Перехватчики - Лев Экономов

— Вы виноваты, товарищ командир, — техник вставил предохранитель в головку стреляющего механизма моего сиденья. — Выруливали по лужам, как на глиссере. Вам бы в моряки идти.

Стоявшие на земле техники засмеялись.

Я хотел осадить остряка, но посмотрел на его бледное усталое лицо и осекся… Видно, ему пришлось пережить немало горьких минут. Ведь если бы что-нибудь случилось, его всю жизнь грызла бы совесть. Техник всецело отвечал за вверенный ему самолет. И за летчика.

Осмотрев замок подвески шасси, я сказал технику, чтобы он в следующий раз не скупился и побольше положил смазки в замок. Тогда там и вода бы не задерживалась.

— Так и сделаю, когда вы полетите, — ответил он с иронией.

ЕЕ ПИСЬМА

После Люсиного отъезда я проклинал себя за нерешительность и мягкотелость в тот теплый мартовский вечер, когда мы расставались на перроне. Посадив ее на поезд, я чувствовал себя очень спокойным. «Наконец-то исполнилась моя мечта, — думал я, бодро шагая по пустынным ночным улицам. — Мы поженились. Впереди меня ждет неведомая и, конечно, прекрасная жизнь».

Но уже на второй день я пожалел, что отправил Люсю домой. Ведь мы только на бумаге стали мужем и женой и совсем не познали радость жизни вдвоем. И надо же было отпустить Люсю! Мы могли бы придумать что-нибудь. Ну, например, снять на время комнату в городе.

Каждый по-монашески завязанный платок (и здесь мода брала свое!) напоминал мне о тех часах, когда мы были с Люсей. Ну почему я не продлил эти часы?

И у светлого дома тревожноЯ остался вдвоем с темнотой.Невозможное было возможно,Но возможное было мечтой.

Своими мыслями я поделился с Кобадзе.

— Ты сделал правильно. Не надо забывать, что мы приехали не в бирюльки играть. Ваш медовый месяц не уйдет, — Кобадзе подмигнул мне.

— Да ведь одно другому не помешало бы, — пролепетал я, чувствуя, как краснею.

— Уже помешало. Последние две недели ты мало занимался. Я тебя пока не виню, понимаю твое жениховское состояние. Теперь надо браться за дело. Освоение нового требует большой сосредоточенности. Тут, свет Алеша, распыляться нельзя. А то ведь и головы можно не сносить.

Что я мог возразить! Капитан поставил меня на место.

— Теперь налегайте на письма, — продолжал он. — Хорошие письма что встречи.

Тогда я не придал особенного значения его словам, потому что никогда ни с кем не переписывался.

Правда, домой я писал исправно, но делал это, скорей, по сыновней обязанности.

А тут вдруг сел писать Люсе, и нашлись какие-то другие, теплые, нежные слова. Даже стыдно стало, что никогда таких слов не находилось для матери с отцом. Я видел перед собой милый Люсин образ. Я разговаривал с ней, я ласкал ее и целовал так, как никогда не решился бы наяву.

А с каким наслаждением я читал Люсино ответное письмо! Как только выдавалась свободная минута, я доставал его и перечитывал. Оно было послано в конце марта, а получил я его уже в апреле. Целую неделю письмо шло в центр переучивания. Но мне казалось, что оно хранит еще в себе тепло ее маленьких рук с розовыми коротко остриженными ноготками. Потом приходили новые письма.

«Мой милый, мой славный мальчишка! Всего несколько дней миновало, как мы расстались, — писала Люся в первом письме, — а кажется, прошла вечность. Никогда не думала, что буду так скучать…»

От такого вступления даже голова закружилась. Еще никогда никто так не называл меня. Трижды перечитав начало, я пошел дальше.

«…Извини, что задержалась с ответом. Дома навалилось сразу столько неотложных дел, что я просто с ног сбилась.

Впрочем, буду писать по порядку. Проводник, которому ты сдал меня на «хранение», оказался очень симпатичным дядечкой. Сколько хорошего рассказывал о вас, летчиках! Мне доставляло удовольствие слушать его. Между прочим, он сказал, что ты показывал ему мою фотокарточку, чему я была удивлена, потому что никогда тебе не дарила карточки. А ты, оказывается, стащил ее из альбома, когда был у нас. Не знала, что ты у меня еще и воришка. Разорви ее немедленно или лучше вышли мне, потому что я там очень старая и похожа на бабу-ягу.

Дома меня встретили, как водится, охами и ахами. Не знали, куда посадить, чем накормить, советовали отдохнуть, но я стала устраиваться на работу — в тот же госпиталь.

Думала, как оформлюсь, так напишу тебе, похвастаюсь. Но не тут-то было.

