Абсолютное зло: поиски Сыновей Сэма - Терри Мори

Однако ничто не могло стереть грязное пятно, расползавшееся по Нью-Йорку.

Преступник был поразительно точен, даже с учетом того, что стрельба велась с близкого расстояния.

Четыре смертельных выстрела в голову были сделаны из оружия, известного сильной отдачей. Личность нападавшего по-прежнему оставалась мучительной загадкой. Но, прежде чем сбежать, он сделал то, чего не делал раньше, – оставил жуткую визитную карточку на дороге рядом с автомобилем жертв. Это был конверт, адресованный детективу Квинса, капитану Джозефу Боррелли.

Внутри конверта находилось письмо, ознаменовавшее рождение Сына Сэма.

В понедельник, 18 апреля, нью-йоркские газеты провозгласили возвращение ночного убийцы. «ДЕВУШКА ИЗ БРОНКСА ЗАСТРЕЛЕНА В МАШИНЕ, ОРУЖИЕ СВЯЗАНО С ТРЕМЯ ДРУГИМИ УБИЙСТВАМИ», – огромными буквами кричала передовица «Дейли ньюс». Под заголовком разместили большую фотографию улыбающихся Алекса и Валентины в строгих нарядах, словно предназначенных для похода на выпускной или свадьбу.

На следующий день «Ньюс» через свои источники в полиции узнала, что преступник оставил на месте происшествия письмо. «УБИЙЦА – КОПАМ: „Я СДЕЛАЮ ЭТО СНОВА“. ИЗДЕВАТЕЛЬСКАЯ ЗАПИСКА КАК ПЕРВАЯ НАДЕЖНАЯ УЛИКА», – разразилась криком первая полоса. Ниже напечатали два полицейских портрета – оба из дела об убийстве Воскеричян в марте.

Рисунки изображали Лыжную шапку и мужчину в бежевом плаще, а подпись к ним гласила, что эти двое разыскиваются для допроса. Поскольку ранее полиция утверждала, что за всеми убийствами стоит один и тот же человек, Лыжную шапку теперь называли свидетелем.

С уверенностью можно сказать, что человеком в бежевом плаще был Дэвид Берковиц, поскольку, помимо прочего, сравнение портрета с его фотографией показывает их сильное сходство. Однако нельзя быть столь же уверенными в том, что Лыжная шапка был мужчиной. Этот «свидетель», который так и не вышел на первый план, вполне мог оказаться женщиной.

В деле явно скрывалось нечто большее. Однако полиция так не думала. Адресованное Боррелли письмо, оставленное преступником на месте стрельбы в Суриани-Эсо, опровергало присутствие двух человек при убийстве Воскеричян просто потому, что его якобы написал человек, претендующий на ответственность за все убийства. Полицейским нужен был один виновный? И вот он у них появился.

«Дейли ньюс» со ссылкой на источник в полиции написала, что в письме убийца сообщил властям, что живет в «кошмарном мире вампиров-кровососов и монстров Франкенштейна». «Ньюс» также заявила, что в письме были «шотландский говор» и слова «слишком много сердечных приступов».

Последняя формулировка побудила полицию зарыться в больничные записи, потому что они решили, что, возможно, с отцом убийцы после случившегося у него инфаркта плохо обращались медсестры с каштановыми волосами, в результате чего сумасшедший отпрыск решил нападать на девушек с таким же цветом волос. Кроме того, Донна Лория работала медицинским техником, а Джоди Валенте училась на медсестру. Это подкрепило новую теорию, хотя оставалось непонятным, как следователи собирались согласовать возможное знание убийцей рода занятий жертв с версией о предположительно случайном характере нападений.

Письмо также заставило полицию поверить, что убийца учился в католической школе – этот вывод стоит запомнить.

Жители Нью-Йорка так и не узнали причину озабоченности властей подобными вопросами, потому что записку утаили от общественности. В «Дейли ньюс» тоже никто лично не видел послания, в связи с чем полиция смогла выпустить опровержение – лживое – высказанного убийцей предупреждения о новом ударе.

Рядовым членам опергруппы, по словам некоторых из них, также не довелось увидеть то письмо. Боррелли и Дауд просто не показали его им. А ведь эти люди отвечали за поимку убийцы. Все решалось наверху, в очень узком кругу.

Так или иначе, сокрытие адресованного Боррелли письма стало серьезной ошибкой, поскольку в его тексте содержались важные зацепки, которые, будь они вовремя обнародованы, могли бы привести к более раннему аресту виновного – и сокращению числа жертв.

Послание занимало четыре страницы и было написано наклонными печатными буквами:

Я ГЛУБОКО ОСКОРБЛЕН ТЕМ, ЧТО ВЫ НАЗЫВАЕТЕ МЕНЯ ЖИНОНЕНАВИСТНИКОМ [39]. Я НЕ ТАКОЙ.

НО Я ЧУДОВИЩЕ.

Я – «СЫН СЭМА». Я МЕЛКОЕ «ОТРОДЬЕ».

КОГДА ОТЕЦ СЭМ НАПИВАЕТСЯ, ОН СТАНОВИТСЯ ЗЛЫМ. ОН БЬЕТ СВОЮ СЕМЬЮ. ИНОГДА ОН СВЯЗЫВАЕТ МЕНЯ НА ЗАДНЕМ ДВОРЕ. В ДРУГИХ СЛУЧАЯХ ОН ЗАПИРАЕТ МЕНЯ В ГАРАЖЕ. СЭМ ЛЮБИТ ПИТЬ КРОВЬ.

«ИДИ И УБЕЙ», – ПРИКАЗЫВАЕТ ОТЕЦ СЭМ.

