Убийство царской семьи - Николай Соколов

Говорят, что его отзвуки не доходили до простого народа. Неправда. Нужно видеть надписи, какими русские красноармейцы покрывали стены Ипатьевского дома, чтобы откинуть эту мысль.

Как же имя этому недовольству? В какой одной формуле объемлется вся его сущность?

Сначала не было одной формулы. Ее не было до тех пор, пока все считали, что недовольство не переходит за пределы своей страны. Она была найдена, когда с интересами России переплелись в общей борьбе с врагом чужие интересы. С этого момента у недовольства явился лозунг. Он означал: измена Царя и Царицы.

Это было сказано впервые 1 ноября 1916 года вождем революции Милюковым в речи, произнесенной им с кафедры Государственной Думы. Правда, он не говорил про Царя. Но он говорил про Царицу, про роль около нее Распутина, про безволие Императора.

Какое это имело значение для всей страны, для всего мира, объятого пламенем войны, знают все. Ныне говорит об этом сам Милюков: «Не было министерства и штаба в тылу и на фронте, в котором не переписывались бы эти речи, разлетевшиеся в стране в миллионах экземпляров. Этот громадный отзвук сам по себе превращал парламентское слово в штурмовой сигнал и являлся красноречивым показателем настроения, охватившего всю страну. Теперь у этого настроения был лозунг, и общественное мнение единодушно признало 1 ноября 1916 года началом русской революции»22.

Увоз Царя из Тобольска поставил передо мною вопрос, действительно ли Государь Император Николай II, обладая слабой личной волей и будучи всецело подавлен волей Государыни Императрицы Александры Федоровны, руководившейся своими германофильскими тенденциями и руководимой лицами, группировавшимися около Распутина, шел к измене России и союзникам, готовясь к заключению сепаратного мира с Германией.

Царская семья

Государь Император Николай Александрович получил воспитание, какое обыкновенно давала среда, в которой родился и жил он. Оно привило ему привычку, ставшую основным правилом поведения, быть всегда ровным, сдержанным, не проявляя своих чувств. Всегда он был ровен, спокоен. Никто из окружающих не видел его гнева.

Он любил книгу и много читал по общественным наукам, по истории.

Он был очень прост и скромен в своих личных привычках, потребностях.

Не только русская пресса времен революции, но и некоторые историки23 и ныне стараются внедрить в сознание масс, что Царь при всех его недостатках, отличался еще склонностью к спиртным напиткам. Это неправда. Вино никогда не было для него потребностью. Он выпивал за завтраком, за обедом обычно не более рюмки сливовицы. Не пил коньяка; не любил шампанского. Если ему приходилось пить по необходимости, он пил столько, сколько требовала обстановка.

Воспитанный в условиях простоты жизненного уклада, он с давних лет привык отдавать свой досуг, если не занимался чтением, физическому труду.

Он любил природу и охоту.

Будучи весьма религиозным, Царь был наделен сильным чувством любви к простому русскому народу. В заключении, если только позволяли обстоятельства, он шел к солдатам, сидел с ними, разговаривал, играл в шашки, проявляя чрезвычайную простоту. Он вел к ним и детей.

В нем крепко сидела мысль: русский человек – мягкий, хороший, душевный человек. Он многого не понимает, но на него всегда можно воздействовать добром. Он остался с такими взглядами до самого конца. Ничто не могло изменить их. Это было столь выпукло, что полковник Кобылинский, явивший великую преданность Царю, жалуется на него на следствии: «Иногда из-за этого мне было тяжело». Царь не хотел видеть вины солдата-хулигана и винил не его, а командный состав. Благодаря этому он не понимал в заключении той опасности, которая ему угрожала.

Его власть, как таковая, была для него ничто, Россия – все. Он больше всего боялся быть увезенным за границу и не хотел этого.

Самой типичной чертой его натуры, поглощавшей все другие, была доброта его сердца, его душевная мягкость, утонченнейшая деликатность. По своей природе он был совершенно не способен причинить лично кому-нибудь зло.

Этим своим свойством он оставлял почти у всех людей одно и то же впечатление: очарования.

Было два свидетеля, вынужденных всей своей ролью около Царя давать отрицательное о нем толкование. Это – Керенский и князь Львов.

Первый видит в Царе скрытность, недоверчивость к людям, презрение к ним, ограниченность интеллекта, не отрицая, однако, у него «какого-то чутья к жизни и к людям».

