Станция на горизонте - Эрих Ремарк

Через несколько минут оба были на месте. Показавшись в дверях, Хольштейн озабоченно спросил:

— У вас какая-то поломка?

— Нет, я хочу с вами кое-что испробовать. — Кай объяснил им свой торопливый набросок: — Это попытка значительно ускорить подачу газа, к тому же более тонко распыленного. Мы вскоре этим займемся, чтобы поспеть к Европейскому чемпионату. Сейчас мне нужно нечто другое. Вы, должно быть, заметили, что на большой скорости машина идет не совсем ровно, а вихляет, и ее уводит в сторону.

Хольштейн кивнул.

— В дождливую погоду, — продолжал Кай…

— … мы не можем выжать из нее наивысшую скорость, — подхватил Хольштейн. — Я уже думал об этом.

— Машину надо облегчить спереди, тогда она станет спокойней. Все дело в четырехколесном тормозе. Давайте вынем оба тормоза на передние колеса. Это поможет.

Хольштейн подтянул к машине электрические лампочки, болтавшиеся на проводах.

— Конечно, поможет. Первым делом надо демонтировать мосты.

Они энергично взялись за работу. Мотор жирно поблескивал в конусе света от лампочек. Щелкали ключи, скрипели винты. Наступила ночь.

— Вы есть не хотите, Хольштейн?

— Кто-нибудь мог бы сходить за едой.

Пошел механик и вернулся с копченой рыбой, сыром, хлебом и вином. Пришлось помыть руки. Хольштейн сидел на столе, Кай стоял, прислонившись к стене, в одной руке хлеб, в, другой — серебристые куски рыбы, остатки ужина были разложены на бумаге. Все трое с аппетитом подкреплялись, жадно запивая еду бодрящим вином.

Кай слышал, как вокруг сарая гуляет ветер. На стене, между большими зубцами теней, лежал мягкий свет, ливший яркие лучи только вниз, на железные детали. На какой-то миг Каю живо вспомнился вечер с Фруте и юной Барбарой среди лошадей, в неверном свете конюшни. Послышался голос: «Но вы ведь опять хотите уехать, Кай?»

Он прислушался. Потом стряхнул с себя мечтательное настроение.

— Давайте-ка примемся за сборку.

Работали они молча. Кай обратил на это внимание, только когда они закончили. У Хольштейна лицо было серьезное.

— В чем дело, Хольштейн, что это мы все молчим?

Чары были сняты.

— Не знаю, — Хольштейн засмеялся. — Вдруг нашло какое-то странное настроение.

— Я раздобыл еще графитовую примесь для масла, чтобы ослабить трение поршней. Посмотрим, как она действует.

Машину поставили на козлы и запустили мотор. Задребезжали стекла, весь сарай заходил ходуном, заплескалось вино в стаканах, — так бушевал плененный великан, вертя колесами в тесном помещении.

Когда после нескольких минут оглушительного грохота он вдруг смолк, навалилась зловещая тишина. Кай измерил температуру воды и масла и ощупал цилиндры. Мотор заработал снова и своим ревом высосал из сарая весь воздух. Наконец он стал затихать и заглох с подвывом и свистом.

Но к этому замирающему пению подметался издалека другой звук, тихий и протяжный, он упорно нарастал, переходя от глухого бормотанья к чистой гармонии органа, исчезая и возвращаясь еще более громким.

Они стали прислушиваться. Хольштейн метнулся к двери и рывком распахнул ее. Ночь, звездная и прохладная, предстала во всем своем величии. Они напрягли слух. Хольштейн приставил обе руки к ушам и открыл рот, чтобы лучше слышать. Далекий звук еще долго пел в ночи.

Хольштейн обернулся.

— Это машина, которая тренируется на трассе.

— В такое время…

Однако ночь сияла лунным светом. И все же: как машина оказалась на трассе?

Кай ждал. Сомнений не было: они слышали мотор, развивавший большую скорость. У него мелькнула идея — Хольштейн прочел ее в глазах Кая, забежал в сарай и принес секундомеры.

Они поехали в сторону трассы. Велосипеды бесшумно перемалывали дорогу. Рев мотора стал громче, мощнее, звучал, как трубный клич оленя. В них проснулся охотничий азарт.

Они оставили велосипеды в парке и поспешили к автодрому.

— Я бы хотел знать, как он попал на трассу? — прошептал Кай.

Они остановились у какого-то забора и стали искать удобный наблюдательный пункт. Тихонько прокрадываясь дальше, нашли наконец место, откуда хорошо просматривался отрезок трассы.

Серебристо-серая, лежала она в лунном свете, будто лента из сизого бархата. Поворот, охваченный мглой, слегка отсвечивал белым и терялся во мгле. А за ним смутно виднелось небо, вздрагивающее, сотрясаемое ревом, который невидимо царил здесь и метался туда-сюда между лесом и звездами.

