Погружение - Георгий Валентинович Жихарев

– Хорошо. Возьми, например, этот Интерстеллар, раз он так тебя занимает. Где тут второе дно?

Сильный порыв ветра сорвал с окна занавеску. Этой занавеске никто не давал особенного поручения крепко держаться на окне. В этом не было ее вины – она была такой сделана. Так же, как и окно, которому было не рекомендовано открываться. Вот и сейчас оно стояло вкось, сбивая темную линию горизонта пределов нашего купе. Казалось, что поезд летел вниз под серьезный уклон. Я отхлебнул еще глоток, и уставился на этикетку.

– Отключаю фильтр. Первая мысль: боги-инопланетяне.

– Неожиданно!

– Ну есть такая теория, что-то среднее между креационизмом и эволюцией. Мол, прилетели когда-то вот такие, интерстеллары-путешественники и подкрутили пару винтиков в нашей эволюционной машине. Научили нас соображать маленько, по их образу и подобию, как полагается. И мне кажется, что они одно время жили среди нас – может, тарелку свою чинили, а может, привязались к животинке. Читаешь Ветхий Завет, а там прямо написано, что боги приходили в гости, помогали разбираться в семейных делах, даже женщин человеческих в жены брали. Пока, видимо, их командир не насмотрелся на этот разврат и не устроил всемирный потоп, а заодно и ограничил наш с тобой век. Ведь по шестьсот же лет жили до Потопа! И я бы не против… Но главное, что они приходили и на вопросы отвечали, советы давали, кусты жгли, на худой конец… Вопрос – ответ, вот чего бы хотелось! А так – гадаем на кофейной гуще, как в фильме этом – бинарные коды ищем, азбуку морзе, а на самом деле, скорее, все это – эхо наших собственных надежд, не более того.

Миха прищурил глаз.

– Погоди, давай разберемся. Если боги наши – инопланетные, и в каком-то потопном году они собрали вещички и свалили из этой лаборатории, то получается – нет никакой жизни после смерти? Зверушки еду добывают в поте лица своего, плодятся и размножаются… и умирают, и все?

Я взял паузу. Уже привычно хлебнул из бутылки. С детства не мог оставить ничего недоееденного, недопитого. Пока счет шел на газировку, да овсяное печенье, все сходило с рук, но перейдя на более крепкие стимуляторы, я стал опасаться наливать себе полные стаканы, а тем более пить из горла.

– Не знаю… не знаю. Мне иногда кажется, что я был всегда. Как бы это объяснить. Я не про вечную жизнь, конечно. Я знаком с историческими фактами, и встречал немало людей старше меня. В конце концов, у меня есть родители. Но в каком-то смысле, мой мир родился вместе со мной. И наверное, со мной вместе и умрет. Где-то там, за окном, есть настоящий мир с миллиардами лет, большим взрывом, кайнозойской эрой, шумерами и первым-вторым-третим Римом. Но мой мир персонален: его границы очерчены моим знанием – cogito ergo sum. То, о чем я не знаю, не существует. Представь себе, что ты стоишь на автобусной остановке, тыкаешь пальцем в телефон, а сзади тебя по улице проходит медведь. Если ты не обернешься, то в твоей жизни этого удивительного события просто не будет. Там… в настоящем мире… он свернет на… Строителей и задерет зазевавшегося прохожего, но в твоем мирке, в моем, медведь на улице, по-прежнему, будет чисто гипотетической ситуацией. И вот из этого выходит, что чтобы в моем мире не случалось, я должен быть там, в первом ряду.

– Ну хорошо, а что тогда в твоем мире означает смерть? Или ты умирать не собираешься?

Я бросил на него быстрый взгляд. Именно об этой своей детской мечте я думал прямо сейчас. Я снова поразился его способности быть со мной на одной волне, словно, он видел ход моих мыслей на несколько шагов вперед сказанного. Как всякому на что-то надеющемуся шахматисту, мне от этого стало немного не по себе.

– Сложный вопрос, мой бедный Йорик. Ты уже знаешь, как я привязан к словам, и потайным символам, в них спрятанным. Так вот, одно слово в религиозной терминологии тянет меня к себе, переливается в темноте, незадолго перед рассветом, когда бренность жизни совершенно физически собирается у тебя комком в горле. Это слово – вознесение. Я думаю, история тебе хорошо известна – Иисус еще сорок дней после распятия путешествовал по Израилю, прежде чем окончательно вознестись на небо. Даже праздник такой есть, замечательный, на грани весны и лета, когда ночные ветра утихают, и становится слышно, как беззаботно поют птицы, провожая и встречая солнце. Теперь и мы отмечаем сороковой день после смерти, отпускаем душу в рай. Но если обратиться к изначальному смыслу этого слова, то в нем заложен немного иной смысл. Пророк Илия, почему-то куда более известный у нас по сравнению с другими пророками, а их, как известно, было как собак нерезанных. Так вот, Илия, помимо борьбы с язычниками и отшельничества, знаменит тем, что, по преданию, был взят на небо живым, в огненной колеснице. Так и назвали это – вознесением, но не после смерти, а вместо, замечаешь разницу?..

– Илия был большой выдумщик. А кстати, огеннная колесница вполне ложится на твою теорию интерстелловых богов. Как еще обозвать посадочный модуль в фантазии девятого века до нашей эры.

– Нет, не сбивай меня… В общем, куда мне в пророки, правильно?

Миха пожал плечами.

– Но идея мне запала в душу. Мне кажется, что вся наша жизнь – это подобное вознесение: от примитива, от беспорядка в голове и душе, к некоторому высшему спокойствию. Я его еще про себя иногда называю воспарением, чтобы не путать с огненной колесницей. И вот что интересно – время при этом приобретает другой смысл. Представь себе, что ты стоишь на берегу реки – тебе видна опушка леса на другом берегу, поворот реки направо, поляна за спиной, и покатый холм, с которого и бежит эта речушка. Представил? И вот ты начинаешь, потихонечку, подниматься над землей. Не ракетой уносишься вверх, а воспаряешь. И страха никакого нет, ты цепляешь ногой верхушки деревьев, и вот уже поворот реки стал виден полностью, и то, как она лентой убегает в долину. Ну как – представляешь?

Я не знаю, почему мне было так необходимо, чтобы он кивнул, или поднял большой палец, на худой конец. Я собирался поделиться чем-то важным, может даже – сокровенным. Я хотел, чтобы он был непосредственным участником этой, почти,