Ни дня без мысли - Леонид Жуховицкий

В чем же, все-таки, существо проблемы?

Любопытно, что мигрантом называют не каждого, приезжающего в Москву на заработки. Сейчас, когда в городе полно инофирм, тысячи немцев, англичан, французов, шведов или американцев живут в столице годами. По-русски едва понимают, в быту сохраняют свои привычки, но их никто не именует мигрантами: джип с водителем и галстук ценой в мотоцикл снимают все вопросы. Совсем иное дело таджик, торгующий дынями, или азербайджанец, стоящий за прилавком с горкой мандаринов. Мало того — вологодского мужичка или девушку из рязанской глубинки, прибывающих в город не с деньгами, а за деньгами, встречают немногим приветливее, чем уроженца Сумгаита или Гудаут.

Вряд ли ошибусь, если скажу, что проблема приезжих это прежде всего проблема культуры. Человека, свободно говорящего по-русски, выросшего на Чехове и Булгакове, вряд ли примут за чужака. Кого, кроме озлобленных неудачников и клинических идиотов, волнует этническое происхождение Бориса Пастернака, Булата Окуджавы, Юрия Темирканова, Беллы Ахмадулиной, Николая Цискаридзе, Марата Сафина, Кости Цзю — или самых рядовых инженеров и врачей, отличающихся от нас с вами разве что жесткой фактурой волос да легкой смуглостью кожи? Зато быструю популярность приобретают слухи о гостях столицы из мусульманских республик, якобы пять раз в день совершающих намаз прямо на рабочем месте и в честь праздника режущих баранов на лестничных площадках. Грубо говоря, «старые чужие» воспринимаются как свои, и только «новые чужие» — как подлинно чужие, самим фактом своего существования посягающие на наш образ жизни, на наши обычаи, на нашу культуру, в том числе бытовую.

Ревнители этнической чистоты время от времени проводят опросы коренных граждан с такими, например, вопросами: хотели бы вы, чтобы вашим соседом по дому был приезжий из Средней Азии, а ваш ребенок ходил в школу, где половина учеников дети мигрантов? Ответы угадать легко.

Вот только неплохо бы в опросных листах отразить и другие, не менее острые темы.

Скажем — хотели бы вы, чтобы новое жилье в Москве стоило на треть дороже? Согласны за фрукты платить вдвое больше, за повседневную одежду втрое больше, а за ее мелкий ремонт в семеро больше? Готовы торговать арбузами на обочине шоссе, работая по четырнадцать часов в сутки и ночуя в самодельном шалаше? Какой из трех вариантов для вас предпочтительней: пойти в дворники, жить в грязи или мириться с миграцией?

Обилие приезжих в крупных городах безусловный культурный минус, но столь же безусловный экономический плюс. Ограничение миграции сразу же вызывает скачок цен. Мы помним, как в Москве и Питере в пику мигрантам «южных национальностей» были созданы «казацкие рынки». Увы, они и остались только в памяти: оказалось, что среди граждан в брюках с красивыми лампасами много охотников прогуливаться по базару, поигрывая нагайкой, но острый дефицит желающих весь день рубить свинину, отбраковывать гнилые помидоры, благодарно улыбаться каждой бабуле, купившей кило картошки, и получать за это чуть больше прожиточного минимума. В результате на патриотических рынках цены взлетели, качество торговли упало, а количество покупателей резко покатилось вниз, что и привело к быстрому банкротству.

Хотим мы или нет, придется выбирать: либо достойный уровень жизни в компании приезжих, либо бедность в кругу своих, хотя есть основания опасаться, что при впадении в нищету даже свои станут чужими.

Мне кажется, лучший способ избавиться от чужих — это сделать их своими. Помочь быстрее освоить наш язык, нашу культуру, наши обычаи. И, главное, помочь их детям, не теряя южных или восточных корней, обрасти российской листвой.

Возможно ли такое? Это даже не вопрос. Та же Москва на две трети населена бывшими «чужими». И это не беда, а достоинство. Все крупные города рано или поздно становятся интернациональными, а все мировые столицы интернациональны уже сегодня — Париж, Лондон, Нью-Йорк, Берлин, Женева. Наша Москва — в том же ряду.

Когда моя Аленка ходила в детский сад, ее друзьями были Ксюша, Лейла, Ваня, Зульфия и мальчик с необычным именем Шон. Никаких конфликтов не возникало. Хочется, чтобы, вырастая, дети не расходились по особым школам для приезжих и не селились в армянских, таджикских или вьетнамских кварталах. Пусть живут не в маленьком Баку, не в маленьком Ташкенте, не в маленьком Шанхае, а в общей нашей великой Москве. Тогда они и вырастут москвичами.

