Школа опричников. - Бражнев Александр.

Насчет Эстонии и нападения на СССР помалкивали, но засыпали докладчика записками: почему же, мол, целую область, отвоеванную кровью советских солдат, вдруг да и отдаем?

Докладчику эти записки доставили удовольствие – они ведь свидетельствовали о заразе шовинизма!

– Товарищ Сталин знает, что делает, – ответил Тихонов, – может быть, скоро не только Виленская область, а вся Прибалтика захочет присоединиться к нам.

«Победа» над смертельно раненною Польшей возбуждала аппетит, увы, не у одних членов Политбюро ВКП(б). Нам предстояло добивать поверженных.

ВЫПУСК

В начале ноября 1939 года мы приступили к сдаче экзаменов. Начальство наше ознакомило нас с приказом Берии: курсант, имеющий общую оценку не ниже 4,75 балла, производится в младшие лейтенанты госбезопасности, но у него не должно быть ни одной двойки; те курсанты, у которых была хотя бы одна двойка, выпускались рядовыми, но имели право на переэкзаменовку через шесть месяцев; прочие, т. е. не имеющие двоек и с общим баллом ниже 4,75, выпускались сержантами. Кроме того, приказ устанавливал и соотношение с чинами Красной Армии: младший лейтенант госбезопасности равняется старшему лейтенанту армии, сержант госбезопасности – лейтенанту армии.

Сдавали экзамены по 32 дисциплинам. Двоек нахватали, главным образом, по политической подготовке, в центре которой стояло безукоризненное знание «Краткого курса истории ВКП(б)» в особенности – четвертой, идеологической главы.

– Это труд самого товарища Сталина, – внушалось нам, – если вы не осваиваете этого труда, то и не сможете исполнять свой долг по-сталински.

Любопытно и отрадно было видеть, как проваливались то на одном, то на другом экзамене как раз те курсанты, которые служили щупальцами надзора за нами. Чем это объяснить – не знаю: может быть, ябедничество, шпионаж и доносительство – удел недалеких натур, но возможно и другое – эта грязная «работа» слишком занимала их способности и время, – перегрузка своего рода.

Так или этак, но мы радовались, злорадствовали.

В результате экзаменов оказалось, что провалившихся целая дюжина, с баллом выше 4,75 – шестеро (в том числе был и я), остальные должны были стать сержантами.

Должны были… Да они и стали сержантами. А вот мы шестеро, мы – тоже стали сержантами. Как ни протестовали мы, ссылаясь на приказ наркома, нас не слушали, хотя и не мешали писать рапорты. Дело это затянулось, мы были уже разбросаны – так оно и осталось.

Но удалось нам выиграть сражение за шинели. Приказ гласил: все получают шинели командирского образца. Выдавать начали обыкновенные, красноармейские, с правом перешивки, цена которой была определена в 50 рублей, покрываемых из кассы финансового отдела. Курсанты подчинились, но мы, обиженные в производстве, заартачились. Как ни уговаривали нас, как ни запугивали, мы отказались идти в цейхгауз за солдатскими шинелями. Нам хотели припаять «коллективный сговор о бунте», мы не убоялись и этого, отвечая на решительный вопрос одинаково:

– Не знаю, как другие, а я лично настаиваю, чтобы приказ был выполнен.

Такая формулировка ответа исключала и бунт, и сговор, и даже недисциплинированность: мы хотели только исполнения приказа, ничего больше…

Так как школа не имела сукна, из которого шьются командирские шинели, нам разрешили, наконец, обратиться в другие военно-пошивочные мастерские. И мы их нашли, – одна шила даже исключительно генеральские шинели, имея в штате первоклассных военных портных.

Когда шинели были готовы, мы предъявили финансовому отделу счета: одна мастерская требовала по 150 рублей за шинель, а другая – по 225. Начальник финансового отдела ахнул, стал шуметь, побежал к начальнику школы и, вернувшись, взял счета к оплате, буркнув нам:

– Черт с вами!

На параде мы, как того требовали наши 4,75, стояли с правого фланга. Начальник политотдела УНКВД, обходя фронт, остановился перед нами, окинул нас внимательным взором и тоже буркнул:

– Шинели ничего себе… Подходящие шинельки.

Мы стояли «смирно», грудь колесом, плечи вразворот, ни одной морщинки. Такими молодцами покинули мы школу. Теперь – хочу я этого или не хочу – я стал чекистом – «назвался груздем»…

Каждому выпускнику был предоставлен сорокадневный отпуск, после чего он обязан был явиться в отдел кадров управления НКВД по Харьковской области. С этого дня выпускники с довольствия школы были сняты. Если кто-нибудь, не желая выезжать из Харькова, хотел довольствоваться в школе, то таковых не снимали до окончания отпуска.

