...И духов зла явилась рать - Рэй Брэдбери

— Джим… чего ж ты?

Джим с готовностью шагнул вперед.

— Нет! — Уилл бросился ему наперерез.

Он ударил, обхватил и удержал Джима, они повалились на землю.

Удивленный племянник умчался в темноту, чтобы стать на один год старше. На один год старше, думал Уилл, он становится на год выше, больше, значительней!

— О Господи, Джим, быстрей! — Уилл вскочил и побежал к пульту управления каруселью, к сложным тайнам медных выключателей, фарфоровых изоляторов и шипящих проводов. Он ухватился за рукоять регулятора. Но Джим, подскочив сзади, оттащил его.

— Уилл, ты сломаешь ее! Нельзя!

Джим одним ударом вновь включил полную мощность.

Уилл завертелся на одном месте, сжав ладонями лицо. Потом они опять схватились, сцепились, готовые бороться до изнеможения, и в конце концов повалились около пульта управления.

Уилл увидел злого мальчишку, ставшего еще на год старше, скользящего по кругу в ночную темноту. Еще пять или шесть кругов, и он станет больше и сильней, чем они вдвоем!

— Джим, он же убьет нас!

— Не меня, только не меня!

Уилл почувствовал вдруг, что его ударило током. Он пронзительно вскрикнул и отскочил, успев стукнуть по рукоятке регулятора. Пульт управления затрещал, зашипел. Из него в небо вырвалась молния. Отброшенные взрывом, Джим и Уилл лежали на земле, наблюдая бешеное вращение карусели.

Дрянной мальчишка просвистел рядом, обхватив медную стойку. Он ругался. Он плевался. Он боролся с ветром и с центробежной силой. Хватаясь за лошадей и столбы, он пытался пробраться к наружному краю карусели. Его лицо то появлялось, то исчезало, то приходило, то пропадало. Он цеплялся. Он пронзительно орал. Пульт управления извергал голубые ливни. Карусель подпрыгивала и тряслась. Племянник поскользнулся, упал. Черный жеребец лягнул его в лицо стальным копытом. Над бровью проступила кровь.

Джим шипел, катался по земле и сыпал удары; Уилл оседлал его, прижал к траве и отвечал криком на крик, оба были бледны от испуга, сердце Уилла колотилось в унисон сердцу Джима. Электрические удары грохотали в пульте управления, выстреливая к звездам огни фейерверка. Карусель прокрутилась тридцать раз, прокрутилась сорок. «Уилл, отпусти меня!» Прокрутилась пятьдесят раз. Орган-каллиопа выл, исходя паром, который вскоре иссяк, и он перестал играть, лишь изредка принимаясь тараторить, когда последние клочья пара вырывались через клапаны. Молния вспыхнула над вспотевшими от борьбы мальчишками, ударила в безмолвную лошадь, и та обратилась в паническое бегство; вспышка озарила фигуру, лежащую на платформе, которая по величине была уже не с мальчика, и даже не с мужчину, а еще больше, еще много больше, и пролетела еще круг, еще круг, еще…

— Он, он, о, это он, погляди, Уилл, это он… — изумленно протянул Джим и начал всхлипывать; теперь оставалось только одно: прижаться к земле, прибиться к ней, пригвоздиться. — О Господи, Уилл, вставай! Мы должны заставить ее крутиться обратно!

В балаганах вспыхнул свет.

Но оттуда никто не показывался.

Почему? — почти обезумев, подумал Уилл. Взрывы? Электрическая буря? Эти странные люди думают, что так и надо, если весь мир перевернулся вниз головой? Где мистер Дак? В городе? Это не к добру. Что, где, зачем?

Ему показалось, что он слышит, как в теле, дергающемся на карусели, бешенно колотится сердце, потом замирает, потом стучит опять быстро, затем опять медленно, очень быстро, очень медленно, невероятно быстро, затем медленно как луна, ползущая по небу в зимнюю ночь…

Кто-то или что-то на карусели слабо застонало.

Слава Богу, темно, подумал Уилл. Слава Богу, что я ничего не вижу. Там кто-то идет. Кто-то идет сюда. Это, чем бы оно ни было, идет опять. Там… там…

Мрачная тень на содрогающейся карусели пыталась подняться, но было уже поздно, поздно, слишком поздно, очень поздно, позднее позднего, о, чересчур поздно. Тень распалась. Карусель, словно вращающаяся планета, затмила воздух, солнечный свет, чувства и ощущения, оставив только тьму, холод и вечность.

Наконец пульт управления взорвался и разлетелся на части.

Все огни погасли.

Карусель сама собой медленно поворачивалась на холодном ночном ветру.

Уилл отпустил Джима.

Сколько же раз она прокрутилась? — подумал Уилл. Шестьдесят, восемьдесят… девяносто…?

