Тверские ратоборцы - Борис Ершов

 Мы лежали в этом укрытии, слушая рядом немецкую речь и думая, что же нам делать. Вылезти из блиндажа? Но движение к своим было практически невозможно: мы были на грани полного физического и морального истощения. Так пробыли мы день и две ночи. Во вторую ночь мы ещё могли вылезти и попытаться пробиться к своим. Но у обоих уже было утеряно желание жить. И это не красное словцо. Наши рассуждения в те минуты были примерно такими: к своим идти уже не можем, тем более, не зная, где они. Можно застрелиться, к чему мы были морально готовы: собственная смерть в тот момент воспринималась как избавление от всех мук. Мы были готовы и сдаться в плен, но пришли к выводу, что немцы с такими малоподвижными пленными возиться не будут и просто пристрелят. Поэтому сдаваться не было смысла, лучше уж самим застрелиться. И решили на всякий случай немного выждать.

 Чтобы чем-то заняться, Хасанов пошарил в блиндаже и нашёл немецкий солдатский котелок с остатками горохового супа-пюре. Это был НЗ наших войск, взятый немцами в качестве трофея. Суп был давно прокисшим, очень пахучим. Но я до сих пор помню его вкус: это было самое вкусное блюдо в моей жизни!

 Современному человеку представить это невозможно.

 После второй ночи нас разбудил шум артналёта, а через некоторое время мы услышали шум двигателей танков и хлёсткую пальбу их пушек. Первым вылез я, и первое, что увидел, была горящая невдалеке тридцатьчетвёрка и наш солдат, направивший на меня винтовку. Солдат был какой-то странный: чистенький, с подворотником, весь справный, румяный и вообще не такой, к каким бойцам мы привыкли за месяцы окружения. Заметил я ещё, как убегают немцы, как наши танки и пехота продвигаются по полю, усеянному трупами моих товарищей, что огонь по отступающим немцам ведёт артиллерия из того же места, из которого была расстреляна два дня назад и наша группа окруженцев. Видеть это было горько и до слёз обидно.

 Выяснив, кто мы, солдат спросил, хотим ли мы есть. Услышав, что мы практически десять дней не ели, он снял свой «сидор», достал оттуда бутерброд, сделанный из двух кусков чёрного хлеба, промазанного сливочным маслом и посыпанного сахарным песком. Разломил его пополам и протянул нам по куску. Мы откусили, но ни жевать, ни глотать не смогли: спазмы и слёзы душили нас. И пережитое, и мысль, что мы живы, а также щедрость незнакомого солдата целиком поглотили сознание.

 Вскоре прибыли санитары и на лодочках с собаками по снегу и грязи меня с Хасановым вывезли из района боя. А потом мы узнали, что из всей группы вышло всего восемь человек. Судьба остальных неизвестна, они — без вести пропавшие...

 О жизни Дмитрия Григорьевича Винокурова можно писать книгу. Выздоровев, он продолжал воевать, видел Жукова, Рокоссовского, служил в Польше, получил высшее образование, работал в НИИ-2 МО, видел Гагарина и других космонавтов, был научным сотрудником в «пятёрке» (КФ МНИИПА, затем НИИИТ). Везде Винокуров показал себя работящим, грамотным, с офицерской закваской сотрудником.

 С супругой Валентиной Александровной познакомились на фронте, прожили долгую дружную жизнь, сейчас растут внуки. Ветеран в истинном высоком смысле этого слова.

 «Во время войны я несколько раз видел и даже сопровождал по переднему краю маршала Жукова и будущего маршала Рокоссовского. Обычно офицеры моего уровня (капитаны и майоры) стремились не попадаться на глаза такому большому начальству. «Держись подальше от начальства» — этой сентенции бравого солдата любой армии придерживались и офицеры. Но если сравнить этих двух полководцев, то можно сказать, что маршала Жукова больше боялись, а маршала Рокоссовского больше любили. И мои симпатии всегда были на стороне Рокоссовского, особенно когда он был министром обороны Польской Народной Республики.

  Выполняя функции офицера связи штаба армии со штабом фронта, мне как-то пришлось визировать карту замысла командующего армией у командования фронтом. К начальнику штаба фронта я попал сразу после приезда с аэродрома. К командующему Жукову — через пять минут после прихода в блиндаж. А к члену Военного Совета фронта Булганину — только на следующий день. Меня поразило различное количество обслуживающего персонала у этих трёх военачальников: у начштаба фронта генерала Соколовского в приёмной сидел один адъютант, у Жукова — адъютант и ординарец, а у Булганина сидело человек пять политработников высокого ранга, две телефонистки, личный повар, официант с подносом, волновавшийся, что остынут паровые котлетки, изготовленные специально для члена Военного Совета. Из разговора в приёмной я узнал, что Булганин не ест жареных котлет.

