Пляски с волками - Александр Александрович Бушков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В город мотался, – пояснил Федя, хотя я и не спрашивал. – У себя в расположении взял.
Он козырнул, и я спросил с ходу:
– Жмурика поснимать решили, старший лейтенант? Иначе зачем бы вы в расположение за фотоаппаратом ездили…
– Да вот хотел… – ответил он без всякого смущения.
– Запрещаю, – сказал я, не раздумывая. – Ни к чему такая художественная самодеятельность. К тому же прекрасно знаете приказ насчет дневников и фотоаппаратов. Согласен, на фотоаппараты сплошь и рядом смотрят сквозь пальцы, но исключительно когда речь идет о чисто бытовых снимках. А здесь – дело в ведении Смерша… Так что – не надо…
– Слушаюсь, – сказал он, не пытаясь вступить в пререкания. – Но только тут такое дело, товарищ капитан… Где-то я этого мужика определенно видел – только не голого, как сейчас, вполне одетого и обутого. Видел, определенно. Только не помню где, то ли в городе, то ли в деревне, или на хуторе. Вот и хотел…
Это уже было интересно. Сомневаться в его словах не приходилось – опытный разведчик, которому положено быть наблюдательным и памятливым. Где-то видел в условиях, когда не думал, что придется столкнуться еще раз, при таких вот обстоятельствах, потому и не запоминал специально, где этот тип, будучи живехоньким, попался ему на глаза…
– Скорее уж в деревне или на хуторе? – спросил я деловито. – Где людей гораздо меньше, чем в городе.
– Очень может быть, – кивнул Ерохин. – Или все же в городе, скажем, на базаре…
– Все равно отставить съемки, – сказал я. – Совершенно не в вашей компетенции. Сфотографируют наши… и если вы уверены, что где-то его да видели, я вам обязательно пришлю снимок. Может, потребуется кому-нибудь показать… – и с намеком повернулся к Феде.
Он прекрасно все понял, сказал Ерохину:
– Можете идти.
Ерохин козырнул и тем же размашистым шагом направился к палаткам. Я и в самом деле собирался прислать ему снимок. К абверовской школе этот мертвый покойничек безусловно не имел никакого отношения, но, поскольку Косачи некоторым образом относятся пока что к операции «Учитель», моей группе и вести расследование – оно, крепко подозреваю, выйдет поверхностным, но тут уж ничего не поделать. Пусть и Ерохин подключается, от этого не получится никакого вреда, а вот польза может выйти…
Наш фотограф дело знает. Методика отработана чекистами еще в двадцатые годы, кажется, пошла в ход в первый раз, когда они хлопнули знаменитого налетчика Леньку Пантелеева. Покойника сфотографируют с открытыми глазами, а в данном конкретном случае еще и заретушируют входное отверстие от пули во лбу. Как показывает опыт, достаточно для уверенного опознания: персонаж выглядит вполне живым, хотя порой и чуточку заторможенным, но на такие тонкости люди обычно не обращают внимания…
Мы с Федей подошли к нашей машине, и я распорядился:
– Петруша, сходи посмотри. Коли уж нам с тобой, к бабке не ходи, придется и этим заниматься…
Он с живым интересом направился к покойнику, лежавшему уже в гордом одиночестве – нет нужды держать далее возле него пост, поблизости часовой, да и кто и зачем будет красть труп в этой глухомани?
– Что будешь делать? – спросил Федя.
– А что тут можно сделать… – пожал я плечами. – Вернусь в город, пришлю за жмуром машину. Ну и пусть Ерохин напряжет память. Мне ж отписываться…
– И откуда он только взялся, голенький… – протянул Федя.
Я промолчал. Странные интонации прозвучали в его голосе, и взгляд как-то так характерно вильнул. Поневоле я утвердился в недавних подозрениях. И сказал, что думал:
– Федя, так тебя и разэтак! Такое впечатление, будто ты… ну, не скажу, что так уж веришь этому Сипягину, но как-то серьезно относишься к его болтовне про оборотня…
Он ничего не сказал, но вновь вильнул взглядом.
– Федя, ты даешь! – в сердцах сказал я. – Это Сипягин – из дремучих сибирских лесов, с семилеткой. Но ты-то… Ну, предположим, ты тоже из лесной глухомани. Только сам же рассказывал: после седьмого класса ты в глухомани и не жил. Десятилетку окончил в большом райцентре, военное училище в областном городе. Ни там, ни там дремучих лесов и близко не было. Вполне городской человек, с образованием. Уж ты-то, в отличие от Сипягина, слово «обскурантизм» должен знать. Неужели и ты бабьим сказкам веришь?
Он промолчал. Стоял, глядя под ноги, и мне категорически не понравилось выражение его лица, хотя я и не мог бы его определить точно. В любом случае, он мне ни словечком не возразил…
– Федя, охолонись! – сказал я укоризненно.
Он поднял голову и глянул мне в глаза. Положительно, на лице у него отобразилась этакая беспомощность.
– Понимаешь, Серега… – сказал он наконец. – В чем я с Сипягиным согласен, так это в том, что в глухомани иногда случается такое, о чем в городах и думать забыли…
– Ага, – сказал я не без сарказма. – И что, у вас в деревне был кто-то, кто в полнолуние волком оборачивался? И ты это своими глазами видел?
– Не видел, врать не буду, – ответил он, пожав плечами. – При мне такого не случалось. А вот в старые времена, говорили, бывало. Причем рассказывали люди, которым можно верить. И знаешь, Серега… У нас в деревне был один дед… Если у кого-то потеряется корова или там коза, сразу шли к нему. Дед брал гирьку на веревочке, водил над столом или полом, ничего при этом не нашептывал. Только всегда скотину находили там, где он показал. Или говорил порой, что ее волки съели там-то и там-то. И всегда в том месте находили кости. Даже наш уполномоченный ОГПУ, когда у него не вернулась с пастбища лошадь, огородами ходил к деду. А ведь безбожник был тот еще, в двадцать девятом году церковь закрывал. А вот поди ж ты… Он, понимаешь, был местный, в Гражданскую партизанил в наших местах – и говорили, кое-что сам видел. Вот насчет деда – уж никак не с чужих слов. Когда мне было десять лет, в тридцать шестом, у нас точно так же Зорька заплутала. Отец долго не раздумывал, сразу меня к деду послал. При мне он с гирькой на веревочке виртуозил. И Зорьку отец нашел именно там, где он сказал, возле Порошинской гари…
