Души. Сказ 2 - Кристина Владимировна Тарасова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А мне – проклятые божки – неловко. И до безобразия стыдно.
Я сбегаю из спальни, оставляя позор около гардины и разбросанной кровати. Непривычные глазу портреты взирают на меня сверху вниз: я проношусь мимо, пытаясь утаить румянец недавней ситуации, но люди эти –вероятно, давно умершие – отмечают меня клеймом. Одна из ступеней выдаёт хруст, и я немедля роняю взгляд в пол. И в этот же миг сталкиваюсь с Гелиосом, который поднимается на второй этаж.
Едва припав к его рубахе, повержено отстраняюсь и прячу руки за спину. Гелиос раскусывает волнение (в ту же секунду) и интересуется самочувствием. О, мне так не терпелось рассказать о тягучем и приятном пробуждении, о никогда невиданном утре, о чудесном пении птиц (он то знает) и привлекательном аромате выпечки, о солнце и Солнце. Мне хотелось взвалить слова благодарности.
Но всё рухнуло от скотского взгляда незнакомца из сада.
– Что случилось, Луна? Ты испугалась? – спрашивает Гелиос.
Вместо ответа с несколько раз встречается с моим затылком; я оборачиваюсь на портреты и оставленный коридор, который горячими следами ведёт в стыдливую комнату.
– Луна, солнце моё, – обращается мужчина, и слова эти привлекают внимание как нельзя лучше. Руки припаиваются к щекам, и румянец оказывается покрыт ладонями. – Что тебя напугало?
Так мы и замираем. Так он и успокаивает.
И я признаюсь, что видела за окном человека (подробности, разумеется, утаивая).
– Это садовник, – объясняет Гелиос и отпускает. – Прости за вольность.
Я киваю. Лишь только потому, что за вольность рукотерапию не считаю; да и ничего приятней тёплых пальцев на коже по утру ещё не придумали.
– Значит, – заключаю я сколько-то мгновений спустя, – садовник. Тот, что Патрик…?
– Да, – быстро соглашается мужчина и разворачивается на носках. – Пройдём на кухню. Если и есть успокоительное лучше чая – ни богам, ни людям оно неизвестно.
И, пока я пытаюсь привыкнуть к древесному вкусу напитка, Гелиос обращается к книге. По правде говоря, большую часть времени он будет обращаться к книгам – вечным сообщникам и молчаливым, однако одаривающими истинами, собеседникам.
Я разжёвываю тянущуюся вафлю. И из благих намерений вопрошаю:
– А ты завтракал?
– А тебя это в самом деле беспокоит? – отвечает едкий взгляд.
То звучит как укол.
Мне не следует открывать рот без надобности, а любое проявление положительного будет расцениваться как попытка умаслить моего спасителя. Я не могу искренне благодарить его, ибо искренность на свете перевелась, оставив рыночные устои и мерзость характеров.
Мужчина показательно раскрывает книгу и возвращается к чтению. Тогда я понимаю, что нарушила многолетний порядок дома. И Гелиос понимает то, отчего спустя секунды невидимо для моих глаз (как он думает) смеётся.Затянувшийся по времени завтрак нарушает зашедшая в дом обслуга. Каждый отсчитывается о проделанной работе.
И только одно лицо считает допустимым поздороваться со мной отдельно. Нерадивый садовник склоняется близ стола и о чём-то лебезит. Мимо пролетают разрозненные слова: «богиня Солнца», «женщина в доме» и прочий неуместный стыд, а потому Гелиос швыряет прохладный взгляд. Книга в его руках хрустит, я же, позабыв от растерянности и волнения всё на свете, прячу глаза в опустевшей чайной кружке. Садовник откланивается, извиняясь за беспокойство. Через кухонную дверь выходит потертый комбинезон и грязная – с отметинами зелени и песка – кепка. Я разглядываю удаляющегося со спины.
