Синяя борода - Курт Воннегут

И раз уж Грегори и его правая рука Фред были помешаны на оружии, следует сказать, что прикончили их танки «Матильда» и винтовки марок «Стенз», «Бренз» и «Энфилд», да еще со штыками.

Почему Мерили поехала в Италию с Грегори и Джонсом? Она любила Грегори, а Грегори любил ее.

Как все просто, правда?

Самый восточный из принадлежавших Грегори домов, как обнаружил я во время поездки в Нью-Йорк, сейчас служит офисом и резиденцией делегации Эмирата Салибар в Организации Объединенных Наций. Об Эмирате Салибар я услышал впервые и не смог найти его в своей Британской энциклопедии. Под таким названием я нашел только маленький городишко в пустыне, с населением одиннадцать тысяч, примерно как Сан-Игнасио. Цирцея Берман говорит, что пора купить новую энциклопедию, а заодно несколько новых галстуков.

Большая дубовая дверь с массивными петлями не изменилась, но молоток в виде Горгоны исчез. Грегори взял его с собой в Италию, и я снова увидел Горгону после войны на двери дворца Мерили во Флоренции.

Не исключено, что Горгона сейчас переселилась в другое место, после того, как графиня Портомаджьоре, которую так любили в Италии и которую так любил я, умерла во сне естественной смертью на той же неделе, когда ушла из жизни и моя обожаемая Эдит.

Ну и неделька выдалась для старого Рабо Карабекяна!

Средний особняк разделили на пять квартир, по одной на каждом этаже, включая цокольный, о чем я узнал по почтовым ящикам и звонкам в холле.

Но не упоминайте при мне о холлах! О них немного погодя. Всему свое время.

В среднем доме находилась гостевая, куда меня поначалу заперли, прямо под ней – парадная столовая Грегори, еще ниже библиотека и совсем внизу, в подвальном этаже кладовая его материалов для живописи. Но сейчас меня больше всего интересовал верхний этаж – средняя часть студии Грегори с протекавшим световым люком. Почему-то мне было очень любопытно, есть ли еще люк, и если есть, додумались ли, как устранить протечку, или до сих пор стоят горшки и тазы и, когда идет дождь или снег, звучит музыка в духе Джона Кейджа.

Но спросить было не у кого, и я так ничего и не выяснил. Так что вот, дорогой читатель, первый прокол в моем рассказе. Я так ничего и не выяснил.

А вот и второй. Дом западнее среднего, судя по почтовым ящикам, разделен на две квартиры: трехэтажную внизу и двухэтажную наверху. В этом доме у Грегори жила постоянная прислуга, и моя небольшая, но приличная комната тоже была здесь. Комната Фреда Джонса находилась, между прочим, прямо за комнатой Грегори и Мерили, которая была в Эмирате Салибар.

Из особняка с двумя квартирами вышла женщина.

Хоть она и тряслась от старости, но держалась осанисто и, очевидно, когда-то была очень хороша собой. Я присмотрелся и вздрогнул: да я же ее знаю. Я ее знал, а она меня – нет. Мы не были знакомы. Но я понял, что видел ее молодой, в фильмах. Секундой позже вспомнилось и имя. Барбира Менкен, бывшая жена Пола Шлезингера. Он давно потерял с ней связь и понятия не имел, где она. Давно, очень уже давно она не появлялась ни на сцене, ни на экране, но это была она. Грета Гарбо и Кэтрин Хепберн тоже живут где-то по-соседству.

Я с ней не заговорил. А если бы заговорил? Что я мог ей сказать? «Пол в полном здравии и шлет привет»? Или, может быть: «Расскажите, как умерли ваши родители»?

Ужинал я в «Сенчури-клаб», членом которого состою много лет. Оказалось, там новый метрдотель, и я спросил его, где прежний, Роберто. Выяснилось, что его прямо перед клубом насмерть сбил велосипедист-рассыльный, который ехал по односторонней улице в запрещенном направлении.

Я сказал: как жалко! – и метрдотель с готовностью со мной согласился.

Знакомых никого не было, и не удивительно, ведь все, кого я знал, умерли. Но в баре я познакомился с человеком намного меня моложе, который, как Цирцея Берман, пишет романы для молодежи. Я спросил его, слышал ли он о Полли Медисон, а он в ответ: а вы об Атлантическом океане слышали?

Мы вместе поужинали. Жены его в городе не было, уехала читать лекции. Она известный сексолог.

Как можно деликатнее я рискнул спросить, не слишком ли обременительно спать с женщиной, имеющей такие познания в технике секса. Закатив глаза к потолку, он ответил, что я попал в точку:

– Мне непрерывно приходится подтверждать, что я ее действительно люблю.

