Огненное лето 41-го - Александр Авраменко

Поднимаюсь с земли, автоматически отряхиваю форму от мусора. Затем поднимаю плачущую девушку и веду к нашим… При виде мёртвых распяленных сестрёнок она вздрагивает, пытается отвернуться, но я заставляю её смотреть гляди, сука, запоминай!

Затем разрезаю ремень, связывавший её запястья, и ухожу к машине. Выбрасываю из салона ее форму и уезжаю прочь, оставив девушку стоять возле распятых. Пока я не исчезаю за поворотом дороги, немка смотрит мне вслед, это хорошо видно в зеркальце водителя… наплевать… я не воюю с пленными и не насилую связанных женщин…

Подумав, натягиваю на себя немецкую пилотку и серый прорезиненный плащ. Теперь не поймёшь, русский или немец за баранкой. Давлю на газ. Жаль, бензина маловато, всего одна канистра в багажнике, и та, похоже, початая. Обгоняю колонны немецкой пехоты, проскакиваю рядом со стоящими на отдыхе танкистами, стиснув зубы, еду мимо согнанных на обочину длинных колонн наших пленных. Странно, но меня никто даже не пытается остановить… так проходит день.

На ночь снова заезжаю в первый же попавшийся лесок и, петляя между деревьями, углубляюсь на максимально возможное расстояние. Плевать на всё, да и бензин уже закончился. Завтра придётся топать пешком. Но это уже не пугает теперь у меня есть нормальное оружие, к найденному на поле боя компасу прилагается карта. Хоть и трофейная, но читать её я могу, зря, что ли матушка моя из норвегов? Вот и пригодилось… Да и батя грамотный, учил многому, о чём в училище и не слыхали…

Последний раз сплю с комфортом, на мягком диване и с наглухо закрытыми стёклами, чтобы не так досаждали летающие пособники фашистов — комары… Просыпаюсь от близкого гула моторов, но не на дороге, как показалось сначала, а в небе.

Выскакиваю на опушку и вижу, как невесть откуда взявшаяся «Чайка» с застывшим неподвижно винтом идёт вниз, на вынужденную посадку. Прикидываю направление и спешу изо всех сил мало ли что, может придётся прикрыть огнём…

А пилот — наглая морда, совсем как я! — похоже, прямо на дорогу садиться собирается. Хотя, с другой стороны, куда ж ему еще? Кругом лес, до поля ему не дотянуть, так что дорога — единственный шанс.

Выскакиваю из зарослей, осматриваюсь. Лежащий на брюхе штурмовик, пропахав по грунтовке глубокую борозду, едва уместился между деревьев. Лётчик зачем-то ковыряется в кабине, залитое кровью лицо летуна кажется каким-то подозрительно знакомым… Присматриваюсь… ё, мать моя женщина — Вовка! В третий раз встретились, и два раза — на войне!

Бесшумно подхожу поближе, благо он настолько увлечён своим занятием, что ничего вокруг не замечает, и спокойно говорю ему в спину:

— Что, Вальдар, решил пешочком пройтись? Летать надоело? И правильно, давай к нам в танковые…

Володька медленно оборачивается, при виде меня у него отвисает челюсть:

— Здо… здорово… а ты что тут делаешь?

Потом, видимо, до него доходит, и брат кидается ко мне, крепко стискивая в объятиях:

— Господи, Сашка! Живой! А меня видишь, ссадили.

— Да уж видел, видел… Что делать будем?

— А ты давно идёшь?

Отвечаю вопросом на вопрос:

— А какое сегодня число?

— Двадцать седьмое.

— Вот с двадцать третьего и шлёпаю.

Он окидывает меня взглядом, оценивая снаряжение, усмехается, чуть ли не с завистью говоря:

— Неплохим хозяйством обзавёлся. Скольких положил?

Прикидываю, считать или не считать полещуков. Думаю, всё же стоит присовокупить до кучи. Предатели ведь тоже враги, разве не так?

— Четверо. Двое немцев, двое изменников.

Про немку не говорю, хотя документы у меня в сумке. В новенькой офицерской сумке убитого обер-лейтенанта.

— А ты чего возишься? Сейчас фашисты прискочат, и будет нам тут.

— Хотел ШКАС снять. Специально для горячей встречи непрошенных гостей.

— Это дело! А то я, пока с одним ножиком шёл, стольких дел мог понаделать, если бы оружие было…

Быстро снимаем пулемёт, берём патроны, обматывая ленты вокруг тела наподобие революционных матросов. Затем Володька открывает краник на моторе тоненько журчит струйка бензина. Неожиданно для себя с сожалением говорю:

— А у меня бензин кончился…

— На танке?!

— На «Опеле». У немцев разжился. Жалко, могли бы с комфортом… ладно, пойдём пока пешком, а там, может, опять транспортом разживёмся. Не привык я ногами ходить, да и ты вроде тоже…

Младший смотрит на меня удивлёнными глазами, но молчит, и мы быстрым шагом углубляемся в лес. Да, тормозят фашисты, совсем обнаглели в тылу, мух не ловят. Мы уже успеваем углубиться в лес, наверное, на километр, когда до нас доносится слабое эхо взрыва «лимонки», подсунутой Вовкой под одну из откидывающихся боковин кабины. А чуть погодя поднялся густой столб дыма.

