в своей трапезной. За столом сидели: его ближайший помощник и советчик, вновь поставленный епископ крутицкий Трифон, архиепископ тверской Вассиан, пребывавший в Москве, духовник государя игумен Андрониева монастыря Митрофан и другие игумены и протоиереи монастырей и церквей.

– Аз хочу, отцы духовные, подумать с вами, – сказал митрополит, – о холопах, которые ныне что-то на наших землях зашевелились. Чуют они, что хлебная торговля растет в сельских рядках и в посадских торгах, особливо возле больших градов. Стали они за каждую пустошь, за кажный клок земли с монастырями тягаться, а земли-то монастырские с крестьянскими не разъезжены.[168] Государь посулился давать монастырям правые грамоты[169] на спорные земли, а земель монастырских за собя не отбирать, как сие делал в Новомгороде да испоместил служилыми дворянами. Пять лет как государь объявил своему народу единые судные грамоты, по которым холопы за неделю до Егорья-холодного, уплатив не токмо все оброки, но и пожилое, могут перейти к новому господину.

– Ты, владыко наш, – сказал Трифон, – с государем-то о Егорьевом дне баил, яко бы на пользу нам, вышло же, что государь нас и игумена волоцкого «объегорил»: земли нам оставил пустошами да целиной, а мужики, которые на сих землях должны были работать, разбежались-разлетелись, как грачи осенью, по разным поместьям и паки кажную осень полетят от нас к помещикам. Новых же заселенных земель больше у нас не будет: государь запретил всем служилым князьям и боярам давать задушье землями церквам и монастырям, а черносошных крестьян с их землями государь сам берет за собя, а потом испомещает. Вот иди и свищи, где мужика сыскать, чтобы землю пахал, а на сребрецо пашенных людей нанимать – токмо на просфоры муки хватит. Вот и выходит, что государь «объегорил» нас, весь мужичий труд у нас отнял. Хотя есть еще у монастырей старожильцы, да и с ними-то из-за межей суды да раздоры идут.

Митрополит нахмурился и, помолчав, произнес:

– Злы ныне мужики на нас за запашки их паров да за пожилое. Вот поглядим, как утре великий князь Димитрий в Судной избе наши дела с тяглыми доправит, как сам государь сии дела утвердит.

– Посмотрим, посмотрим, как государь посулы свои о правых грамотах выполнит, – заметил Трифон. – А мы еще челом добьем духовнику государеву отцу Митрофану, дабы печаловался о церковных прибытках. Церковь же, как и прежде, о прибытках государевых твердо будет пещись и о том, как бы крепче узду на еретиков надеть.

– Буду челом бить, – сказал отец Митрофан, – ибо о том же преподобный Иосиф волоцкий грамоту мне прислал, дабы наставлял аз государя.

На другой день, с самого рассвета, как отворили кремлевские ворота, въехали на телегах и верхами крестьяне из подмосковных монастырских сел и сбились на Ивановской площади, возле крыльца Судной избы, в ожидании соправителя государева, внука его, великого князя Димитрия. Вот уже два года судит он суды по новым, единым для всей Руси судным грамотам.