Рыцарь чужой мечты - Галина Романова

Да, тетя Таня не смогла как следует рассмотреть незнакомца, с какой-то стати разыскивающего его – Александра. Не смогла рассмотреть, потому что тот стоял спиной к солнцу. Это понятно. Но вот вопрос: почему тот встал именно так, а не иначе, разговаривая с пожилой любопытной женщиной?

Глава 8

– Как все прошло, Ириш?

Стас вырос на пороге гостиной совершенно неожиданно. Она не могла предположить, что он дома. Прошла от входной двери, ничего не видя под ногами и обуви его не рассмотрев. Обычно в это время муж бывал на работе, а тут вдруг дома, да при переднике и с поварешкой в руках. Чудеса!

– Все прошло, милый, как обычно бывает в данных случаях. Похоронили Генку…

На глаза снова навернулись слезы. Сколько их было выплакано, уму непостижимо. Она, наверное, одна за всех отдувалась и ревела без остановки. И возле дома, и на кладбище, и на поминках. И даже ночью, когда осталась ночевать у Наташи и не спала почти, тоже ревела. Ей так было жаль их всех. Генку, которого никогда уже не увидит живым. Наташку, что будто окаменела от своих непрекращающихся бед. И даже Мохову Светлану было жаль, хотя уж, казалось бы, чего ее-то жалеть. Найдет себе еще какого-нибудь Генку или Витьку, что станет бегать к ней украдкой от своей семьи. Поменяет фотографии в рамках и заживет, как прежде, воруя у кого-то чужое счастье.

– Как Наташа? – Стас присел на подлокотник дивана, привлек ее к себе и поцеловал в макушку. – Держится?

– Наташа держится, – кивнула Ирина, поймала его руку, не занятую поварешкой, и прижалась щекой к ладони. – Только она окаменела будто. Ни слова! Ни единого слова, Стас!

– Плакала?

– Ты знаешь, нет. Соседки возле подъезда даже осудили ее за это.

– Да ну их, этих баб! – Стас сполз с подлокотника. – Идем, я тебя обедом стану кормить.

– Ой, ничего не хочу, Стасик, милый. Ничего! Все стоит комом вот здесь, – и Ирина ухватилась за горло, всхлипывая. – Просто душит меня горе это горькое, и все! Ничего не могу с собой поделать! А ты чего не приходил?

– Сама знаешь, как у меня со временем. Сейчас лето, самый сезон. Машин в автосервисе не протолкнуться! У всех сроки. У начальства свои клиенты. Всем без очереди. Им до моих друзей… Говорят, ладно бы родственник тебе был, а друзей, мол, у тебя навалом. Докажи попробуй! Пахал как проклятый. Телефона даже не слышал. Ты звонила, я смотрю по пропущенным?

– Да, хотела предупредить, что у Наташи останусь ночевать.

– А я не слышал, – подосадовал Стас. – Потом пришел домой, тебя нет. Позвонил, телефон твой отключен. Наташе позвонил на домашний, она и сказала, что ты у нее спишь уже.

Она не спала, но Наташа не могла знать об этом. Постелив ей в их с Генкой спальне, подруга ушла на кухню и просидела там в клубах сигаретного дыма до самого утра. Там и задремала, пристроив голову на столе. Говорить они почти не говорили. Ирина не могла от слез, что ее душили. А Наташа…

– О чем теперь говорить, Ир? Все уже закончено. Вся наша жизнь. Нет слов никаких, – это все, что подруга смогла выдавить из себя, когда они вернулись после поминок домой…

– Давай ты сейчас примешь душ, освежишься, а я пока стол накрою. Угу?

– Не знаю. Я уже ничего не знаю, милый.

Она послушно приплелась за ним на кухню. Понаблюдала, как муж аккуратно полощет под водой поварешку, вытирает ее (!), вешает на рейлинг. Потом ставит в холодильник глиняное блюдо с окрошкой, убавляет огонь под кастрюлей с картошкой. Не выдержала, воскликнула:

– Что могло произойти, Стас, пока меня не было? Ты такой весь…

– Какой? – он подмигнул ей. – Услужливый?

– Плохое слово. – Ирина поморщилась. – Заботливый!

– Я всегда такой, Ириш. Просто это редко когда проявляется. Все некогда и некогда. Сейчас вот случай представился, почему не использовать, так ведь? А вдруг теперь так всегда и будет, а? Ну что, идем в ванную?

– Идем.

Она послушно поднимала руки, когда он стаскивал с нее черную кофту. Переступала через юбку и нижнее белье, потом безропотно вставала под душ и без криков морщилась от резких контрастных струй. И млела потом, укутанная в полотенце, в его руках. И слушала его голос, почти не осознавая, о чем он ей говорит.

Хорошо просто было от одного его присутствия. Хорошо и безмятежно. И даже удалось вытеснить из головы чужое горе, давно и прочно ставшее своим. И даже про слезы забылось, и улыбнуться удалось. Потом ела его окрошку с картошкой. Ела и нахваливала. Все и в самом деле оказалось очень вкусным. От чая Стас отказался, тут же приступив хлопотать насчет ужина. А Ирина, подхватив свою чашку, вышла как была – в полотенце – на балкон.

