Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1) - Октавиан Стампас

- И тоже не так. Дед мой Зигфрид и дед Фаркаш, оба были женаты на славянках. Место, где я родился, представляет собой точку схождения германского, венгерского и славянских народов. Получается, я наполовину славянин, причем одна моя бабка, жена деда Фаркаша, была русская по имени Ирина, из княжеского рода, она рано умерла, и я не знал ее. А дед Зигфрид взял в жены простую крестьянку-словачку и всю жизнь любил ее. И умер с нею в один год, совсем недавно, не пережил потери.

- Удивительно! Ведь и во мне намешано несколько кровей,- сказала Адельгейда, будто в этом и впрямь было нечто удивительное.- Дед мой, Великий Князь Киевский Ярослав Владимирович, был сыном русского князя Владимира, крестившего Русь, и варяжской княжны Рогнеды. Он в свою очередь женился на шведской принцессе Ингигерде, и от этого брака родился мой отец, Всеволод Ярославич.

- Как-как? Все-во-лод? А я всегда произношу Все-вальд.

- Некоторые вообще называют его совсем по-немецки - Зеевальд. А мать у меня - половчанка. Вот сколько во мне намешано. Отец, женившись на моей маме, заключил мир с половцами, совершив тем самым благое дело, вот почему меня и назвали Евпраксией.

- Евпраксия? А не Пракседис? - удивился я.

- Нет, правильнее Евпраксия. По-гречески - "благое дело".

- Евпраксия! - в восторге повторил я.- Это еще красивее, чем Пракседис.

- Да, я так часто скучаю по своему русскому имени,- вздохнула она.- Мой первый муж, Генрих Штаденский, называл меня Агнессой. Красивое имя. И Адельгейда мне тоже по душе, но все же, я - Евпраксия, и сердце мое тоскует по этому имени.

- Позвольте, я буду звать вас так.

- Согласна,- обрадовалась она.- Но только с глазу на глаз, хорошо?

- Обещаю.

Я никак не мог избавиться от ощущения, будто она старше меня, хотя ведь мы были с нею одногодками. Но не мудрено, ведь она уже успела побывать замужем и пережить смерть молодого супруга, а затем в нее влюбился сам император и стал ее вторым мужем. Как я жалел о том, что мне всего лишь восемнадцать, а не под тридцать, как красавцу Годфруа Буйонскому, или хотя бы не двадцать два. Я согласился бы и на двадцать один.

Постепенно разговор зашел о детстве, и я с увлечением принялся рассказывать о нашем Зегенгеймском замке и поместье Вадьоношхаз, где прошли мои нежные годы.

- Меня одновременно учили трем языкам - немецкому, венгерскому и латыни, и весь мир я воспринимал в трех именах. Может быть, поэтому у меня никогда не возникало сомнений в том, что Бог един в трех лицах. Возможно, мне казалось, что и у мира не четыре, а три стороны - первая расположена по левую сторону от Линка, где находится замок моего отца; вторая - на правом берегу реки, где Вадьоношхаз; а третья - там, где Пожонь23.

- Пожонь?

- Ну да, так по-венгерски называется - Пресбург, который расположен на другом берегу Дуная. Мои родители часто ездили туда и брали меня с собой, и я считал это настоящим путешествием. Мне казалось, что мир огромен, на одном его конце лежит Пожонь, на другом, чуть подальше Пожони, Иерусалим, а на третьем - Рим. Я рано научился читать. Отец сам занимался моим образованием. Я узнал, что множество облаченных в латы рыцарей, блеск оружия, топот большого количества лошадей и развевающиеся штандарты - все, что я видел однажды у нас в Зегенгейме в возрасте трех лет и что так поразило мое детское воображение - это была война Генриха против Газы. К счастью, эта война Империи против Венгерского королевства никак не отразилась на взаимоотношениях между жителями левого и правого берега Линка, между моими родителями и дедами. Меня же куда больше с некоторых пор стало волновать, что Святый Град находится во власти сарацин24, которые представлялись мне дикими, навьюченными всяким скарбом, полулюдьми-полуверблюдами. В самом слове "сарацин" чувствовалась некая тяжкая обуза. Отец обещал мне, что когда я вырасту, я освобожу Гроб Господень от этих нелюдей.

- А где вы видели верблюдов? - с любопытством спросила Евпраксия.

- У нас в замке есть шпалера25, на которой изображен град Иерусалим, пальмы, купола храмов с крестами, Голгофа, а в углу - караван верблюдов. Когда я мечтал об Иерусалиме, я всегда приходил полюбоваться на эту шпалеру.

- А когда отец решил выдать меня замуж за Генриха Штаденского,- сказала императрица,- меня везли в Саксонию на верблюде. Он входил в часть моего приданого. Высокий такой верблюд, стройный. Не знаю, куда он потом подевался. Мне тогда было двенадцать лет, я испытывала одновременно и страх, и жгучий интерес. Мы ехали через Волынь, Польшу, Прагу, пока не добрались до Кведлингбурга... С тех пор, вот уже шесть лет как я живу в Германии.

- Поразительно, как хорошо вы научились говорить по-немецки!

- В Киеве меня, моих сестер и братьев с ранних лет научали языкам латыни, греческому, немецкому, польскому, даже немного венгерскому и французскому. К тому же я потом еще основательнее изучила языки и науки в Кведлинбурге, в монастыре у своей будущей золовки Адельгейды, сестры императора.

- Я вижу, ваша дружба продолжается? - раздался тут за нашими спинами голос Генриха. Оглянувшись на него, я невольно покраснел, ведь я уже успел забыть о его существовании и разговаривал с Евпраксией так, будто она... моя девушка. Мне показалось, он смотрит на меня с некоторым превосходством, будто чувствуя во мне соперника, но не опасного. Вид его был великолепен длинная белоснежная туника, расшитая золотым орнаментом в виде кораблей и перехваченная на поясе ремнем, осыпанным драгоценными каменьями, длинные золотые волосы красиво развевались на ветру, темно-синие глаза имели насмешливое выражение. Он подошел к Евпраксии и властно приобнял ее, она смутилась, но улыбнулась счастливой улыбкой, от которой мне сделалось грустно.

- Зегенгейм,- обратился ко мне император,- скажите, вы будете защищать честь императрицы от любого обидчика? Даже от меня?

Я потупился.

- Что же вы молчите?

- Государь,- ответил я,- поскольку я состою в личной охране государыни, то полагаю, в мои обязанности входит защищать ее даже в том случае, если на нее нападет сам апостол Павел.

Генрих от души расхохотался.

- В первую очередь, Зегенгейм, поручаю вам следить за тем, чтобы на Адельгейду не напал именно этот апостол. Усердие ваше, как я погляжу, не имеет границ.

- Молодой граф просто составляет мне компанию, покуда ваше величество изволит предаваться охоте и другим холостяцким развлечениям,- с обидой в голосе вступилась за меня Евпраксия.

- Охота - не развлечение, а обязанность государя, - возразил Генрих.Мне нужно постоянно показывать народу доблесть. На войне, а в мирное время на охоте. Но не будем спорить. Адельгейда, радость моя, могла бы ты немедленно оставить рыбную ловлю и компанию графа Зегенгейма, чтобы проследовать вместе со мною в замок?