Другая машинистка - Сюзанна Ринделл

– Входи! – Смех ее прозвучал музыкой. – Снимем с тебя поскорее мокрое.

Я почувствовала, как меня пихают в сторону ванной. Там Одалия превратилась в какой-то вихрь энергии, разом открыла все краны, пустила пышущий паром поток, вытащила без числа стеклянных флаконов и золотых баночек со всевозможными ароматическими маслами и притираниями и принялась добавлять в воду то щепотью, то горстью, будто по верному рецепту. Наконец ведьмино варево взбухло плотной пузырчатой пеной в ладонь, а то и в локоть высотой, Одалия выключила воду, подколола мне волосы повыше (я стояла неподвижно, онемев и оцепенев, и только наблюдала за этой сценой в зеркало) и протянула кремовый шелковый халат. Часа не прошло с тех пор, как эта женщина была одной из служащих в участке, такой же машинисткой, и вдруг она открывает передо мной иную жизнь, какая мне и не воображалась, и велит погрузиться в эту ванну, сняв промокшую под дождем до нитки одежду. Видя мое замешательство, Одалия пожала плечами и захихикала:

– Давай, запрыгивай! Подыщу тебе пока сухое.

С этими словами она вышла в коридор и куда-то пропала. Я осмотрелась: черно-белый в шашечку пол, мраморный умывальник, ярая медь труб, огромная эмалированная ванна на когтистых лапах, пена уже почти через край. Еще мгновение я медлила, с испугом косясь на ванну, потом расстегнула блузу и юбку, уронила их на пол, спустила и скатала чулки и, наконец, стянула с себя комбинацию. Шелковый халат казался мне эмблемой немыслимого частного богатства, и при виде него почтительный ужас, охвативший меня в вестибюле и усилившийся в апартаментах, достиг предела. Хотя я люблю отскрестись дочиста, вынуждена признать, что мой ритуал омовения прежде сводился к быстрой и строго функциональной процедуре. Я смутно сознавала, что забрела далеко-далеко от привычного мира, в страну чудес. Озноб заставил меня вернуться в собственное тело, я так замерзла, что решила пока обойтись без халата: горячая вода настойчиво манила к себе песней сирен, с тихим шорохом вспучивались пузырьки пены. Я осторожно ступила в ванну одной ногой, затем другой, и горячая вода ужалила онемевшую от холода кожу.

Одалия предоставила меня самой себе довольно надолго. Почти три четверти часа прошло до ее возвращения, пузырьки полопались и опали, вся толща воды приобрела туманно-бледный оттенок аквамарина. Я услышала, как Одалия напевает за дверью. Вдруг я остро ощутила, что осевшая пена не прикрывает мое тощее нагое тело, и рывком вскочила. Вода шумно захлюпала, затягивая образовавшуюся на миг пустоту. Я сдернула с медного крюка полотенце, торопясь прикрыться.

– Как тебе? – спросила Одалия, будто не замечая моей скрюченной от смущения позы и предъявляя мне вешалку, с которой струилось очаровательное, цвета морской волны платье с заниженной талией.

– Ой! – пробормотала я, заморгав. – Не могу же я вернуться в таком домой. Но если бы… О!.. Хелен позеленеет и умрет от зависти.

– Кто такая Хелен? – как бы невзначай переспросила Одалия.

И впервые с тех пор, как мы познакомились, я пустилась рассказывать.

То был первый вечер нашей взаимной откровенности. Все еще тепленькая, размякшая после пенной ванны, я сделалась необычайно многоречива и подробно описала Хелен, мелкое воровство, оскорбительные намеки и все неприятности, которым я подвергалась ежедневно в злосчастном соседстве с этой девицей. Одалия похлопывала меня по руке, то и дело повторяя: «Вот же мелкая негодница! Как ты с этим миришься, не понимаю!» Разумеется, задним числом я вижу, зачем это ей понадобилось – соглашаться со мной, потакать мне, науськивать и раздувать пламя негодования против Хелен. И все же хочется верить, что Хелен в любом случае не пришлась бы Одалии по нраву. В жалких потугах моей соседки манипулировать окружающими не было и на йоту столь тщательно культивируемого Одалией стиля. Но обаяние Одалии и его природа – это уже иной разговор. Я вновь забегаю вперед и путаюсь.

На мое доверие Одалия ответила таким же доверием. Или… или так мне тогда показалось. Обсушив и облачив меня в свое платье, Одалия устроилась вместе со мной на больших бархатных подушках у камина в гостиной. Мы выпили не одну кружку чая, пока я во всех деталях расписывала поведение и преступления Хелен. Признаю, я была как в тумане и едва ли отдавала себе отчет, где нахожусь. Чтобы освоиться в кромешной роскоши апартаментов Одалии, требовалось время, но в тот вечер я кое-что узнала о роскоши: едва к ней привыкнешь, уже и не понимаешь, отчего тебе прежде было неловко. Я отнюдь не спешила вернуться в свой бруклинский пансион к противной Хелен, однако здравый смысл и правила приличия подсказывали, что уже пора. Поскольку я уважаю правила приличия, я поднялась, но вдруг прохладная ладонь легла на мой локоть и Одалия ясным и ласковым взглядом всмотрелась мне в глаза.

