Ангелы уходят не прощаясь - Виктор Лихачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Писатель…
— Именно. Здесь — Владимир Олегович положил рукопись на стол, отодвинув в сторону стакан и закуску, — книга. Моя книга. Напечатать — без проблем.
— Так напечатай.
— А кому она нужна? Думаешь, твои книги кому-нибудь нужны?
— Надеюсь на это, Владимир Олегович.
— Просто Владимир. Я же просил… И зря надеешься. Посмотри вокруг. Да не туда, а вообще, вокруг. Что нынешним людям надо? Правильно — то же, что и всегда: хлеба и зрелищ. Хлеб, слава Богу, есть, у кого с маслом, правда, у кого без, а зрелища — сколько угодно. Включай вечером ящик — и наслаждайся. А чтобы мою книгу прочитать — это ж думать надо.
— Думать всегда надо.
— Брось. Наш человек предпочитает, чтобы за него думали. Ведь думать, значит нести ответственность. А нести ответственность — это значит жить, а не существовать. Вот ведь какая обратная зависимость… Короче, ошибся Некрасов…
— Ты про то, что мужик с базара не Белинского и Гоголя понесет, а что-то совсем другое?
— Молодца, слета. Именно. И если даже понесут книгу…
— То не Орлова.
— Верно. Совсем других понесут, тех, кто про «пиф-паф» и о счастливой любви пишет. Что на это скажешь? Будешь спорить?
— Отнюдь.
— Отнюдь — да, или отнюдь нет? — улыбнулся Орлов. Он разлил по стаканам последнюю водку.
— Ну что, за знакомство?
— Уже пили.
— Тогда просто — будем!
— Будем, совершенно искренне ответил Арсений.
В кафе остались они одни.
— В твоих словах, Владимир, много горькой правды. Но для начала ты книгу-то издай. А когда издашь, я у тебя ее приобрету. Потом кто-то еще.
— Ну и что из этого?
— А разве этого мало?
— Да вообще-то мало.
Арсений улыбнулся.
— Тогда определись, чего хочешь: известности или того, чтобы тебя услышали.
— Одно другому не мешает.
— А мне кажется, наоборот — мешает.
— Что ж, ловлю вас на слове. Возьмите мою рукопись. Когда прочтете, предлагаю встретиться. Вот здесь же. Тогда и продолжим разговор…
* * * Арсений возвращался в монастырь на удивление почти трезвым. С ним такое бывало. Иной раз он мог запьянеть с одной бутылки пива, а в другой выпить бутылку водки и остаться трезвым. Новому знакомству Арсений был рад. Он вообще считал каждую новую встречу — подарком от Бога, имеющим для него, Арсения Васильевича Покровского, свой особый смысл. И то, что встреча с Орловым — не случайна, это для него было ясно. А вот самим разговором Арсений остался недоволен. Точнее, окончанием разговора. Нет, слова-то были правильные и он не лукавил, произнося их. Но, во-первых, он, как ему показалось, опять сбился на менторский тон. А во-вторых, что хуже всего, сам-то он живет по-другому. Переживает за тиражи, переживает за то, чтобы его книги лучше покупали, переживает за то, чтобы о них больше писали критики… Вот в этом переживании и было что-то мелкое, суетливое, что угнетало душу. Получалось, легко истину глаголить другим, а вот самому жить по ней…
* * * Очнувшись от раздумий, Арсений понял, что идет по незнакомой улице. Видимо, прошел мимо нужного поворота. С трудом прочитанное сквозь сумрак на табличке «улица Каинского» ничего ему не давало — город он знал по-прежнему не очень хорошо. Повернуть назад или двигаться вперед, с надеждой, что в Энске тоже все дороги ведут в храм? Совершенно неожиданно его злосчастная правая нога привычно сложилась, все тот же хруст — и вот он валится на землю.
— Вам, наверное, очень больно, если вы так ругаетесь? Вам это зачтут как смягчающее обстоятельство, — услышал Покровский откуда-то сверху. Сначала он увидел ноги в теплых сапожках, а затем уже и их обладательницу, девушку лет шестнадцати. Она стояла за невысоким забором, окружавшим старинной постройки двухэтажный дом. Получилось так, что свалился Арсений прямо к ее ногам. Кряхтя, как старый дед, он сделал попытку подняться. Как оказалось неудачную: только он выпрямился в полный рост и наступил на правую ногу, как все повторилось.
— Ой, блин!
— Уже лучше, — прокомментировала девочка, а затем добавила:
— Не вставайте, дядя, я сейчас вам трость принесу.
Покровского, ставшего на четвереньки, разобрал смех. Десять минут назад он парил в эмпиреях, цитировал великих, а сейчас стоит, как собака у забора на четырех конечностях, чувствуя вот уже который раз за последнее время свою полную беспомощность.