Остаток вечера я тихо провел у себя в номере в отеле «Алгонквин», включив ТВ на порнографическую программу. Не то чтобы смотрел, а так, поглядывал время от времени.

Домой я планировал вернуться дневным поездом, но за завтраком встретил знакомого истхемптонца, Флойда Померанца. Тот тоже ближе к вечеру собирался домой и предложил подвезти меня в своем огромном кадиллаке. Я с радостью согласился.

Способ передвижения этот оказался таким приятным! В кадиллаке спокойнее, чем в утробе. Я говорил уже, что «Двадцатый век лимитед» был вроде мчащейся в пространстве утробы, в которую снаружи проникали непонятные перестуки и гудки. А кадиллак – вроде гроба. Померанца и меня словно в нем похоронили. К черту суеверия! Так было нам уютно в этом общем просторном гробу на гангстерский вкус. Хорошо бы хоронить человека вместе с кем-нибудь еще, кто подвернется.

Померанц молол что-то о попытках собрать осколки своей жизни и склеить ее заново. Ему сорок три года, как Цирцее Берман. Три месяца назад он получил одиннадцать миллионов отступных за то, что ушел с поста президента гигантской телекомпании.

– Большая часть жизни у меня еще впереди, – сказал он.

– Да, пожалуй, что так.

– Как вы думаете, мне еще не поздно стать художником?

– Никогда не поздно, – сказал я.

Раньше, я знаю, он спрашивал у Пола Шлезингера, не поздно ли еще ему стать писателем. Считал, что публику может заинтересовать история, происходившая с ним в телекомпании.

Шлезингер потом сказал: надо бы как-то убедить Померанца и ему подобных, а такими кишит Хемптон, что они уже выжали из экономики больше чем достаточно. А не построить ли в Хемптоне Почетную галерею разбогатевших, предложил Шлезингер, и там в нишах расставить бюсты председателей арбитражных судов, специалистов по перекупке акций, любителей перехватить миллион в мутной воде да с толком его вложить, ловких авантюристов, золотящих ручку, подмазывающих кого надо, а на пьедесталах выбить статистические данные: кто сколько миллионов ухитрился легально присвоить и за какой срок.

Я спросил Шлезингера, буду ли удостоен бюста в Почетной галерее разбогатевших. Он подумал и пришел к выводу, что в принципе Почетной галереи я достоин, но только мои деньги появились как результат случая, а не алчности.

– Ты должен быть в Галерее любимчиков слепой удачи, – сказал он, предложив построить эту галерею в Лас-Вегасе или Атлантик-Сити, но потом передумал:

– Лучше на Клондайке, наверно. Желающим полюбоваться на Рабо Карабекяна в Галерее любимчиков слепой удачи придется приезжать на собачьих упряжках или на лыжах.

Пол не может пережить, что я унаследовал долю в акциях футбольной команды «Цинциннати Бенгалс» и мне плевать, что там происходит. Он заядлый футбольный болельщик.

14

Стало быть, шофер Флойда Померанца подкатил к выложенной плитками пешеходной дорожке перед моим домом. Как граф Дракула, я выкарабкался из нашего шикарного гроба, ослепленный заходящим солнцем. Почти на ощупь добрался до парадной и вошел.

Позвольте описать холл, который мне предстояло увидеть. Устрично-белые стены, как и повсюду в доме, метр за метром, кроме цокольного этажа и помещения для прислуги. Прямо передо мной, как Град Господень, должна мерцать картина Терри Китчена «Таинственное окно». Слева – Матисс, женщина с черной кошкой на руках, стоящая перед кирпичной стеной, заросшей желтыми розами, – покойная Эдит честно, по всем правилам, купила эту картину в галерее, подарив мне ее на пятую годовщину нашей свадьбы. Справа Ганс Хофман, которого Терри Китчен получил у Филиппа Гастона в обмен на одну из своих картин, а потом отдал мне, когда я оплатил новую коробку передач для его цвета детских какашек «бьюика-родмастера» с откидным верхом.

Желающим более подробно узнать о холле нужно найти февральский выпуск «Архитектора, и декоратора» за 1981 год. Там прямо на обложке холл, сфотографированный через открытую парадную дверь с пешеходной дорожки, которая тогда по обе стороны была обрамлена шток-розами. Основная статья посвящена дому, «превосходному образцу переделки декора викторианского особняка, позволившему сочетать его с современной живописью». О холле говорится: «Уже то, что находится в холле дома Карабекяна, – прекрасная основа для небольшой, но замечательной музейной экспозиции современной живописи, хотя это лишь легкая закуска перед невероятным пиршеством, которое ожидает вас дальше, в высоких снежно-белых комнатах».