Первая пьеса Фанни - Бернард Шоу

Перед занавесом. Четыре критика встают, усталые и со скучающим видом. Граф, ошеломленный и взволнованный, спешит к ним.

Граф. Джентльмены, не говорите мне ни слова. Умоляю вас, не высказывайте своего мнения. У меня не хватит сил выслушать его! Я не верил своим глазам. Неужели это пьеса? Неужели это имеет какое-то отношение к искусству? Доставляет удовольствие? Может принести какую-то пользу? Щадит человеческие чувства? Неужели есть на свете такие люди? Простите меня, джентльмены: это вопль раненого сердца! Есть тайные причины, объясняющие мое волнение. Эта пьеса насыщена темными, несправедливыми, недобрыми упреками и угрозами по адресу всех нас — родителей.

Тротер. Пустяки, вы это принимаете слишком близко к сердцу. В конце концов, в пьесе есть занимательные места. А все остальное отбросьте как дерзость.

Граф. Мистер Тротер, вам легко сохранять спокойствие. Ежегодно вы видите сотни таких пьес. Но у меня, который никогда не видал ничего похожего на эту пьесу, она вызывает страшную тревогу. Сэр, будь это одна из тех пьес, которые принято называть безнравственными, я бы нимало не возражал.

Воэн шокирован.

Любовь освещает какой угодно вымысел и оправдывает любую смелость.

Банел важно кивает головой.

Но есть умолчания, которые обязательны для всех. Есть правила благопристойности слишком тонкие, чтобы можно было выразить их словами, но без них человеческое общество было бы невыносимым. Нельзя разговаривать друг с другом, как разговаривают эти люди! Ни один сын не станет разговаривать со своим отцом… ни одна девушка не станет разговаривать с юношей… никто не станет срывать покровы… (Обращаясь к Воэну, который стоит слева от него, вторым после Гона.) Ведь правда, сэр?

Воэн. Ну, не знаю.

Граф. Вы не знаете! Не чувствуете! (Обращаясь к Гону.) Сэр, я взываю к вам.

Гон (с нарочитой вялостью). На меня эта пьеса произвела впечатление самой обыкновенной старомодной ибсеновской болтовни.

Граф (поворачиваясь к Тротеру, который стоит справа, между ними и Банелом). Мистер Тротер, неужели и вы скажете, что не были поражены, потрясены, возмущены, оскорблены в лучших, благороднейших чувствах каждым словом этой пьесы, каждой интонацией, каждым намеком? И не дрожали всем телом в ожидании каждой следующей реплики?

Тротер. Конечно нет! Любая неглупая современная девушка могла бы писать такие пьесы.

Граф. В таком случае, сэр, завтра же я уезжаю в Венецию, уезжаю навсегда! Я не могу вам не верить. Я вижу: вы не удивлены, не встревожены, не озабочены. И мой ужас — да, джентльмены, ужас, подлинный ужас! — кажется вам непонятным, смешным, нелепым; даже вам, мистер Тротер, а ведь вы почти мой ровесник! Сэр, если бы молодежь заговорила со мной так, как она говорит в этой пьесе, я умер бы от стыда, я бы не вынес! Я должен уехать! Жизнь прошла мимо меня, и я остался за бортом. Примите извинения старого, несомненно смешного поклонника искусства — искусства минувших дней, когда еще была какая-то красота в мире и какая-то тонкая прелесть в семейной жизни. Но я обещал своей дочери узнать ваше мнение и должен сдержать слово. Джентльмены! Вы избранные и передовые умы нашего времени! Вы живете в двадцатом веке, ничему не удивляясь, и созерцаете странные его порождения без всякого страха. Вынесите свой приговор! Мистер Банел, как вам известно, в военном суде младший офицер должен высказать свое суждение первым, чтобы не подпасть под влияние старших. Вы здесь самый молодой. Каково ваше мнение о пьесе?

Банел. А кто автор?

Граф. Пока это секрет.

Банел. Как же я могу знать, что говорить о пьесе, если я не знаю, кто автор?

Граф. Но почему вы не можете?

Банел. Почему, почему? Допустим, вы должны написать рецензию на пьесу Пинеро и на пьесу Джонса[30]. Неужели вы напишете о них одно и то же?

Граф. Думаю, что нет.

Банел. А как же писать, если не знаешь, какая из них Пинеро, а какая Джонса? И еще: какого рода эта пьеса? Вот что я хотел бы знать. Что это — комедия или трагедия? Фарс или мелодрама? Какая-нибудь чепуха для репертуарного театра или настоящая ходкая пьеса?

Гон. Разве вы не можете судить на основании того, что видели?

Банел. Видеть-то я видел, но откуда мне знать, как нужно к ней отнестись? Это серьезная пьеса или мистификация? Если автор знает, что это за пьеса, пусть он нам скажет. А если не знает, пусть не жалуется, что я тоже не знаю. Я-то не автор.

