Под знаменами Москвы - Юрий Алексеев

Итак, непосредственным поводом для отставки митрополита был его острый конфликт с приходским духовенством Москвы и с людьми, которые «начата его проклинати». Без оговорок и комментариев эта версия принята в историографии. Даже В. О. Ключевский под влиянием усвоенного им безрадостного взгляда на «умственное состояние русского церковного общества во второй половине XV в.» увидел в отставке Феодосия только следствие его «бесплодной борьбы» с «бесчинием духовенства московской епархии»68.

Присмотримся к источнику поближе. Ввиду уникальности сведений, приводимых летописью, трудно определить степень их фактической достоверности. Но во всяком случае они представляются достаточно правдоподобными — в нашем распоряжении нет данных, прямо или косвенно их опровергающих. В рассказе об уходе митрополита Феодосия обращают на себя внимание три момента. Во-первых, это рассуждения о размножившихся на Москве церквах и о службе в них как альтернативе производительному труду. Рост числа московских церквей и приходов — весьма важное явление. Это — отражение роста самого города, прежде всего посада, торгово-ремесленного населения, создававшего для себя новые приходские церкви. Автор летописного рассказа явно имел в виду демократическую, беднейшую часть духовенства — для кого же еще труд крестьянина или ремесленника мог быть реальной перспективой?

Именно рост числа таких церквей и их причта, относительно малоквалифицированного и малодисциплинированного в глазах митрополита, и был причиной попыток последнего жестокими мерами укрепить церковную дисциплину. Однако эти попытки потерпели полную неудачу. Общественное мнение Москвы не поддержало главу церкви, оно объективно оказалось на стороне «недисциплинированных» попов — и это второй важный факт, приводимый известием. Какие же социальные слои повлияли на формирование этого мнения, кто же начал «проклинати» митрополита? Надо думать, в первую очередь — жители того же растущего посада, на котором стояли церкви с «недисциплинированными» попами, — именно эти церкви, а не кремлевские соборы оказывались без службы из-за бескомпромиссной суровости митрополита.

Наконец, важен и последний момент: митрополит Феодосий, видимо, не получил должной поддержки со стороны правительственной власти. В конфликте с массой посадского населения великий князь оказался не на стороне митрополита. Это, по всей вероятности, и было основной причиной его неслыханного в истории русской митрополии шага — добровольного отречения от власти и удаления в монастырь69.

Конфликт, приведший к отставке Феодосия, может быть сопоставлен с конфликтом архиепископа Трифона с ярославским духовенством. В обоих случаях крупный церковный иерарх был вынужден отступить перед силой «общественного мнения». Но если Трифон вел борьбу с удельно-княжескими тенденциями, отстаивая интересы объединения Руси, то конфликт митрополита Феодосия развертывался в иной плоскости. Его социально-политическая суть — борьба посада за свои интересы. Отставка ригорически настроенного митрополита, не желавшего считаться с новыми веяниями, в этом смысле весьма показательна. Эпизоды с Трифоном в Ярославле и с Феодосием в Москве открывают целую эпоху церковных споров, столь характерных для русского общества последних десятилетий XV в. Как правило, в этих спорах в рамках церковно-догматических категорий отражались, ставились и решались важные вопросы политической, социальной и культурной жизни Русской земли, выходящей на новые пути своего развития. Отставка митрополита Феодосия может свидетельствовать о росте авторитета московского приходского духовенства — в конечном счете о росте социального значения московского посада.

Для избрания нового митрополита был собран освященный собор, на котором присутствовали (по-видимому, впервые) кроме епископов и настоятелей монастырей — верхов феодальной церкви также представители белого приходского духовенства, «протопопи и прочие священници» — относительно демократическая часть церковного причта70. Думается, что это далеко не случайно. Ведь поводом для отставки Феодосия был его конфликт именно с белым приходским духовенством Москвы. Неудивительно, что при поставлении нового митрополита власти стремились заручиться поддержкой широких слоев церковнослужителей, связанных с массой московских горожан. Второй важный факт — подчеркиваемое Московской летописью деятельное участие великого князя в выборах нового митрополита: подобное не отмечалось ни при выборах Ионы в 1448 г., ни при выборах Феодосия в 1461 г. По-видимому, на освященном соборе в ноябре 1464 г. великий князь впервые выступил как своего рода политический глава русской церкви, как обладатель верховной власти, которой должны подчиняться церковные иерархи. «Изволением» великого князя «и всего освященного собора» митрополитом был избран Филипп, епископ суздальский. На его поставлении 13 ноября кроме четырех епископов Московской земли (ростовского Трифона, рязанского Давида, коломенского Геронтия, сарского Вассиана) присутствовал также Евфимий, бывший епископ брянский и Черниговский — русских земель, в свое время захваченных Литвой, он «прибеже на Москву, покиня свою епископью…» и получил в управление Суздальскую епархию71. Конфликт между униатами, признававшими власть римского папы, и православной русской церковью разгорался. Идеологический и политический авторитет Москвы возрастал в глазах русского населения, оказавшегося за литовским рубежом.

Под 1467 г. официозная летопись помещает краткую заметку: «В лето 6975, Апреля в 22 день, в 3 час нощи, преставися великая княгиня Мариа и положена во церкви Вознесениа в 24»72. Неофициальные летописи сообщают об этом событии гораздо подробнее. Типографская летопись пишет, что «в среду 4 недели по Пасце, противу четверка, в 5 час нощи, преставися благоверная и христолюбиваа, добраа и смиреннаа великаа княгиниа Марья… дщи великого князя Тверского Бориса Александровича, в граде Москве. Митрополит же Филипп пев над нею обычные песни и положив ю в монастыри в церкве святаго Вознесениа. Ту сущу над нею бывши свекрови ея великой княгине Марье. Князю же великому Ивану тогда бывшу на Коломне»73. Софийско-Львовская летопись, приводя ошибочную дату (25 апреля), утверждает, что великая княгиня «преставися… от смертного зелия». Автор сообщения — хорошо осведомленный человек. Он ссылается на собственное наблюдение: признаком отравления было чрезмерное вздутие тела («познах по тому: покров на ней положиша, ино много свисло его, потом же то тело разошлося, ино тот покров много и недостал на тело»). По словам летописца, сам великий князь тоже считал, что Мария Борисовна была отравлена: он «въсполеся… на Олексееву жену на Полуектова, на Наталию, иже посылала пояс з Боровлевою женою с подьячего казенного к бабе». Опалы великого князя не избежал и сам Алексей Полуектов, один из ближайших дьяков: он «много, лет шесть, не был у него на очех, едва пожалова его»74.

Летописные сообщения о кончине молодой великой княгини рисуют выразительную картину. Лапидарность официозной записи, прошедшей через позднейшую редакцию, может объясняться тем, что в момент составления этой редакции подробности смерти Марии Борисовны и ее личная характеристика были уже не актуальны — в кремлевском тереме давно жила новая великая княгиня. Известие Типографской летописи носит более первоначальный характер — так, вероятно, выглядела и первичная официальная великокняжеская запись об этом важном и печальном событии. Обращает на себя внимание сочувственная, теплая характеристика великой княгини; несмотря на свою некоторую традиционность, она может свидетельствовать о подлинных качествах Марии Борисовны, о хорошем отношении к ней в кругах, близких к ростовскому архиепископу, — к этим кругам принадлежал и автор Типографской летописи. Важна и такая деталь: в момент кончины своей жены великий князь находился в Коломне и даже, по-видимому, не приехал на похороны. Коломна — важнейший стратегический пункт на Оке, на малом расстоянии от Москвы. Пребывание великого князя в этой крепости говорит о напряженном положении на южном рубеже, о сборе войск, об ожидании нападения ордынцев.

Наиболее богатую информацию содержит известие Софийско-Львовской летописи. Факт отравления великой княгини, вероятно, не был доказан: в противном случае виновные не отделались бы только временной опалой. Но интересно другое. Автор сообщения вводит в атмосферу великокняжеского дворца, дворцового быта, интриг и сплетен. Жена дьяка Полуектова имела свободный доступ к великой княгине, вероятно, сама входила в состав «придворных дам». Видимо, у нее были основания не любить свою государыню и желать ей зла — во всяком случае подозрения придворных пали именно на нее. Желая отравить или «испортить» свою повелительницу, Наталья Полуектова прибегла (по крайней мере в устах молвы) к «испытанному» средству: обратилась к «бабе»-ворожее, колдунье, знахарке, причем сделала это не сама, а через подставное лицо — жену казенного подьячего. Кстати сказать, едва ли не впервые мы конкретно узнаем о существовании такого должностного лица. Казна — важнейшее государственное учреждение, стоящий во главе ее боярин-казначей (в это время, по-видимому, Владимир Григорьевич Ховрин)75 нуждался, конечно, в целом штате помощников — технических исполнителей. Боровля, запутанный в это злополучное дело, был, вероятно, одним из таких подьячих. Тяжелые подозрения едва не погубили карьеру дьяка Полуектова: он уцелел, возможно, только потому, что подозрения оказались неосновательными, а сам он как квалифицированный специалист — дьяк — ценился весьма высоко. В обстоятельствах смерти Марии Борисовны, каковы бы они ни были на самом деле, трудно увидеть политическую подоплеку: при дворах сильных мира сего и пятьсот лет назад процветали зависть, интриги и недоброжелательство.