Бурый призрак Чукотки - Николай Балаев

Пуфик руководил нашей упряжкой и занимал должность старшего «конюшего». Он был взрослее Дуремара, а у собак подчинение по возрасту — главное в табели о рангах. Поэтому и Дуремар и Огурец, хотя имели клыки раза в три покрупнее и были в пять раз массивнее, беспрекословно опрокидывались на спину и из такого положения, виновато поскуливая, пытались облизать морду властелина, когда он решал, что соплеменники в чем-то провинились. Исключение составляла Шушка, но ведь она была Дама, а прекрасная половина звериного мира так же не подчиняется возрастным категориям, как и у людей. Да Пуфик ни разу и не повысил на нее голос: утонченный интеллигент, он был безнадежно влюблен в крепкую — кровь с молоком — сельскую работницу. Ах, этот старый-престарый мир! Поистине незыблемы и вечны плиты его фундамента!..

Итак, Пуфик руководил упряжкой. Каждую нашу команду он сопровождал лаем, забегая вперед и поворачивая голову к Дуремару. И давно уже сын, отдав очередной приказ вожаку, добавлял:

— Пуфик, переведи!

Пуфик переводил точно, судя по поведению вожака. Правда, случалось, что Дуремар неправильно понимал его, но мы списывали такие случаи на издержки перевода: Пуфик не до конца избавился от французского акцента…

Последний раз осмотрев груз и крепления веревок, мы присели на ступеньку крыльца. Я глянул на приклеенную к двери записку. Блаженны уголки земли, где еще можно позволить такое. Записка гласила: «Будем через неделю, продукты в складе, бумага на столе». Дата, подпись. Записка извещала гостей, что ждать хозяев не стоит, если нет времени. И гости забирали нужные продукты, перечисляли взятое на листе бумаги, а в следующий визит проверяли и подписывали накладную. И ни разу не было случая, чтобы у нас не хватило хоть коробки спичек по вине пастухов. Честность их можно смело возводить в эталон…

— Вперед, что ли? — нетерпеливо сказал сын.

Мы поднялись, надели лыжи.

— То-ок! — крикнул сын. — Пошел!

Мелодично залился Пуфик, собаки подхватили и, визжа, рванулись вперед. Сын прыгнул сзади на нарты. В вихре блескучей изморози упряжка нырнула с берегового уступа и полетела по широкой равнине озера. Жена толкнулась палками, я еще глянул на дом, поймал легкий белый дым над трубой и заскользил следом.

Дикари двадцатого века

За трехкилометровой далью озера, подковой охватившего Скрипучку, начинался пологий подъем километров в пять длиной. Здесь летом текли в озеро многочисленные ручьи, похожие на коричневые и желтые нитки в цветастом рисунке тундрового ковра. Заболоченные берега лоснились опаловым цветом в годы, урожайные на морошку. Среди изобилия ягод жили евражки, лемминги, мыши; строили летние домики журавли; пикала, чирикала и свистела с мая по сентябрь мелкая птичья рать. А сейчас все ровно и бело, только лежит на снегах розовый оттенок от сочащихся из-за южного крав неба солнечных лучей.

Нарты мы догнали почти наверху водораздела. Сын шел без лыж: наст держал хорошо и его и упряжку.

Постепенно склон выпрямился, закруглился, и далеко впереди и ниже открылась широкая долина Реки. Там лежало царство ольховника. Фиолетово-серые полосы кустов, постепенно понижаясь, уходили на северо-запад, куда текла Река, и поднимались к востоку, в горы, откуда она приходила. За долиной крутым иззубренным частоколом стоял могучий горный хребет и прямо напротив нас в нем выделялась стройная сопка. Словно раздвинув плечами каменные стены, она подступала к самой Реке, и нижние террасы ее обрывались крутыми штрихованными осыпями. Сопка носила название Нирвыкин — Острая. Вершина ее, отполированная ветрами, обычно тоже была темного цвета со стальным блеском, но в это время утра на высоте уже царило солнце и острие горы светилось темными рубиновыми гранями, а ниже, по склонам, полыхали в рассветном пламени снега.

Собаки почуяли уклон и снова побежали, мы заторопились следом. Наст под тонкой снежной присыпкой был так крепок, что металлические штырьки лыжных палок не пробивали его, а только чуть вонзались.

На полпути к Реке за нашими спинами из горной седловины поднялось солнце. Сразу пропали вокруг цветные тона и оттенки, снег стал белым, складки гор — синими. Пока мы опускались в долину, солнце быстро, словно отбывая порядком надоевшую за полгода бессонного свечения повинность, прокатилось над двумя-тремя дальними вершинами и упало за ними в блаженное тепло тропических морей. Вспыхнула, но быстро погасла волна вечерних зоревых красок, небосвод засинел, и его проткнули первые укольчатые лучики звезд, а на востоке небольшим полукольцом зажглось зеленое сияние — там всходила луна.