Приходит вечером незнакомая женщина, тоненькая, худенькая, горбоносая, — в общем, такая же, как я, пигалица, только постарше и черная, как цыганка. Спрашивает жену летчика Простина. Кроме тебя, никто меня так еще не называл. Это звучало необычно в чужих устах, немножко смешно. Я даже растерялась.

Женщина назвалась Герасимовой, председателем женского совета полка, и пришла по важному делу.

У меня сердце — в пятки. Молчу, жду, что сейчас скажет. Неужели плохое? И вот сообщает, что наш полк (теперь я имею право так говорить) переезжает на новое место. И сразу же принялась агитировать поехать туда, не дожидаясь тебя.

«Мы должны к приезду мужей наладить там нормальную человеческую жизнь, — так сказала она. — Это наша святая обязанность, наш высокий долг».

Она не давала мне рта раскрыть, точно боялась услышать от меня такое, что барабанные перепонки в ее ушах не выдержат. Почему-то считала, что меня необходимо, как выражается мой папа, подковать на все четыре ноги.

Я рассмеялась.

Она это истолковала по-своему и пуще прежнего начала обрабатывать меня.

Знала бы я, сколько должна буду своему мужу, то, наверно, никогда не вышла бы замуж.

«А муж мне что-нибудь хоть должен?» — наконец спросила я.

Да, оказывается, ты должен кормить меня и одевать.

«А если я умею это делать сама? — спросила я у председателя. — И еще его смогу накормить и одеть. Что тогда?»

Наверно, я сгустила краски. Но мне было очень обидно, что она приняла меня за человека, который не захочет поехать, куда должен поехать муж.

Мой ответ удовлетворил ее, и мы расстались теплее, чем встретились. Она даже пооткровенничала со мной, сказав, что современные молодые жены совсем не то, что старые солдатки, прошедшие с мужьями сквозь огонь и воду, готовые за ними хоть к черту на рога.

С работы второй раз не хотели отпускать. Но теперь и с этим утрясено. На мое место берут Верочку Стрункину — вашего бывшего полкового врача. Ты, пожалуйста, не волнуйся за меня. Я не очень жалею, что снова рассталась с мечтой стать хорошим хирургом. Больные всегда с подозрением смотрели на мои тонкие, или, как сказал один из них, «хлипкие» пальцы и говорили, что мне бы лучше быть музыкантом. Может быть, и в самом деле трудно поверить, что скальпель в моих пальцах способен сделать что-то путное.

Итак, дорогой мой мальчишка, уже совсем скоро я, может быть, навсегда должна проститься с родным городом, с мамой и папой (они ничего еще не знают), с друзьями.

Говоря по совести, уезжать не очень хочется из родного гнезда, я привыкла здесь ко всему. Я почти уверена, что не смогу себе найти там работу. (Врачей среди жен офицеров, как мне сказали, восемнадцать человек.) Но за те дни я еще больше привыкла к тебе. Нет, «привыкла» не то слово. Я люблю тебя и буду только с тобой.

До встречи в «лесном гарнизоне».

«Дорогой Леша!

Неделя прошла, как мы живем в «лесном гарнизоне», — сообщала Люся в другом письме. — Места чудесные, почти заповедные. Говорят, в здешних лесах водятся даже медведи и дикие кабаны. Мужчины накупили ружей и ждут охотничьего сезона.

Семейные расселились по избам колхозников. Но в будущем всех обещают перевести в дома, которые строятся на берегу. Солдат пока поместили в больших палатках, на холод не жалуются.

На новом месте я прежде всего сходила в соседнее село Камешки, где больница, и узнала, нельзя ли поступить на работу. Мест не оказалось. Тут же выяснилась любопытная подробность: в больницу уже устроились три жены офицеров, — оказывается, они приехали сюда раньше. Вот это оперативность!

Трудоустройством внутри гарнизона занимался женский совет. В воинскую санчасть он рекомендовал жен, мужья которых выполняют менее оплачиваемую работу. Ни одна жена летчика сюда не попала.

Ты, наверно, уже думаешь: вот раскудахталась… Ничего подобного. Это просто к слову. Работать, конечно, хочется, но, раз негде, значит, негде.

Главное, мы будем вместе.

Только хотела написать тебе что-нибудь ласковое, как пришла наша Петровна, приказывает идти на собрание. Будет обсуждаться какой-то очень серьезный вопрос, а какой — не говорит.

…Дорогой Леша, только через три дня удалось присесть к столу за неоконченное письмо. Ты просил, чтобы я писала обо всем очень подробно: о моей жизни и о жизни гарнизона. Последнее сделать нелегко, потому что человек я гражданский и к тому, что делается в нем, не имею прямого отношения. Но все-таки попробую, как могу.