Дверь хлопает, и книгой по столу хлопает Гелиос.
– Что это было, Луна?
– Ничего.
И мужчина повторяет каждое слово по отдельности, а я повторяю с иной формулировкой:
– Не знаю! Ничего!
– Первый день, – зудит голос, – первый день в доме, а ты уже пытаешься держать меня за дурака?
– Что? О! Нет, нет!
– Я бы спросил: «Это твоя благодарность?», но в благодарности не нуждаюсь, ибо в какой-то степени считаю, что подобно Хозяину Монастыря выкрал твою свободу.
Хочу объясниться, но перебить не осмеливаюсь.
– Я не прошу благодарности, Луна. Но уважение…Это единственное условие. Уважай порядок. Уважай клан Солнца. Уважай хозяина дома Солнца. С тебя требуется только проклятое…
– Я уважаю тебя, Гелиос, и… – начинаю лепетать, но отчего-то путаюсь в словах и мыслях. – И благодарна за то, что нахожусь здесь…
– Отчего же называешь «дом» чужеродным «здесь»?
– Прости?
– В чём причина твоего беспокойства, Луна? – вопрошает мужчина, но с ответом я не спешу. – Если случилось нечто, о чём я должен беспокоиться, будь добра сообщить об этом как можно раньше.
Отмалчиваюсь и потому мужчина, равнодушно пожав плечами, покидает кухню. Отбиваю пальцами по пустой кружке; вдруг поднимаюсь и следую по пятам. Гелиос зовёт меня тенью и останавливается. Я замираю подле и ловлю подозревающий в чём-то взгляд.
– Ты можешь заниматься своими делами, – говорит он.
– Я занимаюсь.
И мужчина вздыхает что есть сил.
По правде, я пытаюсь приноровиться к движениям в доме; пытаюсь уловить идущие время и возможности, дела и развлечения, компанейскую жизнь и наличие постоянного собеседника.
– Что же это за дело, Луна? – парирует обозначенный. – Слежка? Догонялки?
Он разворачивается и бредёт дальше по коридору. Я шмыгаю по пятам и отвечаю:
– О, ведь ты тоже этим занимаешься! Не так откровенно. Я изучаю тебя. Всего-то! Понимаю и приглядываюсь.
– Как будто это что-то изменит.
– Наши с тобой отношения, конечно. Взаимоотношения, – поправляюсь я.
– Ни о каких взаимоотношениях речи быть не может, пока не научишься отвечать на мои вопросы. И делать то честно.
– Ты приказываешь! – с досадой восклицаю я.
– Ты вынуждаешь.
– Вынуждаю напирать с расспросами?
Готов завопить, вижу по взгляду.
– Вынуждаешь заботиться о тебе.
У кабинетного стола Гелиос останавливается – врезаюсь, прошу прощения и отступаю.
– Солнце моё, – протягивает мужчина, – мы переспали, такое случается. Забудь. Оставь это. Ни ты мне ничего не должна, ни я тебе. Всё в порядке.
– Разумеется, – в секунду соглашаюсь я и ложь эта даётся всего тяжелей.
Спаситель
По первости она преследует меня. Приглядывается, присматривается. Затем избегает. Думает, я не замечаю того?
В голове селится паршивая мысль, несколько: напрасно я вмешался в её перебранку с Хозяином Монастыря, напрасно один плен заменил другим. В монастырских стенах у неё была – вопреки монастырским правилам – некоторая свобода. Свобода выбора. Она каким-то образом заслужила право голоса и слова, речи её дурманили Яна и в итоге бы девочка смогла встать рядом с ним. Ощущаю это. Предчувствую.
Однако я вмешался и забрал её в прокоптившийся веками особняк – без людей и бесед, без компании и общения. Без перспективы. Слуги были выучены пропадать к обеду, прибывающие гости – редки. Что я мог дать девочке, которая едва перешагнула порог юности?
Следовало оставить её в