Киж - Олег Хафизов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто просился в туалет? – зловеще спросил партизан. – Еще раз спрашиваю: кто просился в туалет у прапорщика Игрицкой?
– Я, – спохватился Бедин, из-за избытка впечатлений совсем забывший о своем уговоре с актрисой.
Свербицкий, прислонив к стене пулемет, достал из встроенного шкапчика рулон туалетной бумаги, мыло и свежее вафельное полотенце.
Бедин удивленно присвистнул.
– И вы еще будете писать, что в Российской армии плохо обращаются с военнопленными? – укоризненно заметил капитан.
– Что вы, это просто концлагерь курортного типа, – галантно возразил обозреватель, отматывая себе метра три узкой розовой промокашки. – Надеюсь, расстреливать нас будут с не меньшими удобствами.
Военный насупился.
– Между прочим, сам я не пользовался мылом уже около месяца, с тех пор как был захвачен первый военнопленный. Так что ирония с вашей стороны неуместна.
Он набрал шифр замка и открыл дверь туалета.
– Сколько времени вам понадобится на отправление естественных потребно-стей и личную гигиену? – осведомился капитан, пропуская пленного в комнатку.
– Чем больше, тем лучше, скажем, не менее двадцати пяти минут, – обнаглел Бедин. – Долголетняя творческая работа развила во мне плачевную склонность к запорам.
– Странно, – пробормотал военный, не нашедший в заявлении обозревателя никакого подвоха. – У нас в действующей армии чаще возникает проблема как раз противоположного свойства. Я вернусь за вами ровно в десять часов пятьдесят две минуты. Желаю успеха.
Дверь с тоненьким скрипом затворилась, и военный закрыл шифрозамок. Бедин остался наедине со своим пищеварением, держа в одной руке розовый слиток ароматного мыла, в другой – длинную ленту бумаги. Полотенце было наброшено на шею.
“Жаль, что я так и не стал поэтом, – тихо подумал он. – Сейчас я имел бы возможность написать кровью на туалетной бумаге свою лебединую песню, как поэт перед расстрелом”. Его желудок, давно не принимавший пищи, мгновенно всосал скудный тюремный рацион вплоть до последней молекулы и при всем желании не мог выдавить даже легкого печального вздоха. Теперь он испытывал еще большие муки голода, чем перед трапезой.
Вдруг по какому-то необъяснимому напряжению в макушке Бедин понял, что на него кто-то смотрит сверху. Он поднял голову и встретился глазами с Глафирой, выглядывающей из-за перегородки.
Женщина стояла на унитазе соседнего, женского отделения, лицо ее мило раскраснелось от неудобства, и пряди волос свисали из-под снайперской косынки почти до самой головы Феликса. Актриса лукаво улыбалась.
– Вы, здесь? – Сердце обозревателя радостно прыгнуло.
– Да, да, кто же еще. Несчастный капитан до того щепетилен, что не заглядывает в женскую кабинку, даже когда здесь никого нет. Он как ребенок, и я помыкаю им без всякого труда.
“Какая она красивая вот так, с унитаза,” – подумал Бедин о
Глафире. К этому бесстыжему типу женщин его только и влекло.
– Я вам не помешала? Вы так задумались, что жалко было отвлечь, – сказала Глафира и сдула прядь русых волос с алого рта.
– Нисколько. Милости прошу. – Бедин галантно поднялся с унитаза и одернул брюки.
– Я мигом.
Актриса перебежала в кабинку Бедина, заперла ее изнутри и тут же, не дав обозревателю опомниться, запечатала его рот крепким, мокрым, жарким поцелуем.
– Какая ты! – успел пробормотать Феликс в момент передышки, едва удерживаясь на ногах от головокружения.
– Ни слова! Времени у нас в обрез! Свербицкий не догадывается, что я на вашей стороне, но при малейшем подозрении он способен расстрелять даже меня. Этот человек наивен, как ребенок, но в то же время страшен, когда дело касается его идеалов. Несколько дней назад, говорят, он расстрелял целую компанию грибников, заподозренных в шпионаже. Среди них была тринадцатилетняя девочка.
Широко раскрыв глаза и кривя от неудобства румяное личико, едва тронутое морщинками возле глаз, Глафира торопливо расшнуровывала свои высокие армейские ботинки, не мешая Бедину тискать твердые спортивные ноги, компактную попу и выпуклый бугорок лона, пышущий печным жаром.
– Так, значит, это ты нас звала? – спросил Феликс сквозь звон и головокружение.
– Конечно! Я хотела предупредить вас об опасности, встретив где-нибудь в кустах, но этот бдительный дьявол вырос как из-под земли и зажал мне рот. Нелегко мне было его убедить в том, что я пытаюсь заманить вас в ловушку и захватить в плен.
