Кларенс - Брет Гарт

Он поспешно сунул бумаги в конверт, но на этот раз положил его в нагрудной карман. Затем галопом подъехал к капитану.

— Покажите мне еще раз убитого, у которого вы нашли конверт!

Капитан повел его туда, где на траве, теперь уже в спокойной и пристойной позе, лежал труп офицера, который должны были унести с поля боя вместе с другими трупами. У генерала Бранта невольно вырвалось восклицание.

— Да это наш офицер! — сказал он быстро.

— Да, генерал. Говорят, это лейтенант Уэйнрайт, кадровый, из интендантского управления.

— Так что же он делал здесь? — строго спросил генерал Брант.

— Не могу понять, сэр, разве только пошел в атаку добровольцем. Наверно, хотел посмотреть бой. Говорят, лихой был парень, окончил Вест-Пойнт, южанин, к тому же виргинец.

— Южанин? — откликнулся Брант.

— Да, сэр.

— Обыщите его еще раз, — приказал Брант.

К нему вернулось обычное самообладание, и, пока капитан снова осматривал труп, он вынул блокнот и написал несколько строк. Это был приказ обыскать комнату лейтенанта Уэйнрайта и доставить ему все бумаги, письма и документы убитого. Затем он подозвал одного из солдат:

— Немедленно передайте вот это начальнику военной полиции. Ну как, капитан, — невозмутимо спросил он подходившего офицера, — нашли еще что-нибудь?

— Вот только это, сэр, — отвечал капитан, слегка улыбаясь и доставая небольшую фотографию. — Должно быть, ее тоже не заметили.

Он протянул карточку Бранту.

Глаза начальника так и впились в снимок, но выражение его лица не изменилось.

— Обычная находка, генерал. Всегда фотографии! Но на этот раз красивая женщина!

— Очень, — спокойно заметил Кларенс Брант.

Это была фотография его жены!

ГЛАВА II

Он настолько владел своим голосом и движениями, что теперь, когда он ехал к себе на квартиру, никому не пришло бы в голову, что генерал Брант только что увидел фотографию жены, с которой порвал четыре года назад. Еще меньше можно было подозревать, какой жуткий страх он испытывает при мысли, что жена может иметь отношение к только что обнаруженной измене.

За это время он только раз получил о ней известие — от адвоката ее покойного мужа. Адвокат писал ему по поводу ее недвижимости в Калифорнии. Кларенс полагал, что она уехала к своим родственникам в Алабаму, где целиком посвятила себя делу конфедератов, готовая пожертвовать ради него даже всем своим состоянием.

Он знал также, что ее имя появляется в газетах Юга, что о ней пишут как о блистательной светской даме и даже советнице политических деятелей Конфедерации, но у него не было оснований думать, что она решилась взять на себя такую активную и отчаянную роль на войне. Он пытался уверить себя, что его тревога вызвана лишь воспоминаниями об измене капитана Пинкни и той роли, которую жена играла в калифорнийском заговоре, — в супружеской неверности он давно уже перестал ее подозревать. Но между этими двумя случаями было сходство, которое наводило на размышления. Несомненно, этот лейтенант Уэйнрайт был изменник, который поддался обычной софистике своего сословия, утверждавшей, что главное — верность родному штату. Но не было ли у лейтенанта других побуждений? Или фотография была только памятью о пленительной жрице восстания, которую знал убитый? Первое предположение могло скорее вызвать презрение, нежели ревность, но все же он почувствовал облегчение, узнав, что военная полиция не обнаружила среди вещей Уэйнрайта никаких компрометирующих бумаг. Дивизионному генералу он о фотографии не сообщил. Достаточно было разоблачить деятельность изменника, не упоминая о том, что могло свидетельствовать о прямом или косвенном участии жены в этой измене. Даже и в этом был уже немалый риск, но он не мог поступить иначе, не нарушив своего долга.

Он содрогался, думая о вчерашнем побоище, которое — теперь в этом не было сомнений — произошло в результате предательской деятельности шпиона, и о том, что по иронии судьбы именно его бригаде выпало на долю не только пострадать от измены, но и отомстить за нее. Если жена приложила руку к этому гнусному делу, должен ли он ее щадить? Неужели их судьбы отныне связаны таким чудовищным образом?

К счастью, гибель главного виновника и своевременная находка его бумаг позволили командиру дивизии сохранить все в секрете и потребовать, чтобы и Брант, со своей стороны, соблюдал тайну. Брант, однако, был по-прежнему бдителен и на другой же день после перехода на новые позиции тщательно изучил расположение бригады, подходы к нему и пути сообщения с окружающей местностью, а также линии мятежников; усилил строгость караульной службы и учредил тщательный надзор за всеми нестроевыми, а также за гражданским населением в пределах расположения бригады — вплоть до последнего маркитанта.

Затем он занялся домом, который был отведен под его штаб-квартиру.

Это был прекрасный образчик старинного плантаторского дома — с широкой верандой, обширными службами и бараками для негров. До сих пор его щадила война, и он не пострадал от грабежа или постоев. Владелец покинул усадьбу только за несколько дней до сражения, и так велика была уверенность неприятеля в успехе, что еще утром перед решительным сражением здесь располагался главный штаб конфедератов.

Жасмин и розы, не закопченные пороховым дымом, вились вокруг обветшалых колонн и почти скрывали оконные ниши; запущенные цветники стояли в своей нетронутой красе; только двор конюшни, изрытый беспокойными копытами, являл следы недавнего пребывания военных.

На всем еще лежал отпечаток варварской расточительности, смешанной с патриархальной простотой, характерной для быта белых плантаторов, которые держались на короткой ноге как с посторонними, так и с собственными слугами.

С кошачьей привязанностью к дому чернокожие слуги оставались на месте и теперь пытались приспособиться к вторжению северян, по-детски радуясь новизне и переменам. Тем не менее Брант вглядывался в каждого опытным глазом, пока не убедился, что они заслуживают доверия. Как водится, среди них было известное число состарившихся в услужении седых «боев», «мамушек» и «тетушек» с кухни. В одной половине дома были две или три комнаты, где остались личные вещи, картины и сувениры семьи плантатора, и «будуар барышни» — их Брант, со своей обычной деликатностью, тщательно изолировал от помещений, занятых военными, разрешив в них доступ только хозяйским слугам. Рядом была небольшая комната, которую он облюбовал для себя; в ее холодных белых стенах, белых занавесках и узкой монашеской кровати чувствовалась почти келейная простота. Ему представлялось, что здесь могла проживать чопорная старшая дочь или незамужняя тетка, ведавшая домашним хозяйством, отсюда удобно было наблюдать за всеми службами и было недалеко до главного входа.