А ЧТО ЭТО — ПРИМУС?

В маленьком городишке Стратфорде на маленькой речушке Эйвон, нашу группу писателей привели в обычный для Англии деревенский дом, прочный и аккуратный. От прочих строений того же типа он отличался только одним: четыре с половиной века назад в нем родился величайший из людей, когда-либо бравших в руки перо. Потом нам показали похожий домишко, где некогда жила девушка, примечательная лишь тем, что она нравилась молодому Шекспиру. А в конце подвели к церкви, внутри которой похоронен автор «Гамлета».

Я не мог не восхититься тем, как трогательно и тщательно хранят в Стратфорде память о своем гениальном земляке. Но наш гид, уроженец этих мест, быстро развеял мои иллюзии. Оказалось, что современники и соседи поэта имели весьма приблизительно представление о его литературных занятиях. Для них он был просто Билл, парень с соседней улицы, который подался в Лондон, там разбогател и вернулся домой состоятельным, по местным меркам, человеком. И в церкви он был похоронен не как гений, а как примерный и достаточно щедрый прихожанин.

Я не мог в это поверить.

— А почему же тогда сохранили его дом и даже жилище любимой девушки?

Гид пожал плечами:

— А зачем их рушить? Мы, вообще, стараемся ничего без крайней надобности не ломать.

Как же я тогда позавидовал англичанам, которые могут пренебрежительно бросить: «Эта церковь сравнительно новая, ей всего триста лет». А тысячелетняя Москва лишь редкими островками застройки подтверждает четверть или треть своего возраста…

Не могу сказать, что нынче у нас родную старину не берегут. Что осталось — хоть вяло, но реставрируют. Особнячки, построенные лет двести назад, продают банкам или схожим конторам с обязательством сохранить фасад. И слава Богу!

Но вот однажды, проезжая мимо очень красивой церквушки в Филях, я сам себе задал вопрос: а почему она дожила до наших дней? И сам себе с недоумением дал ответ: потому, что ее не сломали ни полтораста, ни сто, ни пятьдесят лет назад. Не разрушили, когда она еще не была старинной, когда была просто одним из множества московских храмов. Не сломали, потому, что — а зачем рушить?

Впрочем, я не архитектор, не реставратор, и разговор мой об ином.

Мы с вами не миллионеры, у нас нет родовых замков, нет поместий с загородными дворцами, нет даже особняков под офис. Но и нас, абсолютно рядовых россиян, окружает старина. Только не ценим мы ее. Не бережем.

Говорят, красиво жить не запретишь. Но ведь жить красиво — вовсе не обязательно значит шляться по ресторанам и греть бледные телеса где-нибудь поближе к экватору. Желательно видеть красоту каждый день в собственном доме.

Мы желаем. Ради красоты идем на денежные жертвы: покупаем французские обои или турецкий ковер. Вешаем под потолком чешскую люстру. Привозим из турпоездки фарфоровую пастушку и ставим на комод. И правильно делаем. Имеем право. А иногда даже возможность.

Но вот что огорчительно: во имя новой красоты мы слишком часто выкидываем из дома то старье, которое через три-четыре десятка лет станет уже не рухлядью, а вещью в стиле ретро.

Что я имею в виду?

У обжитой квартиры, как у родного города, всегда есть возраст, и глаз его сразу с радостью улавливает. И увидев дома у приятеля керосиновую лампу, медный самовар или примус, мы восхищенно причмокиваем:

— Ишь ты! Где достал?

А он не доставал — он нашел на свалке.

Мы, к сожалению, стареем довольно быстро — не так уж долог человеческий век. Но нас окружает множество вещей, которые старятся еще быстрее нас. Ну-ка постарайтесь вспомнить вещи вашего детства, которые ушли в историю. И если вернутся оттуда, то лишь в качестве мудрых и полезных украшений наших квартир.

Я, например, учился писать ручкой с перышком, а чернила носил в замечательной посудине — чернильнице-невыливайке. Помню, редкие в ту пору иностранцы спрашивали, где можно купить «русский компьютер» — счеты: говорили, что на этом агрегате подсчитывали даже государственный бюджет.

Когда мы жили в коммуналке, под потолком у нас висел огромный оранжевый абажур, может, даже шелковый, который вручную смастерила мама. И ведь как уютно было в комнате! Еще у нас была швейная машинка «Зингер» — в каком из переездов я потерял эту замечательную вещь?

Я набиваю эти заметки на компьютере — быстро, удобно, и править одно удовольствие. Но куда девалась первая в моей жизни черная, тяжелая пишущая машинка марки «Рейнметалл», которую к какому-то из моих дней рождения выбрал в комиссионке мой друг Андрей Соколов? Ведь это тоже история, пусть только моя личная.