Перед полосами кустарника, прикрывавшими Реку, мы повернули вправо. Теперь до яранг оставалось километров десять.

— Не пора ли чего-нибудь перекусить? — осведомился сын.

— Привал! — сказал я.

Очень неуютно останавливаться посреди голой снежной тундры. Поэтому сын подогнал упряжку к большому ольховому кусту. Достали термос и приготовленные еще дома для первой тундровой трапезы дорожные «чукотские слоенки»: галеты с маслом, прикрытые янтарными ломтями подвяленного малосольного гольца.

— А собачкам… это самое? — спросил сын.

— Месиво? Собаки будут есть, когда придем в бригаду. Помнишь, как говорят охотники: «Хороший хозяин кормит собак два раза в сутки, а настоящий — один раз».

— Бедненькие собачки, — вздохнула жена. — Они же видят, как мы едим, и думают: ну и жадины достались нам в хозяева.

— Гуф! — одобрительно подтвердил Дуремар, глядя на меня. Огурец высунул мокрый язык почти до коленок и семенил лапами, а Пуфик кивнул головой. Шушка отвернулась и стала застенчиво разглядывать куст.

— А если мы будем хороше-настоящими хозяинами? — спросил сын.

Не выдержав объединенных атак, я махнул рукой.

Сын дал работникам транспорта галетки, жена тихонько добавила кусочки сахара.

Чая выпили много, весь термос.

— Желательно больше не останавливаться, — сказал я.

— А если заблудимся?

— Где? Говорил же Инайме: вправо по Реке, вдоль кустарников, прямо в яранги упремся. Пошли. Уже темнеет. Собак далеко не отпускать…

Луна вышла почти полная, расстелила по снегам мерцающие зеленые ковры, стало светло… так и захотелось сказать — как днем. Но свет этот обманчив. Кажется, при нем можно читать запросто, а попробуй открой книгу даже с крупным шрифтом: строка сливается в черную линию. Однако кусты, собак, людей видно далеко, их подсвечивает отраженное снегами холодное, пламя.

— А что там, смотрите! — остановился сын. — Во-о-он, за Рекой!

По далекому склону одного из отрогов горы Нирвыкин медленно ползло желтоватое пятнышко. Со стороны бригады, из верховьев. Огонь мерцал, разгорался и совсем пропадал, а потом возникал вновь и все полз вперед, к низовьям Реки.

— Что это? — таинственно спросил сын.

— Блуждающий огонь, — прошептал я. — Осколок Северного Сияния…

Конечно, это был трактор, но ужасно не хотелось портить волшебное очарование наступающей Северной Ночи и разрушать иллюзию нашего полнейшего одиночества в Великом Снежном Мире.

Огонь плыл и плыл вперед.

— Дороги в тех местах нет, — забеспокоилась жена. — Странно… А смотрите, он не один!

В тот же миг глаза уколол тонкий белый лучик, за ним второй. Они появились словно ниоткуда и как мотыльки закружили вокруг расплывчатого пятна.

— Это Летучий Огонь и его Огнята! — уверенно объяснил сын. — Их солнышко оставило смотреть зимой за порядком…

— Там же Моква спит! — тревожно сказала жена.

— Он на той стороне сопки, — возразил я. — До него никакой Летучий Огонь не доберется, слишком крутые осыпи. Хотя пешком…

Наконец огни пропали за отрогом…

Часов в семь вечера впереди вопросительно тявкнула собака. Дуремар остановился и повернул голову левым ухом на звук. Вопросительный лай повторился, а через секунду вспыхнул уже разноголосо и без сомнительных оттенков: бригадные собаки уверенно сообщали хозяевам, что идут гости. Наши в ответ возбужденно и радостно заскулили: предстоят новые знакомства, а также встречи с теми сородичами, что уже бывали на перевалбазе.

— Держи! — Я помог сыну управиться с упряжкой. Пуфик побежал вперед и исчез. Он выполнял обязанности парламентера. Мы пошли за ним на звуки собачьего хора. Минут через двадцать обрисовались зыбкие неясные тени, затем они приняли конические с заметным овалом в боках, очертания, и мы различили три яранги. У крайней стоял человек, на него наскакивал Пуфик и весело крутил хвостом, погавкивая:

— Ах-ха, ах! Вот мы и пришли!

— Тпру-у-у, ребята! — Сын воткнул у передка нарт палку.