Ракетный заслон - Владимир Петров

Дождь за окном все лил, и порывами шумел ветер. То прибойной волной накатывался и звонко хлестал по окнам, то, затихая, уходил куда-то в лес, и тогда слышно было, как тяжко и глухо скрипели сосны.

А Кадомцеву по-прежнему чудились в шуме стихии разумная законченность и стройность, будто какая-то легкая, светлая и тревожная мелодия собирала все эти разрозненные звуки, сглаживала их, сливала в единое…

Неожиданно Забелин приподнялся на подушке. Проворчал недовольно:

— Опять играет…

— Кто? — изумился Кадомцев.

— А фельдшер наш, сержант Хомякова. Ну и настырная девка! Я ей сколько раз говорил: после отбоя на музинструментах играть запрещается. Так нет же: опять пиликает на своем аккордеоне.

— Так это аккордеон? — разочарованно протянул Кадомцев.

— Конечно. Австрийский, марки «Циклоп». А играет она какие-то «Арабские грозы» не то «грезы». Такая заунывная штуковина… Она ее по нотам разучивает, уже с месяц, наверно. Я ей запрещал. Говорю: перестань, на личный состав действует, на воображение. Так она смеется: дескать, ее личное дело. Ну сегодня-то уж ладно. Пускай поиграет в последний раз.

— Как… в последний? — Кадомцев явно заикнулся на втором слове.

— Завтра уезжает сдавать сессию. Ну, в смысле, на экзамены.

— Во сколько?

— А с первым рейсом автобуса. В пять двадцать. А вы что-нибудь передать с ней в город хотите?

— Да, есть дело…

— Тогда незачем вам спозаранку беспокоиться. Я сам завтра за продуктами в полк еду. В десять часов. Со мной и передадите.

Старшина повернулся на бок, натянул одеяло на голову и, как по команде, мгновенно захрапел.

13

Лес дымился, парил. Между стволами веером тянулись голубые ленты солнечного света, сосны казались коваными, вспыхивала каждая ветка.

Дорога уходила в темень бора. Ночной ливень прибил песок, разгладил колею, и теперь дорога выглядела старым, заброшенным проселком, по которому давно никто не ходил и не ездил. Она была шероховатой, крапленной дождевыми ямками, нетронутой. Хотелось пройти по этой мягкой целине и оставить первые следы.

— Пожалуй, я провожу вас до шоссе, К автобусной остановке, — сказал Кадомцев.

— Хорошо, — кивнула Шура. — Тогда берите чемодан.

Кадомцев подумал, что будет вспоминать ее именно такой: немножко растерянной и грустной.

— В отъезде всегда есть что-то тревожное… — сказала Шура. — Будто что-то теряешь и не знаешь, найдешь ли потом. А мысли при этом у нас, горожан, стандартные и примитивные: не забыла ли выключить утюг? Вот что значит хорошо поставленная противопожарная пропаганда. А между прочим, я, кажется, в самом деле забыла закрыть форточку.

— Не беспокойтесь. Я попрошу Забелина, он закроет.

— И заодно уж попросите его, пускай польет кактус — ключи от медпункта у него есть. Поливать надо раз в десять дней, не чаще, Итого три раза. Не забудете?

— Нет, нет. Не забуду.

— Кактус этот мне подарила Ирина Ивановна Утяшина. Вы у них еще не были? Обязательно зайдите. У них настоящий дендрарий — около двадцати видов кактусов. Она ботаник, ее профиль — растения-суккуленты. Если интересуетесь, она вам целую лекцию прочтет. И подарит кактус. Может, даже такой, как у меня — цереус съедобный.

— Постараюсь зайти. — Кадомцев выразительно посмотрел на часы: не пора ли?

Она заметила, конечно, его неловкость, нарочитую сухость, за которой он старался скрыть смущение.

Позавчера проще. Он пришел в медпункт по официальному делу, и их разговор был вполне естественным. Сегодня же его появление в такой ранний час у ее дверей выглядело явно преднамеренным. Не мог же он появиться там случайно, задолго до общего подъема, начищенный, выбритый до блеска, благоухающий старшинским одеколоном «Кавказский танец». Впрочем, он и не скрывал цели своего неурочного визита.

Шура шла чуть впереди, беззаботно помахивая синей спортивной сумкой. Иногда оборачивалась, улыбаясь.

Он смотрел на ее следы — глубокие аккуратные ямки от острых шпилек — и недоумевал: почему они идут не рядом, она все время чуть впереди? Нет, это не она спешит, это он отстает, намеренно отстает.