Князь Львов говорит о Царе как о «лукавом византийце».

И в то же время оба они, и Керенский и князь Львов, характеризуя Царя, употребляют одно и то же выражение. Керенский говорит о его «чарующих глазах». Львов говорит об «очаровании», которое он производил на людей.

Эта черта его натуры приводила к тому, что люди в общении с ним забывали в нем Императора.

По своему душевному складу он был живым отрицанием идеи самодержавия.

Государыня Императрица Александра Федоровна основной чертой своего характера являла резкую противоположность Императору. На ней была написана властность, величественность. Никогда она не теряла сознания своего положения, разве только в детской. Такой она осталась до самого конца и не перестала казаться людям Царицей даже в заключении.

Многим она казалась гордой. Это было не так. Она была слишком умна, чтобы быть в состоянии понимать значение этого недостатка в ее положении. Она не была гордой и в тайниках ее души. Но мне кажется, что ее доброта, смирение шли не от сердца, а от разума, являясь последствием размышления.

Она была религиозна. И эта черта наложила основной фон на все ее мышление. Здешний мир – это лишь преддверие. Жизнь начнется там, а все, что здесь, это лишь приготовление. Смерть – это только переход в другой мир. Нужно подготовляться к такому переходу и открыть смерти «ворота» своей души со спокойствием христианина.

Церковь была для нее самым большим утешением, но она снова подходила к ней не просто с чувством, а с размышлением. Здесь в Церковных догматах она воспитывала самое себя и отсюда черпала объем «должного».

Властная и вспыльчивая по природе, сдержанная и замкнутая в силу воспитания, она в религиозных нормах находила для себя правила своего личного поведения и личного для себя принуждения.

Англичанин Гиббс говорит о ней: «Она была самоуверенная. Она не была гордая в грубом значении этого слова, но она постоянно сознавала и никогда не забывала своего положения. Поэтому она всегда казалась Императрицей. С ней я никогда не мог себя чувствовать просто, без стеснения. Но я очень любил быть с ней и говорить. Она была добрая и любила добрые дела. Без цели она никогда не работала…»

Битнер показывает: «В ней самым ее характерным отличием была ее величественность. Такое впечатление она производила на всех. Идет, бывало, Государь, нисколько не меняешься. Идет она, обязательно одернешься и подтянешься. Однако она вовсе не была гордой. Она не была и женщиной с злым характером, недобрым. Она была добра и в душе смиренна».

Она много отдавала своей души чужому горю, когда узнавала о нем. Письма ее к графине Анастасии Васильевне Гендриковой ярко рисуют ее духовный облик.

Она пишет графине:

5 апреля 1912 года, утешая ее после смерти отца:

«Милая крошка Настенька, мое сердце переполнено состраданием, любовью ко всем Вам. Не могу не написать Вам хотя несколько строк. Не смею беспокоить Вашу бедную Мама; мои молитвы и мысли с нею. Ужасно подумать о всем Вами переживаемом. Я так чувствую Ваше горе, испытав ужас потери возлюбленного отца. И такой внезапный удар, как у Вас.

Но я всегда думаю, что светлые пасхальные молитвы приносят много утешения душе, даруя нам уверенность в том, что настоящая наша жизнь там, где ожидают нас дорогие наши.

Не могу себе представить, как устроится теперь Ваша жизнь без отца, советника и руководителя, но Всемогущий Бог Вас не оставит. Он даст силы и мужество достойно продолжать Вашу жизнь, полную самоотречения, и благословит Вас полностью за всю Вашу любовь.

Бедная, милая Мама. Поцелуйте ее нежно от меня. Я посылаю ей маленький пасхальный образок. Надеюсь, что она примет в память того, кого мы так любили в продолжение 17 лет. Мы его никогда не забудем. А Вам с сестрой Вашей – цветы, собранные моими детьми в саду. Поставьте несколько из них в вазочку возле постели Вашей мама. Они так сладко пахнут весной и говорят о Воскресении. В этой чудной обстановке еще явственнее чувствуется близость Бога. Птички поют, воспевая Господа Бога нашего, а цветы поднимают головки после зимнего сна, просыпаясь к расцвету и возвеличивая Создателя своего. Все умирает в этом мире, чтобы проснуться к жизни вечной на том берегу, – все пути ведут нас рано или поздно туда. Прощайте, дорогая моя девочка. Благослови, защити и утешь Вас Бог. Я всех Вас целую со всею нежностью.