Эх, жалко птичку. Ну, ничего, если выберемся к своим, новую дадут. Останавливаемся на короткий привал, дружно склоняемся над картой. Прикидываем маршрут: что-то далековато получается, кто ж мог подумать, что фашисты настолько продвинуться успели?

Ну и что делать? Опять транспортом разживаться? Обсуждаем эту идею, но Вовка против, считает, что, во-первых, ближе к фронту немцы и более бдительны, а во-вторых, что не стоит испытывать судьбу дважды. Раз повезло — и ладно, двинем на своих двоих. Но уйти далеко мы не успеваем, ближе к вечеру натыкаясь на хорошо замаскированный аэродром. Стройными рядами стоят «хейнкели», ходят часовые.

С полчаса лежим в зарослях на опушке, наблюдая в трофейный бинокль, как непрерывным конвейером вражеские самолёты идут на Восток. Вовка скрежещет от бессилия зубами, а потом поворачивается ко мне и заявляет:

— Давай нападём!

С трудом отговариваю его от этого решения, но мысль на заметку беру. В это время на поле пригоняют пленных, которые занимаются разгрузкой машин с боеприпасами. Переглядываемся и без слов понимаем друг друга: ну, сволочи, держитесь!..

Оставшееся до темноты время тщательно наблюдаем за аэродромом, высматривая часовых и изучая систему охранения. Склады боеприпасов и ГСМ находятся в разных местах, как и положено. Но именно это нам и нужно. Жаль, конечно, что придётся разделиться, но впрочем, это как раз не страшно. Договариваемся о месте встречи и исчезаем во тьме. Спустя десяток шагов передо мной вновь вырастает брат.

— Слушай, пошли вместе. Есть у меня мысль одна.

Я останавливаюсь.

— Ну, нет, братишка, так не пойдёт. Вроде всё решили, обо всём договорились, а тебе вожжа под хвост попала — и всё, взял и перерешил. Знаешь что? Давай, завтра еще день понаблюдаем, и решим, что и как делать будем. Так, чтобы уже без осечки…

Разворачиваюсь на месте и возвращаюсь к нашей ели. Вовчик обиженно сопит сзади, хотя, конечно, и понимает, что я прав. Спать укладываемся по очереди, один бдит, второй отдыхает…

Ночь проходит спокойно. Изредка перекликаются часовые на аэродроме, на Востоке вспыхивает далёкое зарево, но канонады почти не слышно. На рассвете завтракаем остатками запасов «НЗ» и продолжаем наблюдение. Короткая утренняя суета, затем начинаются полёты. До темноты немцы делают около четырёх вылетов, причём спешат изо всех сил: быстро заправляют машины, подвешивают бомбы, перезаряжают оружие. И всё это без криков и мата, как заведено на Руси. Брат завистливо заявляет:

— Хоть и враги, но молодцы! Глянь, как умеют!

— И мы научимся.

— Научимся, ясное дело, только, сам видишь, уж больно большой кровью нам эти уроки обходятся…

Когда совсем темнеет, подбиваем дневные наблюдения — что не заметил один, дополняет другой…

…Плохой из Вовки разведчик, не умеет он тихо ходить. Сопит сзади так, что кажется, будто его слышно за сто метров. Поэтому на съём часового возле склада боеприпасов отправляюсь один. Верная «камбалка» и тут не подводит: немец валится без звука на землю, даже ничем не брякает, из того, что на нём навьючено. Да, подвела их самонадеянность и наглость! Это же надо: всего одного часового у такого объекта выставили! Где же подчасок?

Бомбы лежат в ящиках, уложенных аккуратными штабелями прямо на земле. Брат торопливо вытаскивает у мёртвого гранату из-за пояса и устремляется к одной, заранее намеченной нами группе боеприпасов, рассортированных аккуратистами-немцами по видам. Там лежат зажигательные бомбы. Я подхватываю пятидесятикилограммовую фугаску и, пыхтя, тащу её следом. Хоть силушкой Бог не обидел, но тяжко. Кладу возле «зажигалок», затем выпрямляюсь, чтобы перевести дух.

Брат уже скрутил ветрячок и сейчас бомба смертельно опасна. Приматываем куском телефонного кабеля гранату поближе к детонатору, отвинчиваем предохранительный колпачок, и второй кусок провода цепляем за чеку. Затем отбегаем, на сколько хватает импровизированного шнура, дёргаем, тут же мчимся во весь дух к лесу, где спрятан пулемёт, на ходу отсчитывая секунды. Никогда так быстро не бегал! Наверное, все рекорды Спартакиады народов СССР побил! Пять… Шесть… Где взрыв?! На десятой секунде земля вздрагивает под ногами, и нас сбивает с ног ударной волной. Задыхаясь, Вовка выдаёт: