Великолепный век Ибрагима-паши. Власть и предательство - Хестер Дженкинс

Когда ему показали письма императора Карла, он проверил печати и заметил: «У моего повелителя две печати, одна из них всегда при нем, а вторая доверена мне, ибо он желает, чтобы между ним и мной не было никакого различия; и если ему шьют одеяние, то он велит сшить такое же для меня; он не позволяет мне тратить на строительство; этот зал построил он».

Кажется, Ибрагим потерял голову к тому времени, когда принимал свое последнее посольство, и произнес то, что было опасно произносить любому подданному деспота на Востоке, даже самому безумному. То ли он говорил из чистого безумия, которое боги насылают на того, кого хотят погубить, то ли он всерьез хотел открыто и явно присвоить себе власть, которой владел по факту, сказать невозможно. По всей видимости, даже будучи великим визирем Турции, Ибрагим никогда не забывал, что он грек. Годами он не замечал этого и вел себя как турок и правоверный мусульманин, но когда в своем высоком положении почувствовал себя увереннее, то забыл об осторожности и разговорил с этими послами христиан с присущей грекам гордостью и тщеславием. Спросим себя, существовал ли хоть один грек, начиная с падения Византии и заканчивая нашим временем, который в глубине души не чувствовал бы, что его народ превосходит завоевавших его мусульман и что ему подобает править Восточной империей. Именно это чувство стало причиной некоторых самых запутанных осложнений в ситуации с младотурками 1911 года. Естественно, турки всегда категорически отвергали такое мнение; поэтому Ибрагим подвергал серьезной опасности расположение к нему османского султана, когда вспоминал, что он по рождению грек и христианин.

Многие при дворе немедленно воспользовались его промахом. Придворных уже давно шокировало, с какой вольностью паша обращается с султаном, и ходили слухи, что Ибрагим околдовал Сулеймана. В том же разговоре с послами он притчей показал свои отношения с повелителем: «Самого свирепого зверя, льва, нужно побеждать не силой, а умом; едой, которую дает ему хозяин, и влиянием привычки. Его смотритель всегда должен носить при себе палку для устрашения и быть единственным, кто его кормит. Лев – это правитель. Император Карл – лев. Я, Ибрагим-паша, управляю своим хозяином, султаном Турции, палкой правды и справедливости. Посол Карла тоже должен управлять им таким же образом».

После притчи он продолжил разглагольствовать о своей власти: «Могущественный султан турок дал мне, Ибрагиму, всю власть и полномочия. Я один делаю все. Я выше всех пашей. Я могу сделать конюха пашой. Я даю королевства и провинции кому пожелаю, не спрашивая даже своего господина. Если он отдает приказ, а я не одобряю, приказ не выполняется; но, если я приказываю, а он не одобряет, приказ выполняется все равно. В моих руках вести войну или заключать мир, я могу раздать все богатства. Царство, земля, сокровища моего господина – все доверено мне».

Еще он хвастал своими прошлыми свершениями, говоря о себе так, будто он победил Венгрию, принял послов и заключил мир. Если Сулейман и знал об этих похвальбах, он ни единым знаком не показал недовольства, но продолжал относиться к Ибрагиму с тем же доверием, что и раньше, но придворные решили использовать это в подходящий момент.

Иностранные правители и послы не сомневались в важности и влиянии Ибрагима. Во всех инструкциях послам Фердинанд велит им сначала встретиться с Ибрагимом, ему же писала и королева-регентша Франции, когда обращалась к султану. В собраниях Гевая и Шарьера есть письма от Фердинанда и Франциска к Ибрагиму. Венецианские бальи вели все свои дела с Ибрагимом и посылали на родину много отчетов о его власти в государстве и влиянии на султана. Послы привозили ему ценные подарки, которые он принимал без колебаний. Он любил получать драгоценности. Когда-то на пальце Франциска I красовался знаменитый рубин, который первый французский посол отправил в Порту (сам посол был убит в Боснии) и который каким-то образом оказался у Ибрагима, когда пашу Боснии вызвали в Константинополь отчитаться по поводу убийства.

Но хотя Ибрагим принимал дары и даже гневался, если их ему не предлагали, он неизменно отвергал попытки его подкупить. Фердинанд поручал трем своим миссиям предложить ежегодные выплаты Сулейману (иными словами, дань, но под другим названием, не таким оскорбительным для Фердинанда) и такие же ежегодные выплаты великому визирю. Когда Юришиц и Ламберг предложили Ибрагиму от пяти до шести тысяч венгерских дукатов в год за его помощь в заключении мира, он отверг их с таким негодованием, что послы извинились и взяли предложение назад. Ибрагим сказал, что прошлые послы Хоборданаш и Вейксельбергер предлагали ему сто тысяч флоринов за протекцию, но он сказал тогда и повторит сейчас, что никакие дары не заставят его действовать против интересов своего господина и что он скорее попытается завоевать весь мир, чем посоветует султану вернуть завоеванную территорию.

Процитированного выше пассажа будет достаточно, чтобы опровергнуть утверждение тогдашних европейских историков, будто бы Ибрагим-паша снял осаду Вены, потому что послы подкупили его золотом. Сулейман дал ему все, о чем он мог мечтать, гораздо больше, чем мог ему дать какой бы то ни было европейский монарх. Ибрагим скопил огромное богатство, но нет никаких фактов, которые позволяли бы предположить, что его верность Сулейману можно было купить за деньги, и в то время как турецкие историки часто говорят о жадности его преемника Рустема-паши, они никогда не приписывают этого качества Ибрагиму. Если Ибрагим и продавался, его цена была слишком высока для Фердинанда.

Из вышесказанного очевидно, что дипломатические приемы Ибрагима не отличались деликатностью, но это было и не нужно. Поскольку дипломатия Порты обычно бывала либо вступлением, либо заключением военной кампании, неудивительно, что, как правило, она достигала своей цели. Так как благосклонности Порты добивались Франция, Венеция, Польша, Россия, Венгрия и Австрия, Ибрагиму не нужны были дипломатические тонкости, чтобы разговаривать с их послами. Он держал в руках все козыри, и ему не обязательно было быть искусным дипломатом, чтобы вести удачную игру. Он мог грубить и хвастать сколько угодно, и послы все равно умоляли бы его приложить влияние, чтобы договориться о мире. Они оба, Сулейман и Ибрагим, весьма надменно относились к Фердинанду и Карлу V и тем не менее одерживали полный успех; Франция, с другой стороны, вела тонкую игру и очень многого добилась от Порты. Такое впечатление, что успех турецкой дипломатии лежал не в ее методах, а в общем плане и ведущих принципах. Тогда перед нами встает вопрос, каковы же были цели и успехи турецкой дипломатии между 1525 и 1540 годами.