Погода, вчерашним днем казавшаяся беспощадно душной, сегодня вдруг перестала раздражать жарой и безветрием. Ирина с удовольствием подставила голые плечи солнцу, зажмурилась, задирая лицо.

Нет, хорошо все же летом. Не нужно корчиться от холода. Натягивать толстые теплые колготки и свитера, кутать лицо в высокие воротники, мокнуть под промозглой осенней сыростью и сушить потом промокшую насквозь обувь на узеньком блестящем полотенцесушителе. И не нужно специально одеваться, чтобы вынести мусор, к примеру. Можно вдеть ступни в легкие шлепки, надеть шорты и футболку – и в путь. Хотя теперь ее, может быть, и освободят от ежевечерних походов к мусорным бакам. Стас что-то такое говорил. Что-то о своей заботе, которая не ограничится сегодняшней окрошкой и ужином. Он обещал теперь самолично убирать за собой со стола, мыть посуду, таскать на помойку зловонные пакеты с тараньими головами и…

И ей уже никогда не представится случай столкнуться возле помойных баков с тем странным молодым мужчиной, который совершенно неожиданно признался ей в давнем искреннем чувстве.

Ирина крепко зажмурилась, пряча лицо в тень. Солнце жгло, конечно, беспощадно. Еще чего доброго выступят противные веснушки. Отпила из чашки не остывающий под солнцем чай. Свесила голову через балконные перила и тут же, отпрянув, громко позвала:

– Стас! Стас, иди сюда скорее! Там что-то случилось!

Он отозвался не сразу. Вынырнул из-за шторки с перепачканными мукой руками, выразительно на них глянул и спросил тут же с явным неудовольствием:

– Что там могло случиться, милая? Ты чего так голосишь?

– Не знаю! Народ какой-то возле подъезда напротив. Много народа!

– И что? Они там постоянно толпятся.

– Да нет же, там и милиция, и «Скорая». Вон смотри, смотри, кого-то выносят на носилках! Господи, одеялом накрыто с головой. Стас, там труп!!!

Ирина даже попятилась – настолько страшно оказалось ей выныривать из безмятежной беззаботности, в которой она только что плескалась, и окунаться снова в жизнь реальную. Снова с чьим-то горем, смертями, слезами и похоронами.

Широко раскрыв глаза, она наблюдала за тем, что разворачивалось возле подъезда соседнего дома, не забывая при этом торопить Стаса, чтобы он пришел и встал наконец с ней рядом. Ей же страшно, неужели он не понимает!

– Страшно – уйди оттуда, – посоветовал он ей не без раздражения и загремел на кухне. – Чего тебе там – медом намазано? Или принуждает кто смотреть?

Не принуждал, конечно, нет. А смотрела! Смотрела, вцепившись в перила так, что костяшки пальцев побелели. И мысли, мысли в голове кружили такие, что еще минута-другая – и побежала бы точно вниз. Прорвалась бы сквозь толпу сочувствующих зевак, добралась бы до носилок, установленных пока на землю, и сорвала с мертвого лица клетчатое одеяло.

Вдруг это он?! Вдруг это тот самый парень, что любил… нет, что продолжает любить ее! Вдруг он что-то сделал с собой, отчаявшись дождаться взаимности? Вдруг правда то, что успела она подумать, рассматривая толпу со своего балкона?!

– Эй, да что с тобой, не пойму? – Стас, оказывается, уже вышел на балкон и тормошил ее теперь, пытаясь оторвать от балконных перил. – Вот вцепилась, вот вцепилась! Нечего туда смотреть, идем в комнату.

– Стасик, милый! Я очень тебя прошу, сходи, узнай, кто там помер, а?

Зачем она попросила?! Зачем?! У нее же никого в том доме не было – ни знакомых, ни друзей. Не было и нет. И Стасу об этом было известно, зачем она просит его об этом с таким надрывом? Руки трясутся, голос срывается, в глазах неподдельный ужас. И надо бы себя проконтролировать, а как?! Хвала небесам, Стас сделал скидку на пережитый ею стресс в связи с Генкиными похоронами, а то неприятных объяснений было бы не избежать.

А разве объяснишь, что внутри все трясется при мысли о том, что под этим самым клетчатым одеялом может лежать теперь…

Как же он назвался тогда, как? Александром, кажется. Мысли от жары все путаются, черт! Да, точно Александр. И ее имя угадал безошибочно. Смех ее ему еще нравился.

Ну почему нравился, почему? Он и теперь, может, ему нравится, если, конечно же, это не его тело там внизу остывает под взглядами зевак. А она ведь сказала ему тогда сущую глупость. Замужем она! Будто он не знал! Или это могло помешать ему ее любить, к примеру! Вдруг он что-то сделал с собой?!