Норвежская новелла XIX–XX веков - Бьёрнстьерне Бьёрнсон

— Спасибо, — сказала она.

Я не чуяла под собой ног от радости, я побежала к буфету и стала что-то рассказывать. Наверное, что он больше никогда не вернется к ней. Мимо прошел управляющий и сделал мне резкое замечание, но я не обратила на него никакого внимания.

Когда кафе закрылось, Т*** проводил меня до дому.

— Дайте мне пять марок из тех десяти, что я дал вам вчера, — сказал он.

Я хотела, чтобы он взял все десять, и он взял их, но дал мне из них пять на чай. И не пожелал слушать моих возражений.

— Я так счастлива сегодня, — сказала я. — Если бы я осмелилась пригласить вас к себе. Но у меня такая крохотная каморка.

— Я не поднимусь к вам, — сказал он. — Спокойной ночи.

Он ушел. Старой нищенке, которая опять стояла на углу, он забыл подать милостыню, хоть она и поклонилась ему. Я подбежала к ней, дала ей монету и сказала:

— Это от того господина в сером, который только что прошел мимо.

— От господина в сером? — спросила нищенка.

— Да, от того господина с черными волосами. От Владимира.

— Вы его жена?

Я ответила:

— Нет, я его раба.

Несколько вечеров подряд он говорил, что сожалеет, но не может вернуть мне деньги. Я просила его не обижать меня. Он говорил это так громко, что все вокруг слышали, и многие смеялись над ним.

— Я негодяй, я мерзавец, — сказал он. — Я взял у вас деньги и не могу их вернуть. За пятьдесят марок я дал бы отрубить свою правую руку.

Мне становилось страшно от этих слов, и я ломала себе голову, как бы мне раздобыть ему денег, но мне негде было их взять.

Немного погодя он снова заговорил со мной:

— А если вы спросите, что случилось, то извольте: желтая дама уехала со своим цирком. И я ее забыл. Даже не вспоминаю о ней.

— И все-таки сегодня ты ей снова написал, — сказал один из его друзей.

— В последний раз, — ответил Владимир.

Я купила розу у цветочницы и хотела воткнуть ее в петлицу его пиджака. Но я почувствовала его дыхание на своей руке и долго никак не могла найти петлицу.

— Спасибо, — сказал он.

Я попросила в кассе те несколько марок, которые мне еще причитались, и отдала их ему. Но это была такая малость.

— Спасибо, — снова сказал он.

Я была счастлива весь вечер, пока Владимир не сказал:

— На эти марки я уеду. Я вернусь через неделю, и вы получите тогда свои деньги.

Заметив мое движение, он вдруг добавил:

— Я люблю вас! — И взял мою руку.

Я совсем растерялась оттого, что он уезжает и не говорит даже куда, хотя я его и спросила. Кафе, люстры, многочисленные посетители — все поплыло передо мной, я не выдержала и схватила его за руки.

— Я вернусь к вам через неделю, — сказал он и резко поднялся.

Я слышала, как управляющий сказал:

— Вам придется искать другое место.

«Ну что ж, — подумала я. — Какая разница! Через неделю Владимир вернется ко мне!» Я хотела поблагодарить его за это, обернулась, но он уже ушел.

Через неделю, вернувшись вечером домой, я нашла от него письмо. Он был в таком отчаянии, писал, что поехал за желтой дамой, что никогда не сможет вернуть мне деньги, что впал в нищету. Снова бранил себя, называл низким человеком, а внизу приписал: «Я раб желтой дамы».

Я плакала круглые сутки. Ничего не могла с собой поделать. Через неделю меня уволили, и я начала искать новое место. День-деньской я обивала пороги других кафе и гостиниц, звонила и частным лицам, предлагая свои услуги. Все напрасно.

Поздно вечером я покупала за полцены газеты и, придя домой, старательно читала все объявления. Я думала: может быть, я все же найду что-нибудь и спасу нас обоих, и Владимира и себя…

Вчера вечером я наткнулась в газете на его имя и прочитала то, что было о нем написано. Я сразу же вышла из дому, ходила по улицам, домой вернулась утром. Быть может, я где-то спала, а быть может, сидела на лестнице, не в силах сдвинуться с места. Не помню.

Сегодня я снова это прочитала. Но впервые я это прочитала вчера вечером. Я заломила руки и опустилась на стул. А потом почему-то села на пол, прислонившись к стулу. Била по полу руками и думала. А может, и не думала. В голове было совсем пусто, и я ничего не помню. Потом я, должно быть, встала и вышла. На углу, это я помню, я дала монету старой нищенке и сказала:

— Это от господина в сером, вы его знаете.

— Вы что, его невеста? — спросила она.