Перед глазами Кадомцева неожиданно всплыла очень похожая, до удивления похожая картина: точно такие же чуть бегущие впереди маленькие следы. Только не на песке, а на снегу. На промерзшей дорожке московского бульвара. Дымчатая нейлоновая шубка, серебристая изморозь по пушистой кромке воротника. Была ли это любовь? Может быть… Она любила ходить чуть впереди; сначала ему не нравилось это, но потом привык. Настолько привык, что даже сейчас…

За этой ее привычкой, наверное, было многое, был весь характер. Весной Кадомцев уехал на практику, всего на полтора месяца, а когда вернулся, ему пришлось поздравить ее с законным браком. Ее мужа Кадомцев знал: он тоже был слушателем академии. Он оказался удачливее, может быть, потому, что не хотел ходить «уступом».

— Да… — неожиданно для себя вслух с досадой протянул Кадомцев.

Шура приостановилась, прищурясь, пытливо взглянула на него.

— Вы что-то сказали, Михаил Иванович?

— Так, вспомнил старое… Знаете, Шурочка, я люблю ходить рядом.

И Кадомцев, сняв фуражку, почувствовал себя вдруг легко и уверенно.

Шура сняла берет, повернула к нему голову, придерживая прядь на виске, улыбнулась мягко и доверчиво, одними только глазами.

— Тот, кто уезжает, всегда имеет право на откровенность. Ведь правда? Ну вот, тогда скажите мне, Михаил Иванович, зачем вы пошли меня провожать?

В самом деле, зачем он пошел провожать ее? Самой прямотой этот вопрос исключает всякие увертки и требует только такого же прямого и определенного ответа.

А нужна ли определенность? Как сказать. Иногда это слишком рано, иногда — очень поздно.

— Что же вы не отвечаете, Михаил Иванович?

— Думаю, как ответить, — усмехнулся Кадомцев.

Она засмеялась, ударила по сосновой ветке, нависшей над дорогой. Дождевые капли упали ей на волосы, на лицо, на желтые полоски сержантских погон.

— Длинно у вас не получится! И не пытайтесь.

— Почему же не получится? Пожалуйста. Пошел я вас провожать потому, что хотел этого. Чтобы сделать вам приятное. И еще чтобы сказать вам: пишите, я буду ждать ваши письма.

14

Кадомцев возвращался лесной тропкой, она вывела его к побеленному бараку гарнизонной столовой.

Динамик-колокол на столбе передавал последние известия. Кадомцев остановился послушать сводку, но неожиданно тяжкий и гулкий звук прокатился по лесу. Призывным набатом загудели над тайгой раскаты ревуна. Боевая тревога! Сирена набирала обороты, звала, приказывала: скорее, скорее, скорее!..

Кадомцев бросился бежать к казарме, но на ходу передумал и направился прямо на боевые позиции. На сосновой опушке у командного пункта увидел «газик»-вездеход с незнакомым номером. Свой или штабной, из города?

В капонире глухо рокотали дизели, синий дым выползал над обваловкой, слоился по мокрому кустарнику — дежурный расчет уже включил станцию в работу.

В сумрачном блиндаже командного пункта расхаживал незнакомый полковник. Он причесывался и перечитывал бумагу, вынеся ее перед собой на расстояние вытянутой руки.

Увидев эту бумагу, Кадомцев споткнулся на ступеньке, сразу замерло сердце: поверка! До последней минуты Кадомцев почему-то считал, что тревога все-таки внутренняя, автономная. Но в руках полковника была калька с данными налетов авиации и беспилотных средств «противника». Уж кому-кому, а Кадомцеву отлично было известно, что она означала. Это как перфокарта в вычислительной машине: заложил программу — и пошла писать губерния!

Полковник вручит кальку командиру подразделения, потом последуют вводные… Плохо все-таки, что он, Кадомцев, первым из офицеров появился на командном пункте. Не станешь же теперь объяснять поверяющему, что ты новичок и в дивизионе всего без году неделя…

— Превосходно! — обрадованно сказал полковник, выслушав доклад Кадомцева. — Политработник прибыл первым — это превосходно. Или вы, кажется, не разделяете такой точки зрения?

— Нет, почему же. Вполне разделяю, товарищ полковник. — Кадомцев пожалел, что зря все-таки не побежал в казарму. Но кто знал? Так казалось лучше, разумнее. В казарме старшина и без него все обеспечит. А ему там, в общем-то, делать было нечего. Противогаз и тот здесь, на КП.

— А я вас почему-то не знаю, — сказал полковник. — Не припоминаю.

— Недавно прибыл на должность. После окончания академии. — Кадомцев встревоженно поглядывал, косил глазом в раскрытую дверь станции, где шел контроль функционирования. Там что-то уж чересчур азартно, нетерпеливо покрикивал ефрейтор Трушков. Кажется, что-то доказывает дежурному технику. Вмешиваться не стоит — Трушков напрасно горячиться не станет. Так и есть: вскинул по-петушиному голову — доволен, убедил.