Хозяин черной жемчужины - Валерий Гусев

Дядька забрал у Алешки веник и не очень вежливо выставил его за дверь.

Честно говоря, мне эти Алешкины заморочки поднадоели. А мягко говоря, не очень часто они кажутся разумными. Факты и фантазии в противоречии. Аналитический прогноз и прогнозирование анализа… В конце концов я не выдержал и прямо ему об этом сказал.

Алешка страшно удивился. Примерно так, будто бы я усомнился в том, что Земля имеет форму шара. По правде говоря, Алешка и сам до сих пор в этом не уверен. Да и я, пожалуй, тоже. Но тем не менее он принял любимую сердитую мамину позу (руки в боки, нос в потолок) и выдал:

– Дим, это же целая банда! Очень плохая и опасная.

– Да? – усмехнулся я. – Большая и вооруженная?

– Ты дурак, да? Или притворяешься? А вот увидишь! Завтра мы с тобой пойдем к ихнему главарю пить чай из его большой кружки. Съел?

Съел… И не подавился.

Мы подошли к зданию института. Остановились у левого якоря.

– Сейчас за нами придут, – пообещал Алешка. – У меня тут свои люди завелись.

У Алешки мгновенно заводятся везде «свои люди». Если потребуется, такие у него и в Кремле найдутся. В Лондоне, во всяком случае, они у него уже есть.

Алешка смахнул снег с якорной лапы, постучал по ней ладошкой и уверенно заявил:

– Подделка. Из деревяшки.

Я не успел ему возразить, хотя и со второй лапы смахнул снег: по ступеням медленно и важно поднимался профессор Глотов, постукивая своей знаменитой витой палкой.

Он как-то похвалился Алешке, что эта палка сделана из бивня нарвала. Нарвал – это такой полярный дельфин, длиной шесть метров. И у него только один бивень – слева от морды, длиной до трех метров.

– Я сам добыл в полярной экспедиции этого нарвала тяжелым гарпуном. И сделал из его бивня эту трость. На память.

Надо с ним раскланяться. Но и этого я не успел сделать. Перед входом затормозила машина (желтые «Жигули»), из нее вышел водитель и скачками по ступеням нагнал Глотова. Они остановились у другого якоря.

– Какая встреча! – шепнул мне Алешка. – Маскируемся!

На этот раз я понял его с полуслова: водитель был тот же самый человек, который расспрашивал Алешку про Полкана и который «посещал» квартиру Вадика. А маскировка наша была простой: мы яростно заспорили об этих якорях – настоящие они или это просто макеты. Мы по очереди орали языками и вовсю слушали ушами.

Водила, подойдя к профессору, достал из кармана что-то небольшое, зыркнул глазами по сторонам и это небольшое отдал Глотову. Профессор достал из кармана связку ключей и, прицепив к ней что-то небольшое, сунул связку обратно и спросил:

– Все в порядке?

– Все путем, пан профессор.

– Где она? Давайте ее сюда.

– Подделка! – заорал Алешка. – Деревяшка!

– Ни фига! – заорал я. – Чугунный!

Водитель сказал:

– Так не пойдет. Бабки вперед. Пять штук аванса, еще десять под расчет.

– Мы так не договаривались, батенька мой. Речь шла о десяти тысячах.

– Все меняется. Вещь очень ценная.

– Откуда тебе знать? – профессор возмутился.

А водитель усмехнулся:

– У меня дома аквариум есть. Соображаю. Гоните бабки, пан профессор.

– У меня нет с собой такой суммы.

– Ну и у меня папки с собой нет. До встречи.

– Постой! Подъезжай к шести, – поморщился профессор, – заедем в банк, я сниму необходимую сумму.

– Вот и лады. Снимете пятнадцать штук – там же, в банке, передам вам папку.

– Ну ты наглец!

– А почему вы мне говорите «ты»? Я ведь с вами на «вы».

Профессор взорвался.

– Потому что я – профессор с мировым именем! А ты – просто вор!

– Да и ты, профессор, – просто вор. Еще почище меня.

Тут с Глотовым что-то случилось, какой-то сбой где-то в нервной системе. Он как бы погас. Как свеча, на которую сильно дунули. И он немного «почадил»:

– Виноват, Игорек. Приношу свои извинения. Погорячился. Нервы, знаете ли, батенька мой. Подъезжайте к шести. Договоримся.

Водитель почему-то козырнул и, припрыгивая, спустился по ступеням. А Глотов заметил нас. И осветился сладкой улыбкой. Будто снова свеча зажглась.

– О! Юная смена! О чем спор, коллеги?

– Он говорит, – Алешка растопыренной пятерней ткнул меня в грудь, – что якорь настоящий! А я говорю, что это крашеная деревяшка.

– Настоящий, коллега, самый настоящий. С научно-исследовательского судна «Академик Вознесенский». Я плавал на нем. В экспедиции. В Индийском океане.