1 декабря была объявлена война с Финляндией. Я поспешил вернуться и прибыл в отдел кадров, но получил ответ: «Когда нужно, позовем, а сейчас можете отбывать свой отпуск».

23 декабря 1939 года всех выпускников вызвали в отдел кадров. Я прибыл в 10.00. В коридоре стояло несколько выпускников, каждый рассказывал, как провел отпуск. Постепенно прибывали и остальные. В 12.00 помощник начальника отдела кадров выстроил нас и через 10 минут вышел начальник отдела кадров, старший лейтенант государственной безопасности Тихонов. Он произнес краткую речь о том, что, мол, Финляндия нас вынудила к войне своими провокационными действиями, и мы перешли государственные границы.

– Но помните! Мы покажем всему миру нашу боеспособность и нашу технику, с белофиннами мы разделаемся в один месяц. Балтийское море будет наше, а Финляндия будет советской социалистической республикой.

«Мы пахали, – невольно промелькнула мысль, – уж не ты ли будешь воевать?..»

– Чтобы покончить с Финляндией, – закончил начальник, – достаточно Ленинградского военного округа.

Результаты войны показали обратное: не только Ленинградский военный округ не мог справиться с героическим финским народом, отстаивающим свою независимость от агрессоров, а даже втихомолку мобилизованные Харьковский, Киевский и Орловский военные округа и переброшенные сибирские дивизии так называемой Особой Дальневосточной армии не могли раздавить финскую армию, и 12 марта 1940 года большевики заключили с Финляндией мирный договор, хотя и с территориальными приобретениями, но едва ли почетный для огромного СССР.

Охота на Балтику началась, нужно было ожидать очередной провокации – против Литвы, Латвии, Эстонии.

Вскоре меня снова вызвали и вручили пакет на имя начальника Октябрьского районного отделения НКВД города Харькова, младшего лейтенанта госбезопасности Савицкого, в распоряжение которого я должен был явиться. Через 30 минут я прибыл на место и вручил пакет. Начальник вскрыл его, бегло просмотрел направление, потом посмотрел на меня и говорит:

– А ведь ваша фамилия мне, кажется, известна. Это вы, кажется, маленький бунтик подняли из-за шинелей?

Я молчал, сообразив, что «хвостик» уже за мной тянется, теперь добавится другой – нежелание надеть сержантские квадратики.

– Ну, ничего, это все сгладится, – продолжал он, – я думаю, вы на работе себя оправдаете. Вы до школы были в органах НКВД?

– Нет, товарищ начальник.

– А откуда?

– Послан партийной организацией с производства.

– А!.. Тогда понятно. У вас еще струнка производства, отрыжка штатская… Теперь, – говорит он, – вы назначены младшим оперативным уполномоченным по агентурно-осведомительной сети. Работа почетная и ответственная. Я думаю, что вам уже известно по школе. Вы получите целую сеть агентуры и вот с осведомителями должны будете работать. Я даю вам три дня на ознакомление с нашим штатом. Сам, конечно, познакомлю со всеми, а потом вы войдете в курс общей работы. Вся работа у нас совершенно секретная. Пока можете поехать домой.

За три дня я познакомился со штатом районного (городского значения) отделения НКВД. Штат как будто бы невелик: начальник отделения, который контролирует всю работу своего состава, его помощник, старший оперативный уполномоченный, оперативный уполномоченный, секретарь, машинистка, инкассатор (собирающий деньги по мазагинам на территории, входящей в этот район), два-три человека рядового состава, выполняющие служебные поручения по требованию начальства. Теперь еще прибавилась одна должность: младший оперуполномоченный по агентурно-осведомительной сети.

Рабочий день далеко не похож на рабочий день рабочего или служащего Советского Союза. Тут все было построено по-своему. Практиковался целиком так называемый ненормальный рабочий день. Начало в 10.00 (когда все рабочие и служащие Советского Союза начинали в 7-8 часов), и длилась работа до 15.00. С 15.00 до 21.00 обеденный перерыв, но этот обеденный перерыв был предназначен для обхода агентурных точек и получения донесений от осведомителей и агентов. С 21.00 до часу ночи продолжался рабочий день. Но не всегда приходилось бросать работу и в час ночи, потому что начальник устраивал через день совещания, инструктажи. Кроме того, через ночь, а иногда и каждую ночь, производились аресты. Так что для работников НКВД 24 часов в сутках было мало.