Граф. Но хорошая ли это пьеса, мистер Банел? Вопрос, кажется, простой.

Банел. Очень простой, когда вам известен автор. Если автор хороший — стало быть и пьеса хорошая. Это само собой разумеется. Кто автор? Ответьте мне, и я вам дам детальнейшую оценку пьесы.

Граф. К сожалению, я не имею права назвать имя автора. Он хочет, чтобы пьесу ценили только за ее достоинства.

Банел. Но какие могут быть у нее достоинства, кроме достоинств самого автора? Как вы думаете, Гон, кто это написал?

Гон. А вы как думаете? Мы видели дрянную старомодную семейную мелодраму, разыгранную обычными марионетками. Герой — лейтенант флота. Все мелодраматические герои — лейтенанты флота. Героиня, бросая вызов властям, попадает в беду (не попади она в беду, не было бы и драмы) и на протяжении всей пьесы из кожи вон лезет, чтобы добиться сочувствия публики. Ее добрая старая благочестивая мать нападает на жестокого отца, когда тот хочет выгнать ее из дому, и заявляет, что она; тоже уйдет. Затем комические роли: лавочник, жена лавочника, лакей, оказывающийся переодетым герцогом, и молодой повеса, который дает автору возможность вывести молодую особу легкого поведения. Все это старо и не первой свежести, как жареная рыба, выставленная на прилавке в зимнее утро.

Граф. Но…

Гон (перебивая его). Я знаю, что вы хотите сказать, граф. Вы хотите сказать, что вам пьеса кажется и новой, и необычной, и оригинальной. Лейтенант флота — француз, который превозносит англичан и ругает французов: это старый избитый прием Шоу. Действующие лица — не герцоги и миллионеры, а мелкие буржуа. Героиня вывалялась в грязи — в самой настоящей грязи. Никакой интриги нет. Соблюдены все старые сценические правила, выведены старые марионетки, но нет былой изобретательности и веселья. И все это с легким душком интеллектуальной претенциозности, с целью внушить вам, что автор слишком умен, чтобы снизойти до банального, и только потому не написал хорошей пьесы. А вы, трое искушенных людей, смотрели пьесу от начала до конца и не можете мне сказать, кто ее написал! Да ведь под каждой строчкой стоит подпись автора!

Банел. Кто же он?

Гон. Конечно Гренвилл-Баркер[31]. Старик Гилби взят прямо из «Мадрасского дома».

Банел. Бедный Баркер!

Воэн. Какая чепуха! Неужели вы не видите разницы в стиле?

Банел. Нет.

Воэн (презрительно). А вам известно, что такое стиль?

Банел. Вероятно, костюм Тротера вы назовете стильным. Но если уж вы хотите знать — это не мой стиль.

Воэн. Для меня совершенно очевидно, кто написал эту пьесу. Начать с того, что она чрезвычайно неприятна. Стало быть, автор не Барри[32], несмотря на лакея, который списан с Великолепного Кричтона. Тот, если помните, был графом. Вы замечаете также оскорбительную манеру автора говорить глупейшие фразы, которые, если в них вдуматься, совершенно бессмысленны, — говорить только для того, чтобы дураки в театре хихикали. Далее, к чему это все сводится? К попытке разоблачить предполагаемое пуританское лицемерие английских мелких буржуа, таких же, в сущности, людей, как и сам автор. Ну, разумеется, выведена неизбежная фривольная особа: та же миссис Тэнкерей Айрис, и так далее. А если вы и теперь не угадали автора, то, значит, вы допустили ошибку при выборе своей профессии. Вот все, что я могу сказать.

Банел. Почему вы так нападаете на Пинеро? А что вы скажете о приеме, который отметил Гон? Длинный монолог француза? Мне кажется, это Шоу.

Гон. Вздор!

Воэн. Чепуха! Можете выбросить эту мысль из головы, Банел. Как ни плоха пьеса, в ней есть нотка страсти. Чувствуется, что, несмотря на все свое напускное легкомыслие, эта жалкая бездомная женщина по-настоящему любит Бобби и будет ему хорошей женой. А я не раз доказывал, что Шоу физиологически не способен на страсть.

Банел. Знаю. Интеллект — и никаких эмоций. Правильно! То же самое и я говорю. Если желаете знать мое мнение, у него гигантский мозг и нет сердца.

Гон. Ах, перестаньте, Банел! Эта грубая средневековая психология сердца и мозга — Шекспир сказал бы: печень и ум — годится для школьников. Довольно с нас Шопенгауэра из вторых рук! Даже такой отсталый, вышедший из игры старик, как Ибсен, и тот постыдился бы ее. Сердце и мозг — выдумают тоже!