– Вы? Плавали? В океане? – с каждым вопросом Алешка все шире распахивал свои синие глаза.

Профессору это понравилось.

– Да, батенька мой. Проводил на борту «Академика» интереснейшие исследования. Мирового значения.

– Класс! – хитрому восторгу Алешки не было предела. – Супер!

Настроение у Глотова заметно улучшилось. Видно, не так уж часто он слышал в свой адрес комплименты. Особенно – класс и супер.

– Что ж, коллеги, заходите как-нибудь ко мне. За чашкой чая будет что вспомнить, о чем побеседовать.

– Обязательно! – обрадовался Алешка. – Я обожаю пить чай с воспоминаниями. И с великими учеными. С Тимирязевыми, с этими… с Менделеевыми, с Некрасовыми. Всегда что-нибудь новенькое узнаешь.

Вроде того, например, что поэт Некрасов – великий ученый. Который все время выдавал за чаем «что-нибудь новенькое».

– Ну, мне пора, коллеги. Наука не любит ждать своих преданных служителей. А вы здесь с какой целью, батеньки?

– С научными. – Алешка не растерялся и вытащил из кармана замызганную тетрадь. – Мы помогаем Вадику… то есть Вадиму Иванычу. Ведем наблюдение за Розовым Принцем.

– Уникальное создание, – сквозь зубы процедил Глотов. – Провести вас в здание?

– За нами придут, – сказал Алешка.

За нами и правда пришли. В дверях показалась Лидочка с волосами до плеч и в белом халате и приветливо нам помахала. Везде у него свои люди, опять подумал я про Алешку. И, как правило, симпатичные.

Лидочка повела нас в океанариум. Она шла торопливо. Встречный ветер развевал ее волосы и распахнутый белый халат.

Алешка семенил то с одного ее бока, то с другого, то забегал вперед и тараторил:

– Теть Лид, вы должны совершить подвиг.

– Вот еще! – фыркнула Лидочка. – Я и так каждый день на работу хожу.

– Во имя науки.

– Вот еще! Больно мне это надо.

– Ради Вадика.

Тут Лидочка чуть притормозила. Волосы ее опустились на плечи, белый халат запахнулся.

– Вот еще! – уже не очень уверенно фыркнула она.

– Он в вас влюбился! – ляпнул Алешка.

Лидочка остановилась.

– А ты маленький нахал!

– Я не нахал, я наблюдательный. Вы должны ему помочь.

– Чтоб он на мне женился?

– Это не обязательно, – увильнул Алешка. – Это ваше личное дело. А ваш Вадик в опасности. И вся его наука тоже. Нагнитесь!

Лидочка послушно подставила Алешке ухо, убрав с него прядь волос. По мере того как Алешка что-то нашептывал ей, выражение лица у Лидочки менялось. На нем отражались все ее чувства. Страх, недоверие, возмущение, интерес, неуверенность…

– Нет, – вздохнула она. – Я так не сделаю.

– Ну и не надо, – громко сказал Алешка. – Можете разогнуться. А вот когда Вадик женится… на какой-нибудь другой фотомодели, поплачете!

– Вот еще! Маленький нахал! Что еще за модель? Ты ее видел?

– Ага! Класс! Супер!

– Ну, ладно… – Лидочка вздохнула. – Только вы мне обещаете, что ничего очень плохого там не сделаете?

– Мы сделаем очень хорошее! – яростно выпалил Алешка. – Вадик будет в восторге.

– От меня? – с надеждой спросила Лидочка.

– И от вас тоже.

Глава X

Правая ложечка

Эту комнату, перед стеклом аквариума, сотрудники называли барокамерой. Я все собирался кого-нибудь спросить почему, но забывал или стеснялся.

Потом мне повезло. Вадим Иванович как-то раз сам мне объяснил.

– Вот там, – он показал на экран, – что-то вроде океана. Мы как бы погружаемся в его глубины, пытаемся раскрыть их тайны. А здесь, в этой комнате, уже суша, земля.

Я сделал вид, что все понял. А Кореньков понял, что я ничего не понял. И продолжил свою лекцию.

– Когда человек погружается в воду, он испытывает огромное давление среды. И, возвращаясь на поверхность, может очень сильно заболеть. Даже до смерти. Он должен после огромного давления плавно перейти туда, где давление нормальное, привычное для его организма. Поэтому для водолазов имеются такие устройства – барокамеры, где они находятся после выхода на поверхность какое-то время. Чтобы организм адаптировался. Вот и у нас так, в шутку, конечно. Вроде как бы побывали мы на глубине, а здесь приходим в себя, привыкаем к земной жизни. Осваиваемся с впечатлениями.

Здесь, в этой «барокамере», стояли столы, на них – бумаги, блокноты, компьютеры, калькуляторы, секундомеры и всякая другая мелочь. За каждым столом сидел молодой ученый или сидела молодая ученая, и они, вглядываясь в сумрак экрана, что-то записывали, подсчитывали или даже вмешивались в жизнь подводного мира.