Рыцарь с железным клювом - Сергей Карпущенко

— Почему ты так думаешь? — очень спокойно, но ледяным голосом спросила мама. А Володе захотелось накрыться подушкой.

Дело в том, что примерно раз в месяц случался разговор, в котором родители пытались решить, куда же лучше сводить Володю. Папа очень мягко предлагал сводить его или на хоккей, или на соревнование по боксу. Еще он очень любил ходить в кино. А мама приходила в ужас, лишь только слышала о спорте или о кино, и звала Володю в музей, в театр или на выставку.

Но странно, самому Володе было интересно и в театре, и в кино, и на спортивном состязании. Однако мама (тоже очень мягко, но настойчиво) представляла папины увлечения несерьезными и даже чуточку позорными, а свои считала почетными, достойными уважения. И Володя, очень доверяя маме, такой умной и ученой, порой страдал оттого, что в нем мирились и папины, и мамины увлечения. Иногда ему даже казалось, что такие разные родители и поселили в нем ту неуверенность, что переходила временами в трусость. Володя знал: будь он похож на одну лишь маму или только на папу, неуверенность бы тут же оставила его и он бы стал очень смелым.

— Ни в кино я не пойду, ни в Эрмитаж, — сказал Володя, не отрывая головы от подушки. — В больницу я пойду.

— Зачем в больницу? — удивилась мама. — Ты что, заболел?

Володя знал, что мама непременно всполошится.

— Ну почему же я? Не я. Один старик. Он в нашем доме живет, и два дня назад у него инфаркт случился. А он одинокий.

Мама улыбнулась:

— Ну что ж, мне это нравится. Ты один пойдешь?

Володя об Иринке рассказывать не хотел, но врать не любил и не умел всегда выходило неубедительно.

— Нет, не один, — потупился Володя.

— Понятно, — кивнула мама, — с той девочкой?

Папа приложил ладонь к щеке, точно у него болели зубы и тихо простонал:

— Ви-и-ка, ну зачем...

Но мама не обратила внимания на папин стон:

— Правда, ты ведь дружишь с девочкой? Почему молчишь? Думаешь, я стану тебя ругать? Ну, признавайся. Все равно тебя не раз уж видели с ней. Кто она?

Володя чувствовал, что на фоне белой подушки его лицо выглядит отличным спелым помидором.

— Ее зовут Ирина... Сазонова. Она в нашем классе...

— Знаю, знаю, — кивнула мама и спросила осторожно: — Это ведь у нее осенью...

— Да, мама умерла. — И вдруг Володя, сгорая от стыда, добавил чужим, фанфаронским тоном, которым никогда не говорил: — Ты что, думаешь, мы с ней целовались?

Мама вначале остолбенела, не зная, что сказать, но после, едва сдерживая улыбку, проговорила:

— Я просто уверена в этом. Свадьба-то когда?

На улицу Володя вышел через полчаса, неся в целлофановом мешочке апельсины, приготовленные еще вчера, — купил их сам на деньги, что сэкономил на карманных, выданных отцом.

Иринка уже ждала его — грустная и строгая, тоже с пакетиком в руках. Володя знал, почему так печальна девочка: она шла в больницу, в которой лежала еще недавно ее мать. Навестить Ивана Петровича предложила тоже она.

— Ого! Сок, шоколад! — похвалил Володя содержимое ее пакета. — А у меня вот апельсины!

Но Иринка даже не улыбнулась. И они пошли.

Дорогой Володя старался развлечь ее всякой болтовней.

— А знаешь, — говорил он, — я очень люблю болеть. Нет, правда! Только если что-нибудь не очень страшное — грипп или простуда. Тогда непременно укладывают в постель и мама с озабоченным лицом каждую минуту приходит спрашивать о твоем здоровье, ставит градусник, предлагает мед, варенье! Я тогда делаюсь еще более унылым, хлюпаю носом, а когда мама уходит, то достаю из-под подушки книгу и читаю, читаю! Отлично! В школу ходить не надо. Ты ведь знаешь, я школу просто ненавижу. А еще в это время у родителей что угодно выпросить можно — все купят!

Но Иринку Володина трепотня не развеселила. Она лишь немного презрительно пошмыгала своим носиком и заявила, что мальчикам притворяться слабыми вообще-то чести не делает и к тому же нельзя забывать, как страдают те, кто ухаживает за больными. И Володе стало очень стыдно — он, конечно, сдуру об удовольствиях своих заговорил и при Иринке совсем не надо было...

Скоро они уже стояли у дверей больницы, и девочка не сразу решилась потянуть за ручку. Но вот они зашли и оказались в просторном вестибюле, по которому медленно прохаживались больные в пижамах мышиного цвета. Остановились в нерешительности, не зная, куда идти.

— Ты знаешь, где эти... сердечники лежат? — спросил Володя, робко поглядывая по сторонам.

— Нет, — вздохнула Иринка, — мама на гастрохирургии лежала.

— Понятно, — сказал Володя, хотя и не знал, что это такое «гастро». Ему вообще не очень нравилось здесь, где все говорило о чьем-то горе, боли, где было сумрачно, пахло хлоркой, чем-то нездоровым и невкусным.

— Давай-ка в справочном узнаем, — предложил Володя хмуро. Обязательно здесь справочное должно быть.

— Да вот окошко! — будто вспомнила Иринка. — Я же часто пользовалась им: передачи отдавала, о состоянии здоровья спрашивала.

Подошли, и Володя долго объяснял, кого разыскивают, — они не знали фамилии. Пришлось подробно объяснять, откуда привезли, что за болезнь, возраст, как зовут. Володя даже вспотел, потому что тетка в справке оказалась вредной и дотошной и подозрительно смотрела на Володю, будто он собрался выкрасть больного вместе с мышиным халатом и казенной «уткой».

— Жив ваш Иван Петрович, — утешила под конец работник справки, — но состояние средней тяжести, нельзя к нему.

— А в какой палате он лежит? — догадался спросить Володя.

— В восьмой, — последовал ответ, и окошечко закрылось.

Крадучись, боясь, что их схватят за шиворот и выведут на улицу, поднимались Володя и Иринка по лестнице, шли по коридору, где пахло лекарствами и жареной рыбой, которую, наверно, готовили на обед больным. Мимо них сновали суетливые санитарки, не обращавшие на «посторонних» никакого внимания. Наконец остановились у белой двери с нужным номером и нерешительно ее толкнули.

В душном помещении палаты стояло не меньше шести кроватей, и Володя, заглянувший первым, поначалу не увидел Ивана Петровича.

— Ты к кому? — привстал на локте пожилой мужчина, лежавший у самого входа.

— Мне Иван Петрович нужен... он старый... у него инфаркт... — Мальчик думал, что его не поймут, но мужчина закивал:

— А-а-а, это новенький. Слева, у окна, — и показал рукой. — Да проходи же ты. Чего боишься? Сегодня день впускной.

Володя и Иринка робко двинулись вперед, осторожно обходя табуретки, на которых стояли банки с вареньем, стаканы, пузырьки с лекарствами. На кровати у самого окна, сильно задрав кверху подбородок, лежал, как показалось вначале Володе, кто-то незнакомый. Только присмотревшись повнимательней и заметив белый проводок слухового аппарата, он понял, что перед ним Иван Петрович.