 Дом, срубленный сапёрами при блиндаже Булганина, был в два раза больше, чем у Жукова. При доме была внутренняя охрана, чего не было у Жукова и Рокоссовского.

 Процедура визирования документа у Жукова была такой. Я входил в приёмную и говорил адъютанту, что у меня пакет серии «К» (что означало «вручить лично»). Он заходил к Жукову и докладывал, что прибыл офицер связи из 33-й армии с пакетом. Адъютант выходил и вводил меня либо сразу, либо через несколько минут. Перед тем, как впустить меня к командующему, адъютант срезал печать на пакете и отрезал край пакета, чтобы адресат не тратил время на распечатку. Когда я входил и представлялся, маршал, ничего не говоря, сидя протягивал руку за пакетом. Разворачивал полученную карту, смотрел на неё, делал несколько пометок на своей большой рабочей карте и отдавал карту мне обратно. На это тратилось несколько минут. Я в это время молча стоял перед столом в ожидании возможных вопросов по сути привезённой схемы. По возвращении карты я обычно спрашивал: «Разрешите идти?» В ответ — кивок головы, реже — слово «Идите». Вот и весь диалог капитана с командующим фронтом.

 Маршала Рокоссовского я тоже встречал во время войны. Большинство офицеров, которых я знал и во время войны и после неё, искренне уважали Рокоссовского и как военачальника, и как человека. Когда маршал Рокоссовский был министром обороны ПНР, я в те времена служил советником в Генштабе Войска Польского. Могу утверждать, что польские офицеры очень уважали своего «маршалка». Как-то в разговоре с польским офицером — бывшим адъютантом маршала, я услышал следующее. Рокоссовский, уезжая в Советский Союз в 1956 г. после известных событий в Польше, прощаясь с ним, сказал: «Вся моя беда заключается в том, что в Польше я — русский, а в России — поляк». Польские офицеры очень сожалели об отъезде их маршала в СССР, причиной которого было неприятие польским цивильным обществом польского маршала «русского происхождения».

 Упомяну о детали, характеризующей личность маршала. При отъезде из Польши в СССР все своё личное имущество маршал раздарил людям, обслуживавшим его как министра ПНР. Даже картины. Ничего не взял, кроме своей любви к Польше».

Арии «Катюши» для фельдмаршала Манштейна

 Жил в Твери ветеран Великой Отечественной войны с необычной для тверича фамилией: Николай Никитович Лянь-Кунь. О его военном прошлом наш рассказ на фоне краткого рассказа о жизни немецкого фельдмаршала, приходившего к нам с мечом.

 В 1916 году молодой выпускник Пекинского университета Лянь-Кунь поехал искать счастья в Россию. Никто нынче в семье не помнит, почему отец Николая Никитовича принял русское имя Никита Иванович, из каких русских корней оно досталось.

 Познакомился Никита Иванович Лянь-Кунь с русской девушкой, полюбили друг друга, поженились. Грянула революция, гражданская война — связь с родным Китаем оказалась прерванной.

 Всё у них было: и холод, и неустроенность, и страхи. Преодолеть их помогала любовь да сочувствие многочисленных соотечественников. В одной Москве в начале 1920-х годов жило более 300 тысяч китайцев.

 ...А в это время в побеждённой Германии служит в рейхсвере молодой выпускник военной академии Эрих Левински фон Манштейн, будущая знаменитость гитлеровского Вермахта.

 В 1922 году отца Николая как грамотного «восточного пролетария» пригласили в формировавшуюся академию им. Фрунзе, на восточный факультет, преобразованный впоследствии в высшую разведшколу Генштаба РККА. Там Никита Иванович Лянь-Кунь и прослужил всю свою жизнь до кончины в 1947 году в возрасте 65 лет.

 Длительная добросовестная работа в разведшколе принесла отцу заслуженное уважение и внимание многих его слушателей, среди которых были ставшие знаменитыми Родион Малиновский, Александр Василевский, Василий Чуйков, Иосип Броз Тито и другие видные военачальники.

 Как достоверную легенду, в семье помнят такой факт: однажды кинорежиссёр Эйзенштейн пригласил Никиту Ивановича на съёмки фильма «Александр Невский» сыграть роль... ханского посла. И он сыграл: достаточно вспомнить начало фильма, где по растерзанной русской земле несут паланкин, в котором восседает надменный ордынец с лицом чистокровного китайца Лянь-Куня, имевшего категорию, соответствующую ныне генеральскому званию, а также учёные степени и звания.