– Пока ты здесь, я, наверное, должна объяснить? В смысле, откуда у меня эти апартаменты.

Конечно, про себя я удивлялась, но хорошие манеры накладывают свои ограничения: я бы никогда не посмела спросить. И теперь я сморгнула и затаила дыхание: только бы не спугнуть фокусника, посулившего объяснить мне самый волшебный свой трюк.

– Понимаешь, за все платит мой отец.

Я кивнула.

– Моя семья… мы довольно богаты. Не чересчур, не в дурном вкусе – но отец хотел позаботиться обо мне и устроил меня здесь.

Я молча кивала, надеясь на продолжение.

– Дело в том… – чуть жеманясь, начала Одалия и замялась. Я догадалась: сейчас меня о чем-то попросят. – Дело в том… я не уверена, что другие в участке поймут. Но ты – ты такая умница, Роуз, у тебя просвещенный ум – ты же сама это знаешь, да? О, но ты должна знать, это же подлинная правда! Кстати: ты должна прийти, когда соберется наша «кофейная компания», – это люди искусства, богема. Настоящие интеллектуалы, всё знают о поэзии, о художниках. Они тебе непременно понравятся.

С этими словами она дружески взяла другую мою руку и обе слегка потрясла, а я почувствовала – уже не в первый раз, – как, покалывая, по щекам разливается тепло. В отличие от Одалии я не была так уж уверена, что одобрю эту компанию, скорее всего, каких-то бродяг, выдающих себя за интеллектуалов, – но самой Одалией я была очарована и уже не сопротивлялась. Снова этот легкий смешок, потом она кашлянула и вновь внимательно уставилась на меня.

– Но что касается отеля – я бы предпочла никому не рассказывать, где живу. И как живу. А то пойдут сплетни.

Вероятно, уже тогда в голове у меня должен был прозвенеть тревожный звонок, и не один. Но весь этот эпизод лишь пробудил мое неутолимое любопытство. Помнится, рассуждала я в ту пору примерно так: наверное, Одалия ощущает, как слухи кружат над ней, словно рой мух над вазой с фруктами. Она не хочет давать повод для кривотолков, сказала я себе. В общем, я кивком подтвердила свое соучастие, с величайшей неохотой покинула плюшевую роскошь апартаментов и возвратилась в холодный унылый мир.

Так я и выиграла первый приз в лотерее – дружбу с Одалией. С той роковой грозовой ночи мы постоянно ходили обедать вместе. Айрис и Мари угрюмо смотрели нам вслед, когда в полдень мы накидывали пальто, смеясь, распахивали дверь и спускались по ступенькам. Вернее, мне представлялось, что так они смотрят, потому что я быстро убедилась: всякий, кого Одалия лишает своего внимания, знобко ежится, словно черная туча заслонила от него солнце. Я сочла, что Одалия обнаружила наконец, какая ледяная зануда эта Айрис, а отношения с Мари пресекла, поскольку Мари не умела хранить тайну и, значит, в задушевные подруги не годилась. Теперь, решила я, Одалия всецело принадлежит мне.

Она выполнила свое обещание и познакомила меня с «кофейной компанией». Однажды вечером после работы Одалия повела меня в прокуренное кафе поблизости от Вашингтон-сквер. Не пойму, чего она хотела, разве что измерить мои глубины, и в таком случае мои отмели наверняка ее разочаровали. По правде сказать, не по вкусу мне весь этот новомодный мусор, что ныне сходит за искусство, и я не раз убеждалась в том, что люди, призывающие «мыслить шире», норовят навязать мне чрезвычайно узкий – оскорбительный для здравого смысла – путь к этой самой широте мышления. Лично я убеждена, что от великих, освященных временем традиций искусства богема отступается лишь потому, что следовать им ей недостает таланта и дисциплины.

В тот вечер, когда Одалия позвала меня с собой, ее «богемцы» взахлеб читали и обсуждали поэму, опубликованную годом или двумя ранее в жалкого вида журнальчике под названием «Циферблат»[11] и, видимо, изрядно нашумевшую. Если не ошибаюсь, поэта звали Элиот-и-так-далее, а сама поэма – сплошная чушь, вопли больного безумца. Но они все с изумительным аппетитом заглатывали каждую строчку. Женщина, сидевшая по левую руку от меня, обернулась ко мне и вскричала: