На взлетной полосе - Валерий Ваганов

Все мысли эти пронеслись у Черезова, когда шел он к высокой, темной от времени кафедре. Сзади на ней три ступеньки, когда-то он запинался на них от волнения, потом прошло это, поднимался, не глядя под ноги, а на этот раз случилось непредвиденное. Время дало задний ход, и вместо теперешнего Черезова, степенного, неторопливого, другой оказался, лет на пятнадцать моложе. И оступился. Это не смутило его. Он посмотрел в зал. Дальние ряды пропадали в темноте, казалось, там сидят все его враги, спрятались все беды и напасти. Тихо стало, как в цирке перед особо опасным трюком, не хватало лишь барабанной дроби.

— Я полностью разделяю мнение старшего научного сотрудника Савина, — начал Черезов. — Я знаю, что существуют разные мнения относительно диссертации Колосова. Есть резко отрицательные, но они продиктованы отнюдь не ее теоретическим уровнем и ценностью в смысле прикладном. Даже больше. Отдельные люди целый план составили, как мнение совета сформировать в определенном направлении…

Черезов передохнул воздух. Теперь надо было говорить о сути, чтобы доказательно прозвучало, но язык вдруг стал большим, тяжелым, и вместо слов сипящие звуки вырывались: «фиу-фиу-фиу»…

…В этот момент Черезов проснулся. Забытье нахлынуло на него неожиданно, как теплая волна, понесло, чуть покачивая, но теперь он вновь здесь, в зале. Никто не заметил этих нескольких секунд его слабости.

Секретарь закончил читать отзывы. Теперь Колосов давал свои разъяснения по тем разделам, которые там упоминались.

Он несколько успокоился, и голос его значительно тверже звучал. Может, обойдется все, подумал Черезов. На встрече той он не до конца присутствовал, раньше ушел, плохо ему стало. Глухая боль разламывала тело, и каждый год теперь это чаще повторялось. Ему казалось иногда, что это судьба наказывает за жестокость прежнюю, но Черезов смеялся над мыслями такими, как только боль проходила. Самое странное было в том, что врачи расходились во мнениях относительно болезни его. Черезов принимал процедуры, на курорты ездил каждое лето, в Трускавец, на Рижское взморье, насчет путевок затруднений не было, в институте к нему с вниманием относились. Пил воду из всяких источников, ванны грязевые, хоть через силу, но не пропускал тоже, на солнышке грелся — как мимо все, никакого результата. Лишь жена довольна была этими поездками. Все-таки что-то есть от судьбы, снова лезло в голову, когда возвращались они.

Сзади слышался негромкий шепоток Климковича: «А тормозную систему я так до конца не смог отрегулировать. Механика вызывал, он два часа под машиной проторчал, тридцать рублей взял, все, говорит, в лучшем виде теперь, а все равно рывки какие-то».

Ему отвечал Сахаров, во всем соглашаясь, как обычно, это его основной чертой было, соглашаться со всеми: «Я тебе, Миша, вот что скажу, здесь без специальных приспособлений не обойтись…»

Теперь машина, даже новейшая самая, обычным делом считалась. Вот раньше… Черезов вспомнил, как после войны сразу, они еще дело свое начинали только, в старших инженерах ходили, как гром, их весть поразила, что Герка Зимин машину покупает. Хоть и стоила тогда его покупка не в пример теперешним, всех за кровное задело, откуда деньги взял. Собрались вместе однажды, сели в «Победу» его, по городу проехались, а у самих этот вопрос вертелся на языке. Наконец, Сахаров не выдержал, спросил.

Герка Зимин негодование тогда разыграл, вы что, не верите мне, не ожидал, а после, лет через пять, рассказал, как дело было. Тетка его всю жизнь должности незаметные занимала, перед войной в госпитале работала, хлеб резала там, посуду мыла, хуже не придумаешь. Только в блокаду своего звездного часа дождалась. За корки, за ломтики ей столько золотых вещей натащили — кроме золота она ничего не брала, ошибиться боялась, а здесь научил кто-то кислотой проверять, чтоб без дураков выходило, — что племянника оделила с царской милостью, в долг, конечно. Черезов видел ее однажды, в гости приезжала. Высокая статная старуха шла по улице, и взгляд выцветших ее глаз ничего не выражал, кроме сожаления. Тосковала, наверное, по золотым прошедшим денечкам…

Наконец, Зимин поднялся. Листочки свои в карман спрятал, память у него отменная была, взошел на кафедру.

Черезов внутренне сжался, хоть и редко с ним случалось такое, но опять ожидания обманули его. Зимин долго говорил о точности терминологии — в этом смысле у Колосова, действительно, не все в порядке было, в своей инженерской скороговорке несколько небрежен был, как будто до сути торопился добраться — потом неожиданно перешел к высокому призванию ученого. А закончил вовсе странно:

— Я буду голосовать «за», — сказал Зимин. — И диссертант, и работа его заслуживают этого. Только одного хочу, чтобы будущие соискатели, в этом зале сидящие, учли ошибки, о которых мы здесь говорили.

Вот повернул куда! Черезов даже привстал от изумления. Голосование принято тайное, значит, все чистенькими внешне выйдут, а в бюллетенях отыграются! На это ставка сделана…

Из-за чего только началось все? Может, Колосов спиринское направление угадал, да больше успел сделать? И теперь работа Спирина, как проткнутый волейбольный мяч, одна видимость? Но это было маловероятно. Вокруг Черезова вовсю шла тайная война, в этой войне атаковали с дружескими улыбками, а отступая, пожимали руки, а сам он в стороне оставался. В чужие дела не любил Черезов вмешиваться, но на этот раз обидно стало, что в суть дела не посвятили, определили простым исполнителем…

Кто-то еще выступал, еще вопросы задавали, в дальних рядах успокоение чувствовалось, потому что Зимин все острые места выступлением сгладил.

Секретарь раздал членам ученого совета бюллетени. Черезов взял узкий типографский бланк, тупо посмотрел на него. Достал из кармана ручку, двойной чертой подчеркнул «да». Ничего это не изменит в общей картине, подумал он с грустью. Мучаясь от бессилия своего, спрятал бюллетень в конверт, опустил в урну и вышел.

Спустя двадцать минут Черезов был дома. Можно было, конечно, остаться, но не выдержал. Едва снял пальто, как позвали его к телефону. Звонил Сахаров.

— Ты знаешь, досада какая. Не хватило всего одного голоса, этому Колосову. А славный парень, жалко даже.

Черезов выдавил из себя несколько вежливых фраз, потом повесил трубку. В кабинет свой прошел. Не включая света, в кресло сел, к столу.

Из окна падал мягкий свет уличных фонарей, снег на деревьях рассеивал его, наполняя комнату слабым сиянием. В полутьме поблескивали темные полки книг, они стояли плотными рядами, корешок к корешку.

Он посмотрел в окно. Белели крыши домов, по улицам еще шли люди. Над заводами в западной части города небо розовело, то вспыхивая, то погасая. А на крутом правом берегу уходили вверх красные огоньки телевизионной башни. Черезов долго вглядывался в ее почти невидимые очертания. Когда-то очень давно он тоже мечтал построить свою башню. Первым шагом к ней была его дипломная работа. Легкая ажурная конструкция уходила высоко вверх, теряясь в облаках… Сколько спорили они тогда, обсуждая ее… Две тетради с расчетами до сих пор лежали в старых бумагах. Только все так и осталось в мечтах. Подвернулось новое направление, перспективное, только делай, не зевай, и тот же Герка Зимин — у него нюх был на эти новые направления — отговорил его: «Тебе что, на земле места мало, к облакам потянуло? Проснись, Коля, времечко какое! — вспомнил Черезов его слова. — Эйфелеву башню не переплюнуть, на меньшее силы растрачивать жалко». Он рассмеялся, по спине похлопал тогда.

Так Черезов без своей башни остался. Он и не вспоминал о ней никогда. Лишь однажды увидел в журнале строгий росчерк останкинской, сердце защемило. Чем-то напоминала она ту, давнишнюю…

После все воспоминания ему слабостью казались.

На следующий день он приехал в лабораторию пораньше и вызвал своего сотрудника Евдокимова. Умел Евдокимов с полуслова понимать, хмурый увалень такой с широким лицом, но в трудные моменты только на него и можно было положиться.

Он и на этот раз все сразу уловил. Посмотрел лишь на шефа удивленно, спросил с порога:

— Значит, на завод мне не ехать?

— Да, да, можно на завтра перенести.

Когда-то он любил ездить на заводы сам. Забирался подальше, в старые, от демидовских времен, районы, по цехам ходил, цепко схватывал все, что сделать можно, чем производству помочь. Время боевое было, да и сам Черезов мало походил на теперешнего. Лаборатория только что организовалась, и пересчитывали они кровли старых цехов, новые проектировали, в какие-то немыслимо короткие сроки, и выходило все здорово. Заводы, словно отдышавшись после войны, круто мощь набирали, вместе с ними росли и сотрудники лаборатории.

В последние пять лет Черезов уже никуда не ездил. Только на конференции, и то, если доклад его включали в программу. Но это становилось все реже. Всеми связями с производством руководил у него Евдокимов, неторопливый, исполнительный, и Черезов был доволен им. Правда, страшновато иногда становилось от евдокимовской исполнительности, казалось, прикажи человека убить — он и это сделает, ни о чем не спросит.