Рев приближался. Кай поднял голову. Циферблаты секундомеров у них в руках мерцали белизной. Плечи напряглись, глаза сузились, свободная рука крепко сжалась: вот из тьмы вырвалось что-то еще более темное, с грохотом подлетело ближе, промчалось по дуге ходовой полосы, на повороте вспорхнуло вверх, как ночная птица, и скрылось.

— Узнали вы его?

— Это Мэрфи.

— Вы засекли время?

— Да.

— Оставайтесь здесь и ждите. Я добегу до поворота.

— Да ведь это рискованно. — Хольштейн засмеялся, на лице его отразился мальчишеский восторг от игры в индейцев.

— Это даже неприлично, но увлекательно. К тому же — реванш.

Кай бежал вдоль ограждения трассы. Он опять услышал, как барабанят по дороге пневматические шины. Блекло обрисовалась тень автомобиля, надвинулась на него, словно призрак, в последний миг свернула и, захватывая дух, вознеслась вверх, прямо в небо, — неистовое существо на колесах, вырвавшееся было на волю, но пойманное магической рукой и пущенное снова по прямой.

В первый раз эта картина покорила Кая, во второй — он уже наблюдал, в третий — следил за техникой, в четвертый — уже знал достаточно и вернулся к Хольштейну. А тот растянулся на траве, рядом с собой держал часы, перед собой — бумагу, прикрывал рукой свет карманного фонарика и прижимался к земле, чтобы можно было писать.

Они вернулись в сарай и попытались вычислить скорость Мэрфи. Хольштейн побледнел.

— Он ехал очень быстро.

— Конечно, но вы должны учесть, что ночью можно ехать примерно на десять процентов быстрее. Наше время — дневное. Мы сейчас посмотрим, как с этим обстоит дело.

— Каким образом?

— Я хочу проехаться, прямо сейчас, это интересно. И трасса, похоже, открыта.

Хольштейн засмеялся.

— Безумная идея, но я — всей душой.

Кай похлопал его по плечу.

— Приходится иногда поступать не совсем по-джентльменски. От чрезмерной порядочности можно закостенеть, зато такие вещи чудесно оживляют. У меня редко бывало такое прекрасное настроение и такая жажда деятельности.

— Но Мэрфи, возможно, еще там.

— Это было бы просто восхитительно и беспокоить нас не должно. Какое нам дело. Будем беспечны. Если мы его встретим, тем лучше для него. Так или иначе, мы едем.

Мотор заворчал и зафыркал, потом одним прыжком рванул к горизонту — страшный волк, который неудержимо несся напролом.

Из-под колес выскочила кошка. Хольштейн вдобавок хорошенько шуганул ее. Кай покачал головой.

— Кошки под луной… Тем не менее сегодня с нами ничего не случится. Мы неуязвимы.

Они подъехали к трассе. Мэрфи там уже не было. С юношеским задором и юношеской зоркостью Кай пустил газ в цилиндры и пригнулся к рулю. Он снова почувствовал себя двадцатилетним, — это приключение увлекало его сильнее, чем все так называемые похождения с женщинами. Тускло освещенный отрезок трассы призрачно скользил назад, а машина парила в неземном пространстве, на облаках.

Чувство защищенности по-матерински охватило его, навевая то ли сон, то ли вдохновение. Лишь когда Хольштейн принялся жестикулировать, к Каю прорвалась реальность, и он, став вдруг очень внимательным, затормозил. Они вычислили свое время.

— Мы быстрее.

VI

На другой день стояла ясная погода. Кай с утра сделал несколько кругов и напряженно работал с Хольштейном. В полдень, переодетый, он явился из Милана.

— Хочу сегодня съездить в Ниццу.

Хольштейн удивленно выпрямился.

— Мы же собирались еще потренироваться.

— Сегодня не получится. Мне пришла мысль съездить в Ниццу. Откуда она взялась, не знаю. Что мне нужно в Ницце, я, собственно говоря, не знаю тоже. Так вот, Хольштейн, время от времени внезапно возникают идеи, тут уж ничего не поделаешь. Завтра к обеду я опять буду здесь.

— Да я понимаю, но лучше бы вам все-таки остаться.

Кай положил ему руку на плечо.

— Странная вещь: чувство долга бывает у человека до двадцати пяти и после тридцати пяти лет, — в первый раз на почве идеализма, потом — из практических соображений. Промежуток — это время капризов и безрассудных идей. Так что оставим пока все, как есть, я еще постараюсь очиститься и тем приблизиться к вам.

Кай поехал к принцессе Пармской. Вначале у него такого намерения не было, оно возникло только на подъездах к Ницце, снискало его одобрение и очень успокоило.