Ракеты и подснежники - Николай Горбачев

-- Садитесь, изобретатель!

Понял: разговор предстоит не минутный.

Стрельников с той же улыбкой перевел взгляд с меня на Андронова, будто решая, к кому из нас отнести свой вопрос, спросил:

-- Как дела-то идут?

-- Вчера на тренировке чуть не подвел, -- проговорил Андронов. --Двойку могли получить: необстрелянных курчат -- молодых операторов посадил к шкафам.

Я знал о требовании подполковника: во время тренировок по самолетам у шкафов должны работать только опытные операторы. Но вчера я решительно настоял на своем -- посадить молодых. Андронов сдался, только когда я резко спросил: "А как, товарищ подполковник, с экзаменами на классность? С планом подготовки операторов, который вы утвердили?" Теперь он сказал об этом случае с видимой суровостью, но я догадался: мое вчерашнее поведение с запозданием одобрил.

Главный инженер повеселел:

-- Что ж, молодец. В полку по достоинству оценили после доклада посредника то, что у вас работали молодые. И проявили себя хорошо. На разборе воздадут должное. -- Стрельников повернулся ко мне. -- Ну а прибор объективного контроля -- изобретение? Подвигается? Комиссия по рационализации и изобретательству и я, как председатель, не дождемся его рождения. Прибор до зарезу нужен всем. Не только вам. Всем ракетчикам. От соседей ваших еду, спорный случай на тренировке произошел, а если бы прибор был!.. Специально заехал подстегнуть вас.

Он смотрел на меня с надеждой, вопросительно.

-- Прибора нет. Грамоты не хватает. Будто слепой, толкусь на одном месте, -- признался я.

У замполита засияли глаза, он беспокойно передвинулся на стуле:

-- Получается прибор! Ишь ты какой скромный! Как переоценить, так и недооценить -- одинаково плохо, Перваков. Объективность должна быть.

-- Упорно сидят со Скибой в кабине, -- заметил Андронов. -- По вечерам у Первакова поздно свет. Все хотел предупредить: не предъявила бы счет молодая жена!

-- Это верно: предъявит. -- Стрельников весело мотнул аккуратно подстриженной светловолосой головой. -- Может!

Во время разговора инженер переводил живые глаза с одного собеседника на другого: привычка, которую замечал у него не раз. Точно он старался не только услышать каждого, но и понять, увидеть, что кроется за словами. Стрельникова в полку знали все: и операторы, и офицеры-техники. Его почти невозможно было застать в штабе, в пустующем кабинете: он постоянно разъезжал, жил большей частью в подразделениях, там, где оказывался "прорыв". В кабине, у аппаратуры, он обычно сбрасывал китель и, оставшись в форменной рубашке с мягкими погонами, вместе с техниками приступал к "операции". Случалось, что такие "операции" длились не часами, а сутками, особенно на первых порах, когда получили технику и отлаживали ее. Стрельников не уезжал, пока не приводил все, как он говорил, в ажур. Техники любили работать с ним: хотя он и заставлял нас "ломать голову", но многому и учил. У него была привычка делать все, рассуждая вслух. "Опять Стрельников приехал ломать мозги!" -- в шутку, но с уважением встречали офицеры появление главного инженера.

К Стрельникову я питал искренние чувства. Нравились и его всегда аккуратно подстриженная голова, светлые глаза, умно глядевшие из-под высокого, чистого, без морщин лба. Молод инженер, но занимает высокий пост. Даже Андронов, старший по званию, человек с венцом седины на голове, ведет себя с ним почтительно: Стрельников и для него начальник. "Смотри, Перваков, -- всякий раз при встрече с ним думал я, -- пойдешь в академию, станешь инженером -- это еще не все. А вот заработай такой авторитет, уважение всех!"

-- Значит, будто слепой? Грамоты не хватает? -- переспросил Стрельников, склонив голову. -- Ничто легко не дается. Великое -- всегда трудное! -- Приподнявшись, он вместе со стулом решительно придвинулся к столу. -- Выкладывайте, что сделано, и ваши трудности.

Рассказал ему о работе, о той самой схеме с обратной связью, над которой бесцельно бился третий день. Стрельников тут же на ходу давал советы, подсказывал пути расчета. Андронов и Молозов вполголоса, чтоб не мешать нам, разговаривали. Потом инженер, взглянув на часы, заторопился:

-- К сожалению, должен спешить на совещание. На днях нагряну специально, чтобы ознакомиться подробно. Но у меня есть для вас сюрприз. Начальству вашему уже говорил.

-- Какой? -- насторожился я.

-- На стажировку в часть из академии прибыли два слушателя, будущие инженеры. Одного из них пришлем к вам: и постажируется, и поможет с прибором. Как вы смотрите на это?