Он подполз к забору вплотную и вновь постарался подняться. На этот раз более удачно. Но наступить на больную ногу Арсений не решался, так и стоял на одной ноге, обхватив забор руками. Только сейчас он заметил кресло-качалку с накинутым на него пледом. Кресло стояло, окруженное несколькими деревцами. Пара вишен, яблонька, куст сирени — вот и весь садик. Нет, не весь — почти у стены дома наблюдательный Арсений разглядел куст бузины. И он забыл о боли. Вновь возникло чувство, что это уже было с ним. Бузина стояла голая, от этого казавшаяся какой-то сиротливой и одинокой среди других деревьев. Но взгляд Арсения, как магнитом, притягивали красные гроздья мелких ягод. Куда им до рябиновых, но было что-то трогательное в этой украшенной наготе. А еще будто что-то древнее, давно забытое поднималось из глубины подсознания…
— Что ты ищешь? — вернул Арсения женский голос, раздавшийся в доме. Где-то его он уже слышал… — Наташа, кому я говорю? И перестань так быстро ходить, тебе нельзя.
— Я не летаю, Лена, а еле ползаю. А ищу трость.
— Какую? Дедушкину?
— Ну да, какую же еще?
— Зачем, Наташа, тебе трость?
— Не мне, там человек на улице упал, подняться не может.
— А если он просто пьяный?
— А что, пьяные разве не люди?
— Гуманистка ты наша… Ладно, пойдем посмотрим твою людь.
— Сначала трость найди.
— Сначала посмотрю.
Двое разговаривали в приоткрытой террасе, потому и было хорошо слышно все, о чем они говорили. Покровскому стало неудобно — будто стоял и подслушивал. Уйти бы, да получится ли? И в какую сторону идти?
Скрипнула дверь. Первой вышла девочка, а за ней… Несмотря на сумерки, он сразу узнал ее. Та самая незнакомка, которой он подписывал книгу в библиотеке. Значит, ее зовут Леной… Почему-то, впервые за много лет, Покровский почувствовал, что стесняется. Стесняется предстать перед ней в таком беспомощном виде, стесняется показаться ей смешным… Резко повернулся — была не была! — шаг, второй…
— Блин!
— Жаль, вы остаетесь пока на месте, — резюмировала девушка.
— В каком смысле? — смирившийся Арсений решил сидеть на земле и не дергаться. Спросил, чтобы просто что-то сказать.
— Во всех.
— Тогда что я должен кричать в таком случае?
— Не кричать, а сказать спокойно…
— Спокойно?
— Да, спокойно и с благодарностью: «Спасибо Тебе, Господи, за все».
— Сама не пробовала?
— Она говорит это каждый день, — наконец и спутница девочки вступила в разговор. Обе уже вышли на улицу и подошли к Покровскому, который угнул голову вниз, стараясь быть неузнанным.
— Что с вами случилось, Арсений Васильевич? — спросила женщина, наклоняясь над писателем.
— Лена, ты хочешь сказать…
— Да, солнышко, это твой любимый писатель.
Пока они щебетали, «любимый писатель» принял знакомую позицию на четвереньках, а затем, чертыхаясь, стал подниматься. Да, глупее положения не придумать.
— Давайте я вам помогу, — Елена взяла Арсения под руку, но сразу же отпрянула:
— Фу! Какое амбре. Это надо же так, простите, нализаться.
— Это совсем не то, что вы подумали. Я не пьян.
— Да ну? Это вы Наташке расскажите.
— Слушайте, не верите — ваше право. Скажите, в какой стороне монастырь и я пойду.
— А сможете?
— Не смогу — поползу. До утра, надеюсь, доползу.
— Если будете шустро ползти — уже к полуночи будете на месте. Представляю, как вам будет рада матушка.
Пока мужчина и женщина общались таким образом, девушка молча с распахнутыми глазами смотрела на писателя. Не сговариваясь, Елена и Арсений, повернули головы в ее сторону.
— Сочувствую, дочка: большое видится на расстоянии. К кумирам лучше не приближаться близко. Мой опыт показывает, что разочарование в этом случае неизбежно.
— Лена, что с тобой?
— Со мной ничего. А почему ты спрашиваешь?
— Неужели ты не видишь, что ему больно?
— Спасибо тебе, девочка. Даже находясь на четвереньках приятно встретить человека, а не людь.
Лена промолчала. В наступившей темноте Покровский увидел, как вспыхнуло ее лицо.
— Сейчас я принесу вам трость, — только и сказала.
— Знаете, а я себе таким вас и представляла, — произнесла девочка, когда ушла Лена.
— Смейся, смейся. Я не обижаюсь. Наверное, заслужил.