Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

* * *

Она быстро убрала телефон и вернулась в грот – он все еще стоял там, опершись на трость, и смотрел на ложу, словно увидел там воскресшего Людвига.

– Ты еще здесь? – зачем-то спросила она.

– Этот грот, – ответил он гулко и нехотя повернулся, – должен был находиться в Швейцарии. Это и есть Швейцария.

– Вот как, – снова нащупала она в сумочке айфон и тут же отпустила.

– Швейцария похожа на сыр, под ней куча подземных ходов, Альпы все изрыты тайными шахтами, а это, здесь, – сердце Швейцарии. А может, и Германии тоже.

– Вот как, – каждое слово стоило ей больших усилий.

– Ты понимаешь, это вопрос денег, – продолжал Дедушка, – каждый нормальный немец, имеющий тысяч двести, пусть даже кредитных, покупает квартиру или дом. Если он богаче – большой дом. Если еще богаче – дом в Италии. Но на самом деле каждый хочет построить себе вот это, – обвел он глазами грот. – Тебе, наверное, скучно?

– Нет-нет!

– Вижу, что скучно, – Людвиг слегка приобнял Еву за плечи. – Пойдем!

За обедом в ресторане Людвиг снова спросил Еву, что случилось, и она рассказала ему все. О Рафале, о своей жизни в последние месяцы, даже о том, как начала работать, хоть он ее и не спрашивал. Людвиг, задумчиво ковырявший микроскопическую порцию шестого из десяти переменных блюд, слушая, думал о чем-то своем. Огонек свечи, стоявшей на столе, отражался в его глазах, оставлял причудливые отсветы на лице.

«Обитатель замка», – опять почему-то подумалось Еве.

Осмотрев что-то, подцепленное на острие вилки, он прищурился на свет люстр, на официантов в униформе и спросил: – Ты хочешь к нему?

– Да, – ответила она.

* * *

Rafal? Ty tut?

Нет ответа.

В полутемной кассе вокзала она покупала билет, удивляясь, почему нет людей, которые еще вчера толпами громоздились на перроне.

– Сколько придется ждать поезда? – раздраженно спросила она, и кассир за стеклянной перегородкой недоуменно посмотрел на нее.

– Эта чертова забастовка, она ведь еще не кончилась? – Ева пыталась взять билет со скользкой стойки и никак не могла его подцепить.

– Все поезда ходят по расписанию, – улыбнулся кассир. – Вы ничего не слышали? Немецкие железные дороги наняли машинистов из Китая. Они не выдвигают никаких требований…

Ева кивала, не слыша, шла к перрону, непонимающе смотрела на белый, похожий на криво заточенный карандаш поезд – и, пока поднимала чемодан на ступеньку, мимо нее в самом деле пробежали два азиата в форме немецких железных дорог, у одного из них в руке был планшет, и он тыкал в него, словно просматривал какие-то схемы, которые должны были научить его водить этот немецкий поезд. Вспомнился черный узкоглазый человек из сна, который должен явиться, но так и не явился, и Ева вздрогнула, то ли от холода, то ли от отчаяния.

Потом интерсити экспресс буравил ночь, Ева смотрела на свое отражение в темном стекле, иногда отпивала воду из бокала. Третья таблетка успокоительного. Тело, будто невесомое, куда-то перемещалось, иногда в темноте мелькали световые точки: появлялись и пропадали автомобильные фары, вспыхивали вдали равнодушные красные огоньки ветряков, и этот поезд был теперь таким медленным. Дедушка отпустил. Кажется, обиделся. Должно быть, больше не позвонит. Что делать! Она сказала ему, что для нее важнее. Странно: этот поезд отбывал из Берлина, от ее дома, от ее спокойной квартиры, от постоянства, а возвращался в неизвестность.

В голове Евы промелькнули все ее любови – там, в Польше, здесь, в Германии – один раз замужем, местный предприниматель, надежный, но, как позже выяснилось, невыносимый, учеба в Германии, студенты, художник-иностранец – каждый раз они оказывались не теми, кем представлялись, вели какую-то двойную жизнь, были неискренни, пожирали ее любовь, когда вздумается, и ничего не давали взамен.

На дисплее над сиденьем появлялись названия остановок, поезд замедлялся, в салон входили несколько человек, рассаживались по зарезервированным местам. Толстый мужчина в очках, носик-кнопка, как у поросенка. Жена с ним давно не спит, а может, ушла, он мечтает о силе и власти, о том, чтобы забыть свой физический недостаток – и тоже играет за деньги в строгого хозяина. Сколько приходится пить, чтобы не стошнило….

Синие кресла, белый подголовник, журнал Немецких железных дорог в кармашке – все для спокойного путешествия. Пальцы Евы уже перебрали и то и то. Ответа на эсэмэс нет – нить прервалась. О чем ему рассказать, если еще получится рассказать? О том, что выбора не было? Но это неправда, выбор есть всегда. Просто она устала от этих, что были до, выбрала независимость, независимость и спокойствие очень дорогой ценой, но ведь они всегда так и стоят – дорого. А он появился уже после того, как она выбрала, – такой же ненадежный, такой, что не сможет сдвинуть ситуацию с места, но – любимый. Поймет он? Не поймет?

Поспать бы хоть немного. Поезд летел сквозь совсем непролазную ночь, чернота была в окнах с обеих сторон, низкие своды кремового потолка нависли, как этот чертов грот, про который рассказывал дедушка Людвиг. У каждого немца есть грот, в котором играет Вагнер, – так он, кажется, сказал? И спросил, не скучно ли ей, видимо решив, что она не поняла. «Нет, дедушка Людвиг, я поняла, – думала Ева, и чернота за окном плыла, лампочки дробились в злых слезах. – Поняла, потому что я разгребаю все эти ваши пещеры и ваших вагнеров – тайные желания, которые неспособны удовлетворить ваши жены. Вы сидите в них, чертовы людвиги, и ваши вонючие пещеры так и останутся вонючими пещерами, покуда в них нет любви».

Вокзал Ostbahnhof, противная морось за окном, неживой город, спрятавшийся за стекла домов и машин от дождя. Такси на стоянке, деньги из конверта, надписанного «Еве», – спасибо, Дедушка! Щетки иногда дергались, сгребали воду со стекла, таксист близоруко прищуривался куда-то в ночь, лениво двигал рулем. Ничего, там, за стеной дождя, дом, спокойное и любимое место, капсула, в которой можно спрятаться. Забраться в постель, выспаться… Рафал…

Машина остановилась у подъезда, внизу как раз закрывался ресторан, в полутьме усталые официанты убирали что-то со столов. Таксист вытащил чемодан из багажника. Усталость. Она медленно, со стуком, потащила чемодан по ступенькам – один пролет, два пролета, так-так-так-так – стучал чемодан, как эскалатор в метро в далеком году в далекой Варшаве. В третьем пролете, у двери квартиры, сидел Рафал, уронив голову на руки. На нем были черные вылинявшие джинсы, черный свитер, лыжные ботинки – первое, что успел надеть, волосы были растрепаны. Услышав шаги, он, кажется, проснулся, встал, глядя на