Шанс полюбить - Дикси Браунинг

Нет, все правильно. С самого начала надо думать о том, каким будет продолжение. Много лет назад это сказал ей один из школьных учителей; она уже забыла, по какому поводу.

Так что новую жизнь она начала с того, что вернулась в собственные владения – слегка обшарпанный фермерский дом и пять акров земли в конце узкой сельской дороги. Не Бог весть что, но, когда родители предложили ей поселиться здесь, Либби была счастлива. Места в доме хватало, и Дэвид мог бегать, сколько душа пожелает, а она могла выращивать овощи; к тому же всего в двадцати минутах езды, в Моквилле, жили ее тетя Лула и дядя Кэлвин.

Дэвид постепенно привык к государственной школе, в которую она его отдала, – правда, ему понадобилось время, чтобы убедиться, что всякий раз, возвращаясь из школы, он непременно найдет маму дома.

Проблема связана не с ним, а с самой Либби.

У жизни за городом был один важный недостаток – отсутствие близких соседей. Временами она боялась позабыть, что ее зовут Либби, а не мама.

Вот поэтому-то она и набросилась на Джейка Хэтчера, как утка на устричную скорлупу, решила Либби. Поэтому, именно поэтому; с этой мыслью Либби повернула ночник так, чтобы свет не падал в глаза Дэвиду, и вышла из комнаты, оставив дверь полуоткрытой. В Джейке и в самом деле есть что-то от устрицы, он так же замкнут в собственной скорлупе. И она понятия не имеет, что в этой скорлупе скрыто, хотя и не сомневается, что разочарования можно не опасаться. У этой устрицы наверняка потрясающий вкус. И тот, кто сумеет открыть скорлупу, не пожалеет. Но с другой стороны, зачем ей человек, который не любит детей? К чему дразнить себя вкусом запретного плода?

Вернувшись в кухню, Либби расставила гладильную доску. Когда-то ее мать, в борьбе за собственную независимость, объявила, что гладить – предрассудок. Либби до сих пор помнит, как Дульси Двиггинс клялась сжечь свою гладильную доску, принести ее в жертву Святому Полиэстеру. Правду говорят, время идет по спирали, думала Либби, проверяя пальцем, нагрелся ли утюг. Здесь, в этой кухне, она опять гладит.

Здесь, в этой кухне, она опять мечтает.

Придет время, и новое поколение деловых женщин снова заявит, что гладить – значит впустую терять драгоценное время; но вряд ли они когда-нибудь разучатся мечтать.

Расправив маленькую голубую рубашку, Либби принялась гладить, представляя, что вместо маленькой, детской, перед ней лежит большая мужская рубашка, цвета хаки или, может быть, белая; рубашка, от которой исходит легкий аромат цитруса и сандалового дерева. Вместо зажимов, придуманных для детских пальчиков, на ней были бы пуговицы. Пуговицы, как известно, можно расстегнуть, и они сразу напомнили бы ей о…

– О том, что лучше забыть, – вслух пробормотала Либби, с грохотом опуская утюг. С чего это она так размечталась? С каких это пор простые домашние дела стали возбуждать грезы о крепкой мужской груди, тонкой талии и плоском худом животе?

Не говоря уже обо всем остальном.

Джейк расстался с Джилли у дверей ее квартиры в западной части города, отклонив предложение зайти, выпить чашечку кофе с ватрушкой. Перескакивая через две ступеньки, он сбегал по лестнице, а мысли его вновь вертелись вокруг Либби; каким необычным десертом она угостила его после того, как он опустошил две тарелки куриного супа.

Ручки и ножки имбирных человечков. Были там и головки с выпавшими глазками-изюминками.

– Целых я отобрала для Дэвида, а сама ем эти обломки, – объяснила Либби. – Вам ведь тоже все равно, правда? Вкус-то одинаковый. Но с тех пор, как Дэвид помогает мне их делать, я оставляю ему тех, что получше. И он помнит, сколько их там, в коробке. Я так учу его считать.

Джейк понял, что она хотела сказать. Что сын для нее важнее всего. Он сгрыз несколько имбирных обломков, запивая кофе, и распрощался с Либби, спрашивая себя, какого, собственно, черта он сюда притащился.

Впрочем, ответ он знал. И этот ответ пугал его. Да, как пораскинешь мозгами, говорил он себе, раздеваясь и укладываясь в постель, понимаешь, что влип.

Битый час Джейк не мог уснуть; он ворочался с боку на бок, а перед глазами его стояло то высокое, гибкое создание со жгуче-черными волосами, облаченное в шелка и увешанное украшениями, создание, распространяющее вокруг себя экзотический аромат мускуса, то женщина с кривоватыми зубами, в измятом розовом комбинезоне, женщина, от которой пахло мылом, куриным супом и имбирными человечками и которая не считала даже нужным закрасить седину.

Прошла неделя. Большую часть времени Джейк проводил на стройплощадке в округе Дэви. Несколько раз ему приходилось прогонять прочь мальчишек, которые, похоже, вообразили, что трубы и бетонные сваи созданы специально для их игр.

Рабочие выбивались из графика, и Джейк подсчитывал, скоро ли он сможет снять с этой площадки грейдеры и перебросить их на другой объект. Время поджимало. Стояла необычно теплая для ноября погода. Откинувшись на сиденье грузовика, Джейк снял каску, вытер лоб и взглянул в темнеющее небо. Только дождя им еще не хватало. Он рассеянно похлопал по карману своей рубашки цвета хаки. Джейк выложил бы сейчас двадцать баксов за сигарету, но курить он давно бросил, примерно тогда же, когда бросил пить. Сейчас он склонялся к мысли, что в умеренных дозах пороки лишь на пользу мужчине – по крайней мере, нет искушения отведать запретного плода.

Внезапно Джейк выскочил из грузовика.

– Эй, ты, какого черта тебе здесь надо? – заорал он на маленького темноволосого мальчугана, который моментально юркнул в отверстие двадцатифутовой трубы.

Сын Либби? Примерно тот же рост, тот же цвет волос. Но дом Либби отсюда далековато.

– Ты что, парень, не знаешь, что такие игры до добра не доводят? – гаркнул Джейк. Его длинные мускулистые ноги в несколько шагов преодолели расстояние до трубы. – Ну-ка, пошел отсюда! – приказал он, схватив ногу в теннисной тапочке.

Джейк вытащил мальчика наружу, хорошенько встряхнул его за плечи и оглядел со всех сторон, проверяя, все ли с ним в порядке. Проклятье, его рабочие не нанимались в няньки ко всем живущим по соседству детям. Здесь строительная площадка, опаснейшее место. Где, к чертям собачьим, мамаша этого малого? Она что, считает, кто-то обязан возиться с ее сыном?

Тут откуда-то выскочил второй мальчуган, постарше; он сильно запыхался. Ясно, прятался за одним из огромных бульдозеров.

– Вам что, парни, делать больше нечего – только шататься здесь? Ну-ка, где вы живете?

Старший мальчик – на вид лет двенадцать, глаза круглые, как каштаны, – подошел поближе.

– Мистер, мы ничего оттуда не украли, честное слово, – протянул он, указывая на стройплощадку.