Пленники - Гарегин Севиевич Севунц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оник допил стакан и поставил на стол. Оглянулся на дверь.
Хозяин больше ни о чем не допытывался.
— Идем! — поднялся он.
Они вошли в хлев. В одном углу его было сложено сено, в другом привязаны две коровы и теленок.
— Вот, переспишь там, — указал на сено хозяин. — Только не выходи отсюда, пока я не приду… Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, большое спасибо! — почти машинально ответил Оник, направляясь в угол.
Он быстро приготовил себе место для сна. Прекрасная постель: мягкая, удобная, полная ароматов полевых трав! Не беда, что примешивался запах навоза. Сколько раз Онику приходилось ночевать в колхозном хлеву, где стоял тот же крепкий, с детства знакомый запах.
Только не было тогда этих мучительных дум — о войне, о лагерях, о повешенных на сельской площади беглецах. Вот тебе и «все, как раньше». Как страшно успела измениться жизнь: приходится умолять какого-то откормленного фашиста, чтобы тот позволил снять с виселицы разлагающиеся трупы. Ужасно!..
Ах, как славно пахнет сухое сено! Хоть бы сразу заснуть… крепко, без сновидений… забыться, забыться!.. Но как уснешь, если каждую минуту может случиться нивесть-что. Что за человек этот Петр? Если он решил спасти их, то зачем было нужно разлучать? В этом хлеву, на сене могло бы улечься человек десять. Нет, тут что-то кроется, это сделано неспроста. Не сбежать ли ночью? Но нельзя оставить товарищей, — это было бы нечестно. Великанов — очень хороший парень: честный, преданный, самоотверженный… правда, плохой дипломат. То же и Гарник. У парня львиное сердце, но никакой выдержки, весь — как на ладони. Их могут схватить, повести на допрос. Если его, Оника, с ними не будет, оба запутаются. Кто знает, может быть, завтра понадобится спасать от петли и себя, и друзей… Отвратительна смерть на виселице. От пули умереть легче. Но немцы любят вешать. Вероятно, хотят всех запугать. Но весь народ не перевешаешь — веревок не хватит!.. Вообще-то, конечно, смерть есть смерть. И, все-таки, петли надо избежать. Глупо было бы в чужой неведомой деревне, по одному лишь подозрению, закачаться пугалом в воздухе…
Куда же, однако, увели Великанова и Гарника? Наверное, тоже спят где-нибудь в хлеву. Не надо было расставаться: ум хорошо, два — лучше, как говорится. Поразмыслили бы вместе над тем, как выйти из этого неопределенного положения, придумали бы что-нибудь сообща.
Эти спутанные мысли не давали Онику уснуть. К тому же где-то вдалеке слышался нарастающий шум, И вдруг стены хлева резко выступили из мрака, как под прожекторами. Прокатился оглушительный грохот, будто рвались бомбы. Это была гроза, — по крыше сарая застучали крупные, тяжелые капли. Запах навоза уступил место влажному озонированному потоку воздуха, проникавшему во все щели.
Хлев снова ярко осветился, и тьма после вспышек молнии показалась Онику еще черней. В короткое мгновение он успел разглядеть коров, лежавших в стойле: одна дремала, другая спокойно жевала жвачку, глядя умными, добрыми глазами на прижавшегося к ней теленка.
Эта мирная картина снова перенесла мысли Оника в далекую Армению. Однажды была такая же гроза, — они сидели на колхозной ферме и пастух рассказывал что-то о змеях.
Дядюшка Саго, закурив цигарку из газетной бумаги, потянул себя за длинный ус и презрительно сплюнул: «Э, что это за змеи! Вот я вам расскажу случай… Я еще молод был тогда. Приходит к нам садовый сторож — звали его Арутом, — весь трясется от страха. «Заползла, говорит, в сад змея. Голова, говорит, как у теленка, а туловище — во-о-о! — какой толщины!» — и дядюшка Саго, соединив концы пальцев обеих рук, показал, какой толщины была змея. — «Да, говорит, боимся, в сад ходить. Даже заявили властям: такое и такое дело, появилась в саду змея, убейте. Власти отвечают: убивать змей — это не наше дело. Стал Арут думать, как же быть? — ничего не придумает. А был у нас один крестьянин, Мамо. Встретил Арута, смеется: «Давай пять золотых — убью твою змею». Арут согласен и десять заплатить. Ладно. В условленный день явился Мамо в сад со своим младшим братишкой — ростом с вершок. Взял топор, а брату дал хворостинку и говорит: «Я буду дразнить змею, а ты в это время сколько есть силы бей ее по хвосту». Крестьяне собрались, смотрят. Вот засвистел Мамо — начал змею зазывать. Видят — ползет. Длинный такой, страшный гад!.. Мамо стал на дороге и кричит брату: «Не бойся, малыш, у головы я, а ты бей по хвосту, бей!». А тот испугался — словно окоченел, даже глаза закрыл. Мамо снова: «Бей, малыш!» Братишка опомнился, подбежал к хвосту и ударил. Змея сразу повернулась к нему, а тут Мамо как взмахнет топором, — да раз, другой!.. Змея взвилась, покрутилась, и — конец. Вот так и человек не должен закрывать глаза на опасность. Может быть, через миг ты умрешь, но в этот миг никогда не теряй головы: если надо бить — бей, бежать — беги.
Однообразный стук дождя по крыше убаюкивал, одурманивали запахи сена, влажное тепло разморило тело… И нити мысли рвались одна за другой, усталый мозг погружался в мир небытия…
За стеной лил дождь. За стеной клубился мрак, за стеной начиналась бесконечность. А здесь, в хлеву, где мерно пожевывали свою жвачку коровы, засыпал измученный беглец, советский солдат. И даже во сне сердце его тосковало по семье, по горам родной Армении, по свободе.
4
Проснулся Оник поздно. Лучи солнца вливались через открытую дверь, ложась на полу хлева большим светлым квадратом. Несколько ос, как маленькие истребители, жужжали над лежавшей у порога в полосе света головкой подсолнуха. Коровы стояли около кормушки. Видно было, что хозяйка уже подоила их. Но его, Оника, не разбудила. Который теперь час? Пять, семь, одиннадцать?
В открытой двери хлева был виден колодец. Около него прыгали воробьи. Они ожесточенно спорили из-за чего-то, даже затеяли драку и вдруг улетели — их спугнули человеческие шаги.
Вошел вчерашний круглолицый человек с тарелкой в руках.
— Проснулся? — спросил он. — Утро доброе.