От радости мне показалось, что он шутит, и я поспешно выпалил:

-- Очень хорошо. Только не передумайте, товарищ майор!

-- Будет по-вашему.

Я смотрел на ладную, стройную фигуру, пока инженер не скрылся за дверью. Ненароком подумал: "Вот он -- все ему просто и ясно! А каким-то окажется тот будущий инженер, которого он пришлет?"

За окном вскоре заурчал "газик": шофер прогревал мотор.

Из состояния задумчивости меня вывел голос подполковника Андронова:

-- Обрадовал инженер своим сюрпризом, Перваков?

-- Обрадовал. Очень.

Замполит, сидевший от меня наискосок, молча курил, сдвинув брови, как всегда, изредка проводил рукой по коротким волосам. Андронов, согнувшись, наклонив голову, почему-то смотрел на свои руки, лежавшие на столе. И видно, только еще не рассеявшееся впечатление от разговора со Стрельниковым не позволило мне почувствовать по их поведению что-то неладное.

-- Да, инженер -- дело большое. Ишь как все у него ловко и скоро получается. Но мы вот приготовили хуже сюрприз. -- Андронов поднял голову, рука его медленно, будто нехотя, потянулась к пачке папирос.

-- Что еще за сюрприз?

-- Хотел вас подготовить, -- продолжал подполковник, хмурясь от дыма или от сознания, что приходится говорить неприятное, -- но вот замполит считает: прямо надо сказать, посоветоваться... Передали, Перваков, из штаба: пришла разнарядка в академию. Нашему дивизиону -- одно место. Вот и давайте вместе решать, кого посылать: вас или старшего лейтенанта Ивашкина? Обоим обещал. И мне обещали...

Он сердито умолк, насупился, по обыкновению, когда возникали щекотливые обстоятельства. Я вдруг понял, что все уже решилось не в мою пользу. Иначе не так бы говорил. Сердце у меня упало, а пальцы, лежавшие на краю стола, начали непроизвольно дрожать. Убрал их под стол. "Решать? -- мелькнула едкая мысль. -- Все уже ясно! Просто так, для проформы, осталось потолковать!"

Молозов, возможно, понял мою ядовитую иронию. Когда он, отложив окурок, сказал первые слова, я даже оторопел: не подслушал ли он?

-- По совести говоря, Перваков, разговор этот скорее формальный. Увериться в правильности нашего решения -- оно уже есть. Но мы не боги, можем и ошибиться. Вот и советуемся. -- Наши взгляды встретились: молозовский, прищуренный, был мягкий, даже чуточку грустный. Замполит продолжал: -- Человек должен видеть, что к чему и зачем все происходит так, а не иначе. Не крот же. Верно или нет? -- Он подождал, но я молчал. --Ивашкину -- за двадцать семь перевалило, последний год по возрастному цензу может пробовать свои силы, а там двери в академию для него на замке. С женой -- сам знаешь положение. Греха таить нечего, в наших условиях пока лечиться трудно. Три операции перенесла. С ребенком тоже не лучше. Вот и это важно. А там -- город...

Молозов еще с минуту говорил о моих заслугах, о том, что по всем статьям, конечно, преимущества на моей стороне. Но я уже не слушал его, думая об Ивашкине. Перед глазами возникла худая фигура техника, веснушки, красные от бессонницы веки, желтоватые, чуть приметные брови... В памяти встал недавний случай. Мне понадобился авометр, чтоб измерить величину тока в отклоняющей катушке индикаторной трубки, и я выскочил из кабины, намереваясь отчитать Ивашкина: он взял у меня прибор и не возвратил. Повернул рукоятку дверцы в соседнюю кабину. Но так и застыл: склонив курчавую рыжеволосую голову на переносный столик, Ивашкин спал. Приподнялись брови, красные припухшие веки сомкнулись. Знал его беспокойный нрав. Значит, укатали бессонные ночи, не заметил, как уснул. Тихо прикрыл дверцу. А минут через десять, когда снова заглянул к нему, он уже работал как ни в чем не бывало.

Я продолжал молчать. Молозов вдавил окурок в пластмассовую пепельницу, вздохнул огорченно:

-- Что в рот воды набрал? Скажи хоть... Ну ругай, что ли! -- Он отвернулся и сам умолк.

Андронов тихо проронил:

-- Придется еще год потерпеть, Перваков.

-- Ясно, -- ответил я и даже удивился, что ответ получился равнодушным.

-- А жена? Говорят, не по душе ей здесь. Правда?

Что ему ответить? Сидел точно в воду опущенный, кровь у меня вся куда-то слилась вниз, в ноги, и мне было не до оценки, как станут развиваться последующие события. Мои планы рухнули. Наташка? Да, о ней не подумал... Но не было зависти к Ивашкину -- просто был убит этой неожиданностью, свалившейся подобно снегу на голову. И ни к чему теперь это участие.