– Но как тебе удалось найти общий язык с этим чудовищем? Говорят, его невозможно ни уговорить, ни подкупить, ни запугать!
– Когда вас подкосило зелье контрразведчиков, со мною ничего не произошло, потому что я только набрала вино за щеку и незаметно выплюнула его в кусты. Не забывай, что я актриса и мне ничего не стоило разыграть приступ беспамятства. Из-под ресниц я тайно наблюдала, как вас с милым Глебом, позеленевших, бесчувственных, а может – уже мертвых, погрузили в наш автобус, а меня почему-то отнесли в автобус контрразведчиков.
Не представляешь, мой милый, какого труда мне стоило притворяться бесчувственной в тот момент, когда, пользуясь своей безнаказанностью, эта скотина Плещеев задрал мне юбку и стал гладить ноги, а потом запустил руку в трусики.
– Свинья! – простонал Бедин.
– Затем они обшарили ваши карманы, бросили вас на землю и изуродовали вашу машину. Я была уверена, что вы мертвы.
– Как ты оказалась в отряде Свербицкого? – Феликс задрал гимнастерку Глафиры и стал тискать ее грузные, твердые груди, поочередно хватая их губами. Глафира улыбалась, откинув голову, а затем нависла над Бединым и стала смотреть на него в упор хищным, безжалостным взглядом.
– Пока контрразведчики закусывали на траве и обменивались впечатлениями, я незаметно отползла к кустам и вдруг увидела перед самым своим носом огромную армейскую бутсу. Я подняла глаза и встретилась взглядом с каким-то ужасным, заросшим, оборванным вооруженным человеком. Капитан Свербицкий находился в засаде и наблюдал за происходящим. “Умоляю, – прошептала я, – меня захватили в плен какие-то люди. Спасите меня”. Капитан приложил палец к губам и чуть заметно улыбнулся. Я поняла, что для меня этот человек не представляет опасности.
Скоро разведчики заметили мое отсутствие, пошли на поиски и тут же были захвачены в плен. Как только капитан направил на них оружие, они проявили удивительную трусость, побросали пистолеты и стали ползать у него в ногах. Никто из них даже не пробовал оказать сопротивление, а гадкий майор предложил в обмен вступить в связь с лейтенантом Соколовой или капитаном Мясищевым.
– Какая прелесть, – пробормотал Бедин, имея в виду фигуру Глафиры.
– Благородный партизан был просто потрясен такой низостью и, несомненно, уложил бы всю банду на месте, если бы не я. Несмотря на внешнюю свирепость, в душе он целомудренный и чистый человек.
– Ты с ним спала? Скажи мне, ты с ним спала? – разжигал себя
Феликс, а Глафира в ответ звонко смеялась.
– Как раз нет. Женским чутьем я сразу поняла, что этот суровый воин истосковался по взаимопониманию, но доводила его почти до безумия своими отказами. Мне кажется, он считает меня чуть ли не девственницей.
– Глафира, Глафира, – простонал Феликс и чуть не заплакал от любви.
– Сегодня вечером состоится прощальный бал, – одеваясь, сказала она. – Я постараюсь опоить Свербицкого и разрядить его оружие.
Только обещайте не причинять ему вреда.
– Обещаю, – сказал, застегиваясь, утомленный Бедин.
Едва Глафира упорхнула, в коридоре забухали сапожищи Свербицкого.
Вернувшись, Бедин тайно посвятил Филина в подробности заговора.
Противных контрразведчиков было решено оставить в плену или по крайней мере бросить на произвол судьбы где-нибудь посреди леса, но и для археологов спасение должно было стать неожиданностью. Чем меньше людей будут знать о побеге, тем меньше вероятность, что они проболтаются, рассудил Феликс, симпатизирующий бородатой семейке.
Подобные мысли приводили его в самое благодушное настроение.
Оптимизм Феликса передался остальным узникам. Археологи, привычные к походным условиям и отсутствию женщин, принялись наводить в подземелье порядок, лейтенант Соколова совсем отбросила свою роль иностранки и напропалую кокетничала с симпатичным Филиным и другими мужчинами. Петров-Плещеев сыпал гадкими анекдотами, и даже малодушный капитан Иванов-Мясищев немного оживился и ни с того ни с сего рассказал товарищам по несчастью о своей коллекции марок, которую он начал собирать с восьми лет и регулярно пополнял во время бесконечных командировок. Оказалось, что этот тридцатичетырехлетний мужчина никогда не был женат, почти не встречался с женщинами и жил
(в кратковременные промежутки между заданиями) в крошечной однокомнатной квартирке, со старенькой строгой мамой, при которой до сих пор боялся курить.