ЗА НАШИМ ДОМОМ МЕСТО ВЕЧНОГО ПОКОЯ. В ОСНОВНОМ МОЛОДЫЕ – ИЗНАСИЛОВАННЫЕ И УБИТЫЕ – ИХ КРОВЬ ВЫСОСАНА – ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО КОСТИ.

ЕЩЕ ПАПА СЭМ ЗАПИРАЕТ МЕНЯ НА ЧЕРДАКЕ. Я НЕ МОГУ ВЫБРАТЬСЯ, НО СМОТРЮ В ЧЕРДАЧНОЕ ОКНО И НАБЛЮДАЮ, КАК МИР ПРОХОДИТ МИМО. Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ЧУЖАКОМ. Я НА ДРУГОЙ ВОЛНЕ, ЧЕМ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ – ЗАПРОГРАММИРОВАН УБИВАТЬ.[40]

НО ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬ МЕНЯ, ВАМ ПРИДЕТСЯ МЕНЯ УБИТЬ. ВНИМАНИЕ ВСЕЙ ПОЛИЦИИ: СТРЕЛЯЙТЕ В МЕНЯ ПЕРВЫМИ – СТРЕЛЯЙТЕ НА ПОРАЖЕНИЕ ИЛИ ВРОДЕ ТОГО.

НЕ СТОЙТЕ У МЕНЯ НА ПУТИ ИЛИ УМРЕТЕ!

ТЕПЕРЬ ПАПА СЭМ УЖЕ СТАРЫЙ. ЕМУ НУЖНА КРОВЬ, ЧТОБЫ СОХРАНЯТЬ МОЛОДОСТЬ. У НЕГО БЫЛО СЛИШКОМ МНОГО СЕРДЕЧНЫХ ПРИСТУПОВ. СЛИШКОМ МНОГО СЕРДЕЧНЫХ ПРИСТУПОВ. «УХ, КАК МНЕ БОЛЬНО, СЫНОК» [41].

БОЛЬШЕ ВСЕГО Я СКУЧАЮ ПО СВОЕЙ МИЛОЙ ПРИНЦЕССЕ. ОНА ПОКОИТСЯ В НАШЕМ ЖЕНСКОМ ДОМЕ. НО СКОРО МЫ С НЕЙ ВСТРЕТИМСЯ.

Я – «МОНСТР» – «ВЕЛЬЗЕВУЛ» – «ПУХЛЫЙ БЕГЕМОТИЩЕ [42]».

Я ЛЮБЛЮ ОХОТИТЬСЯ. РЫСКАТЬ ПО УЛИЦАМ В ПОИСКАХ ЗАКОННОЙ ДОБЫЧИ – ВКУСНОГО МЯСА. ЖИНЩЕНЫ ИЗ КВИНСА – САМЫЕ КРАСИВЫЕ. Я ДОЛЖЕН СТАТЬ ВОДОЙ, КОТОРУЮ ОНИ ПЬЮТ. Я ЖИВУ РАДИ ОХОТЫ – ЭТО МОЯ ЖИЗНЬ. КРОВЬ – ДЛЯ ПАПЫ.

МИСТЕР БОРЕЛЛИ [43], СЭР, Я БОЛЬШЕ НЕ ХОЧУ УБИВАТЬ, НЕТ, СЭР, БОЛЬШЕ НЕ ХОЧУ, НО Я ДОЛЖЕН «ПОЧИТАТЬ СВОЕГО ОТЦА». Я ХОЧУ ЗАНИМАТЬСЯ ЛЮБОВЬЮ СО ВСЕМ МИРОМ. Я ЛЮБЛЮ ЛЮДЕЙ.

МНЕ НЕТ МЕСТА НА ЗЕМЛЕ. ВЕРНИТЕ МЕНЯ К СКОТАМ. ЖИТЕЛЯМ КВИНСА: Я ЛЮБЛЮ ВАС. И Я ХОЧУ ПОЖЕЛАТЬ ВСЕМ ВАМ СЧАСТЛИВОЙ ПАСХИ. ДА ХРАНИТ ВАС БОГ В ЭТОЙ ЖИЗНИ И В СЛЕДУЮЩЕЙ. А ПОКА Я ГОВОРЮ ВАМ «ДО СВИДАНИЯ» И «ДОБРОЙ НОЧИ». ПОЛИЦИИ: ПОБОЙТЕСЬ МОИХ СЛОВ:

Я ВЕРНУСЬ!

Я ВЕРНУСЬ!

ВЫ УЗНАЕТЕ ЭТО – БАХ, БАХ, БАХ, БАНК, БАХ [44] – ОХ!!

Убийственно ваш,

мистер Монстр

Если слова «я вернусь» не означают «я сделаю это снова», то я готов извиниться перед Департаментом полиции Нью-Йорка за обвинение их во лжи.

Что касается остального содержания, то в письме было немало зацепок: упоминание дома с гаражом и чердаком, что похоже на жилье в пригороде; старик по имени Сэм – склонный к насилию алкоголик с больным сердцем, у которого была семья и который, по всей видимости, говорил с шотландским акцентом. Там также имелся намек на собаку и какой-то «задний двор».

Кроме того, в письме четко указывалось, что преступник планировал нападение в Квинсе, а не в Бронксе, и собирался совершить его неделей раньше – в Пасху. Получается, что стрельба, намеченная на более ранний срок в Квинсе, была отложена и перенесена в Бронкс. Это расходилось с представленным властями психологическим портретом одержимого убийцы, чья сдерживаемая внутренняя ярость якобы прорывалась самым непредсказуемым образом.

Есть все основания полагать (причем, не задним числом) – особенно в свете событий, которые будут подробно описаны позже, – что, будь письмо обнародовано раньше, кто-нибудь в нью-йоркской агломерации, прочитав его, непременно предоставил бы жизненно важную информацию о «Сэме» и его убийствах.