Я ответила:

— Нет, я его вдова…

До утра я бродила по улицам. А сейчас снова прочла это. Его звали Владимир Т***.

Рейерсен с «Южной звезды»

Старая, до черноты просмоленная рыбачья шхуна входит в Воген, волоча за собой привязанную сзади шлюпку. Название шхуны — «Южная звезда», имя шкипера — Рейерсен. И шхуну и шкипера давно хорошо знают в Вогене, недаром он столько лет подряд из года в год появляется в здешних краях вялить рыбу для испанцев в Бахалаосе.

На холмах вокруг ни души, только в самой глубине бухты около лодочных сараев играют местные ребятишки. Не то бывало в прежние времена. Лет двадцать тому назад, когда «Южная звезда» впервые бросила якорь перед сушильнями, на всех холмах собрались дети и женщины, чтобы на нее полюбоваться, а рыбаки один за другим садились в лодки и плыли к «Южной звезде» — повидать шкипера, расспросить его о новостях.

На борту их четверо; но за штурвалом сам Рейерсен, такой уж у него заведен порядок для разных важных случаев. По-прежнему, как и в былые дни, он правит шхуной с такой торжественностью, точно это не рыбачья шхуна, а громадный пароход. У него седая голова, седая борода, а ведь было время, когда волосы и борода были черны; двадцать лет назад это было, когда в первый раз молодым еще парнем приплыл он в Сальтен. Куртка на нем старая, вся в заплатках, пообносился Рейерсен, но, входя в гавань, он адмирал своего судна и команды отдает громовым голосом.

— Отдать якорь! — гремит его голос.

И летит в воду якорь.

Могучий грохот цепи и богатырский голос спорят друг с другом в громкости. Но времена уже не те. Теперь сюда заходят торговые пароходы, а народ здешний ни во что уже не ставит добрые старые рыбачьи шхуны. Услышав, как загремела якорная цепь, дети, игравшие возле сараев, мельком глянув на море, как ни в чем не бывало, продолжали играть, точно сказали друг другу, что это, мол, всего лишь старый Рейерсен на своей шхуне.

Когда все дела были переделаны, шхуна поставлена на якорь и матросы улеглись по своим койкам, шкипер один остался на палубе, он сидел и глядел на море. Ночь выдалась теплая и тихая, вода от солнца — золотая. Рейерсен знал тут каждый островок, и с каждым из них для него были связаны воспоминания; в сущности, здесь прошла вся его удалая молодость, в те три летних месяца, что он ежегодно проводил здесь на засолке рыбы. Он тут считался первым парнем, никто ему не перечил, и не бывало так, чтобы он задумал что-то и не добился бы своего. По воскресеньям он ходил в церковь: где люди — там и он; назад он возвращался всегда с целой свитой девушек. Если молодежь рыбацкого поселка затевала в белые ночи танцы, то уж Рейерсен всегда тут как тут; посмотрят люди на море и видят, как уже плывет к берегу его шлюпка, сам он во весь рост стоит на корме в начищенных до блеска ботинках, а на веслах сидит либо кок, либо матрос из команды. Отплясывал он на танцах прямо молодецки, а девчонок в жар бросало от моряцкого запаха, исходившего от его дорогого синего костюма. Да, Рейерсен и впрямь был парень хоть куда, и все были с ним приятелями, а местные парни всегда ему во всем уступали, стоило ему только показаться. Куда им было тягаться с ним! Ни один не пытался пустить в ход кулаки, они лучше отходили в сторонку, чтобы поплакать в темном углу.

А теперь у Рейерсена в Офотене жена и пятеро детей.

Блестит море, и ночь спускается, а шкипер Рейерсен все сидит и вспоминает былые денечки. Каких только девушек у него не было! Самые видные во всем Вогене. В первый год ему особенно нравилась одна черноглазая, черноволосая. В самое неподходящее время их видели вдвоем с этой только что конфирмованной девушкой: то ночью, то утром спозаранку, когда, казалось бы, им лучше быть порознь. А к концу сезона, когда пора было шхуне уходить, все вдруг кончилось. Рейерсен перестал с нею танцевать, а стал гулять с толстой девахой, настоящей рыбачкой из Иттер-Вогена. На щеках у ней были улыбчатые ямочки, зубы белые, а звали ее Эллен Хелене.

Ах, уж эта Эллен Хелене!

С ней он гулял год. У Рейерсена редко бывало, чтобы он целый год с одной и той же хороводился, и потому вокруг стали поговаривать, что наконец-то и он попался! Ого! Плохо же вы знаете Рейерсена. Но уж зато помолвку Эллен Хелене с местным кузнецом Рейерсен расстроил вконец, дело даже до того дошло, что он прямо на людях стал называть ее своей любушкой.