Люк Скайуокер и тени Миндора - Мэтью Стовер

или прослушать радиоканал связи со «Справедливостью», по которому транзитом через аварийный буй, висевший на орбите, беспрерывно передавалось одно и то же сообщение, начитанное низким, сверхъестественно спокойным голосом Скайуокера:

– Говорит командир крейсера Новой Республики «Справедливость» Люк Скайуокер. Адмирал Калбак погиб. Корабль распался на части, и у нас не осталось спасательных капсул. Я принял управление и буду пытаться посадить корабль за линией терминатора чуть выше северного тропика. Начинайте искать выживших по координатам, которые я пересылаю на дополнительной шифрованной частоте. Удачи, и да пребудет с вами Сила. Конец связи.

И только экипаж «Копейщика», неожиданно выдернутого из гиперпространства имперской гравитационной миной в половине светового часа от Миндора, имел возможность лицезреть посадку – если ее можно было назвать таковой.

Лейтенант-связист Девало мертвенно побледнел, когда принял передачу с аварийного буя. И как только он доложил о ней капитану, Тиросск немедленно приказал направить самый сильный оптический датчик на терминатор застывшей вдалеке планеты. Оптика престарелого корабля смогла уловить лишь очень длинную струю дыма и проследила ее путь в атмосфере, где удалось различить сияющую белую искру, за которой волочился расширяющийся шар огня, окаймленный дымом.

– Ох, – только и сумел выдавить капитан. В голову не пришло ни единого ругательства; его чувства сейчас попросту нельзя было выразить словами.

– Это… – Девало пришлось сглотнуть, чтобы продолжить: – Это ведь была «Справедливость», не так ли?

– Боюсь, что именно она. – Тиросск упал в кресло. – Боюсь…

– Корабль генерала Скайуокера?

– Там никто не мог выжить, – изрек командир. – А мы в половине светового часа от них… Значит, это случилось полчаса назад.

У Девало не повернулся язык задать следующий вопрос, но этого и не требовалось.

– Он погиб полчаса назад. – Тиросск безучастно покачал головой, ощущая тяжелое бремя, только что легшее на него. – Люк Скайуокер мертв.

Глава 5

Сидя в кресле в зале совещаний, Хан Соло так размашисто потянулся назад, что, когда он сплел пальцы на затылке, ему пришлось упереться коленом в столешницу, чтобы не опрокинуться. Созерцая потолок, он уже в трехсотый – или четырехсотый? – раз за день задавался одним и тем же вопросом: возможно ли умереть от скуки.

И он в который раз решил, что, будь такое возможно, он бы откинулся по меньшей мере два дня назад. Он думал, что невозможно придумать ничего хуже, чем сидеть без дела часами и слушать чью-нибудь болтовню, но оказалось, что возможно, если речь идет о том, чтобы сидеть без дела часами и слушать болтовню мандалорцев.

О великий космос, как же он ненавидел этих пустозвонов!

Хан не считал себя ксенофобом и не мог сказать, что имеет что-то против мандалорцев как таковых, даже несмотря на некоторый неудачный опыт общения с одним мандалорским охотником за головами, который, если справедливость все же существует, и поныне кричит, медленно перевариваясь в желудочном соке сарлакка. Просто ему не доводилось встречать ни одного из этих заносчивых супермачо, считающих себя экспертами в малейших нюансах ведения боя, чье даже самое банальное «доброе утро» не звучало бы как «это утро будет добрым, но если ты что-нибудь выкинешь, я так надеру твою жалкую кореллианскую задницу, что ты перестанешь понимать, в какой ты галактике».

Хан не имел ничего против мандалорцев как таковых, просто он ненавидел тех из них, с которыми встречался.

Более того, из-за какого-то извращенного чувства собственного достоинства или национальной гордости эти конкретные мандалорцы на время переговоров вообще отказались от использования общегалактического языка. Что отнюдь не умерило их желания потрепаться. Просто они трепались на мандо’а, языке, который, на более чем пристрастный взгляд Хана, звучал так, будто стая песчаных пантер пыталась выкашлять волосяные шары размером с голову. А потом этот отрывистый кашель почтительно переводился на общегалактический для удобства главы делегации Новой Республики принадлежащим означенной главе делегации легковозбудимым, гиперчувствительным, бесконечно невротичным протокольным дроидом, который, несмотря на знание им шести миллионов треклятых форм коммуникации, все время выговарил слова с этим снобистским акцентом планет Ядра. Слушать этот акцент два дня кряду, не имея возможности выйти из комнаты, было невыносимо, и Хану хотелось стукнуть дроида так сильно, чтобы тот приземлился где-нибудь на Татуине.

Главным соображением, удерживающим Соло от основательной модификации дроида, было присутствие рядом главы делегации Новой Республики, которая была так прекрасна, что при взгляде на нее у Хана захватывало дух и начинало бешено колотиться сердце.

Она была не только красива, но и умна, и отчаянно отважна. В своей жизни она совершила только одну глупость: пару лет назад ее угораздило влюбиться в лихого, но бедного капитана бродячего грузового корабля – ну хорошо, достославного контрабандиста, находящегося в бегах от имперских властей, а также от преступных воротил и охотников за головами разного калибра, но кому какое дело? И Хан втайне опасался, что если он, например, сотворит что-нибудь дурное с C-3PО, который, в общем-то, обычно имел благие намерения, то Лея может очнуться и понять, что совершила ужасную ошибку.

Он не признался бы в этом даже Чубакке. Да что там – даже себе. Большую часть времени его эго было неуязвимо, но в редких случаях, когда он бывал подавлен и раздражен – когда ему приходилось сидеть без настоящего дела и находилось время для размышлений, – его одолевали сомнения в себе, исподволь нашептывая что-нибудь страшное. Ему удавалось заглушить эти мысли только очередной клятвой, что он никогда и ни за что не даст женщине, которую он любил, повода разлюбить его.

Так он и сидел в зале для совещаний в гермокуполе на каком-то безымянном астероиде в какой-то звездной системе Внутреннего кольца, настолько заштатной, что он не мог вспомнить ее названия, и изображал живой интерес, пока C-3PО переводил очередную порцию мандалорского бормотания.

– Коммандер повторяет, что капитуляция попросту невозможна, и в который раз заявляет, что единственным мирным решением этой прискорбной ситуации для всех повста… то есть, конечно, сил Новой Республики… Кажется, он не понимает разницы или сознательно притворяется бестолковым, но неважно… Так вот, единственным мирным решением для всех повстанческих сил является немедленный уход из этой звездной системы. Разумеется, это не точная формулировка; если попытаться представить его слова в буквальном переводе, предварительно очистив лексикон от разного рода вульгарностей, то получится нечто вроде: «Если вы, повстанцы, останетесь, все умрут, но если вы уйдете, все будут счастливы». Однако в таком переложении совсем не передается вся необузданная брутальность его словарного запаса. Ваше высочество, этот язык настолько груб, что конденсаторы моих фильтров пошлости на грани перегрузки!

Хан даже не осознавал полностью, о