Сколько раз? — спрашивало лицо Джима, искаженное ночным кошмаром; он не мог оторвать глаз от мертвой карусели, вздрогнувшей последний раз и остановившейся среди мертвой травы; этого замершего мира, который теперь уже ничто — ни их сердца, ни руки, ни головы, — не могло сдвинуть с места.

Медленно, шаркая подошвами, они подошли к карусели.

Темная фигура лежала на дощатом полу у края круга, лица не было видно.

Одна рука свисала с платформы.

Это была не рука мальчика.

Она казалась огромной восковой ручищей, оплавившейся в огне.

Волосы человека были длинными, тонкими и белыми. Они развевались на ночном ветру, как нити молочая.

Мальчики наклонились, чтобы разглядеть лицо.

Глаза были закрыты, как у мумии. Провалившийся нос держался на одном хряще. Рот был как растерзанный белый цветок — казалось, перекрученные лепестки лежали тонкой восковой оболочкой над стиснутыми зубами, сквозь которые едва пробивалось дыхание. Человек выглядел маленьким по сравнению с одеждой, маленьким, как ребенок, но вытянутым, высоким и старым, таким старым, очень старым, не девяносто, не сто, нет, не сто десять, а сто двадцать или сто тридцать лет было ему, сто тридцать невозможных лет.

Уилл дотронулся до него.

Он был холодный, как лягушка.

От него пахло ночными болотами и длинными лентами, которыми египтяне пеленали мумии. Он был похож на лежащий в стеклянной витрине музейный экспонат, завернутый в холсты цвета никотина.

Но он был жив, он хныкал, как младенец, и усыхал и сморщивался перед смертью. Быстро, очень быстро.

Уилла вырвало тут же, у края карусели.

И тогда, держась друг за друга, чтобы не упасть, Джим и Уилл побрели к дороге по обезумевшим листьям, по невероятной траве, по невозможной земле; они спасались бегством…

24

Мотыльки суматошно мельтешили вверху в конусе света под качавшимся над перекрестком фонарем. Внизу, на безлюдной заправочной станции около пустыря, тоже царила суматоха. В похожей на гроб телефонной будке откуда можно поговорить с людьми, затерянными далеко за ночными холмами, два бледных испуганных мальчика были так взволнованны, так переполненны впечатлениями, что могли только стоять, изредка указывая один другому на пролетающую летучую мышь или на облака, скользившие по звездному небу.

Уилл повесил трубку. Полиция и скорая помощь были уже в пути.

Сначала, убежав от карусели, Уилл и Джим шептали, хрипели, кричали друг на друга, спотыкаясь и устав до изнеможения — им давно следовало бы идти домой спать, забыть все — нет! Им следовало бы вскочить в товарный поезд, мчащийся на запад — нет! Ибо мистер Кугер, если он остался в живых… что им делать с ним, с этим старым человеком, с этим очень старым человеком, с этим старым, старым, старым человеком, который станет их преследовать по всему свету, пока не настигнет и не разорвет на части! Перепуганные и дрожащие, они завершили путь в этой телефонной будке и увидели, наконец, ревущую сиренами полицейскую машину, мчащуюся по дороге, а за ней — скорую помощь. Приехавшие люди увидели в мерцающем от мотыльков свете двух мальчишек, у которых зуб на зуб не попадал от страха.

Через три минуты все они двинулись по темной дороге вслед за Джимом, который говорил без умолку:

— Он жив. Он должен быть жив. Мы не можем объяснить, как это произошло. Мы очень сожалеем! — Он уставился на черные балаганы. — Вы слышите? Мы сожалеем!

— Не переживай так, парень, — посоветовал один из полисменов. — Иди, иди.

В полуночной синеве два полисмена, два студента-медика, похожие в своих халатах на привидения, и два мальчика обогнули колесо обозрения и подошли к карусели.

Джим тяжело вздохнул.

Скачущие сквозь ночь лошади застыли в середине круга. Звездный свет блестел на медных стойках. Вот и все.

— Он ушел…

— Он был здесь, мы клянемся! — сказал Джим. — Ему лет сто пятьдесят-двести, вот он и умер!

— Джим, — оборвал его Уилл.

Четверо мужчин устало двинулись прочь.

— Наверное, они унесли его в балаган, — сказал Уилл, шагая рядом с ними. Полисмен взял его за локоть.

— Ты говоришь, сто пятьдесят лет? — спросил он. — А почему не триста?

— Может, и так! О Господи! — Джим повернулся и позвал. — Мистер Кугер! Мы привели помощь!

В странном Балагане Уродов загорелся свет. Огромные знамена перед ним громко хлопали и переплетались на ветру, образуя арку в хлынувшем сверху потоке огней.