Кукушата Мидвича. Чокки. Рассказы - Джон Уиндем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если люди из Трайна или откуда-нибудь еще начнут любопытствовать, если тут появятся чужаки, задающие нескромные вопросы, мы ради наших собственных детей и ради самих себя не станем им ничего отвечать. Но просто молчать и уклоняться, будто мы что-то скрываем, мало. Мы должны показать им, что в Мидвиче вообще ничего странного не происходит. Если мы объединимся и убедим наших мужей, что они тоже должны действовать в наших интересах, то никакого нездорового вынюхивания не будет, и нас оставят в покое, как это и должно быть в цивилизованном обществе. Это не их дело, это наше дело. Нет никого на всем свете, кто имел бы большее право или долг защитить наших детей от эксплуатации, чем мы — те, кто станет их матерями.
Анжела внимательно следила за залом, почти за каждым лицом и его выражением в отдельности, точно так же, как это было в начале ее речи.
Затем она сказала:
— А теперь я приглашу к нам викария и доктора Уиллерса. Если разрешите, я отлучусь на несколько минут, а потом снова вернусь. Я знаю, у вас есть множество вопросов, которые ждут ответа.
И Анжела ускользнула в маленькую комнату за сценой.
— Великолепно, миссис Зиллейби. Просто великолепно! — сказал мистер Либоди.
Доктор Уиллерс взял ее руку и пожал.
— Мне кажется, вы свое дело сделали, дорогая, — произнес он, уже выходя с викарием на сцену.
Зиллейби подвел ее к креслу. Она села, прикрыла глаза и откинулась на спинку. Лицо было бледное, выглядела она опустошенной.
— Лучше бы пойти домой, — сказал он ей.
Анжела покачала головой.
— Нет. Через несколько минут все пройдет. Мне надо вернуться.
— Они справятся сами. Ты свою роль сыграла, и сыграла прекрасно.
— Понимаешь, я ведь знаю, как они себя чувствуют. Это исключительно важно, Гордон. Мы должны дать им полную возможность спрашивать и говорить сколько угодно. Им нужно к тому времени, как они начнут расходиться по домам, преодолеть полученный удар. Что им необходимо, так это чувство взаимной поддержки. Я это знаю, мне нужно то же самое.
Она положила руку на лоб, потом откинула волосы назад.
— Ты знаешь, Гордон, это ведь неправда — то, что я только что говорила.
— Что именно, родная? Ты ведь говорила о многом.
— Да о том, что рада и счастлива. Два дня назад это было чистой правдой, а сейчас я боюсь. Я боюсь, Гордон.
Его рука, обнимавшая ее плечи, напряглась. Вздохнув, она склонила голову и прижалась к его плечу.
— Дорогая, дорогая, — говорил он тихо, поглаживая ее волосы. — Все обойдется. Мы будем заботиться о тебе.
— Не знать! — воскликнула она. — Вернее, знать, что нечто развивается в тебе, и гадать — что и как. Это ведь так унизительно, Гордон! Чувствуешь себя каким-то животным.
Он поцеловал ее в щеку и продолжал гладить волосы.
— Не надо волноваться. Я готов биться об заклад, что, когда он или она появится на свет, ты только взглянешь и тут же скажешь: «Господи, нос совсем как у Зиллейби!» А если нет, что ж, мы встретим это вдвоем, плечом к плечу. Ты не одинока, родная, ты никогда не должна думать, что ты одинока. Здесь я, здесь Уиллерс. Мы все тут, чтобы помочь тебе, всегда, круглые сутки.
Она повернула голову и поцеловала его.
— Гордон, милый, — сказала она, собралась с силами и встала. — Надо идти!
Зиллейби долго смотрел ей вслед. Потом пододвинул кресло к неплотно закрытой двери, зажег сигарету и устроился получше, чтобы в потоке вопросов уловить истинное настроение деревни.
Глава 10
Мидвич договаривается
На долю января выпала задача смягчить последствия удара, перестроить эмоции в нужном направлении и, таким образом, выработать единое отношение к создавшейся ситуации. Описанное выше собрание можно было рассматривать как успех. Оно очистило атмосферу и разрядило напряженность, его участники, психологическая обработка которых продолжалась и позже, пока не было наконец достигнуто согласие в мыслях, восприняли идею солидарности и взаимной помощи.
Можно было ожидать, что немногочисленные заядлые индивидуалисты займут обособленную позицию, однако и они, подобно большинству, не были заинтересованы в том, чтобы кто-то начал копаться в их частной жизни и вытаскивать ее на всеобщее обозрение, чтобы, как следствие, улицы деревушки оказались забиты машинами, а толпы идиотов-туристов пялились в окна. Более того, тем двум-трем, что продолжали тосковать о сенсационной славе, вскоре стало ясно, что мидвичцы не преминут ответить на их действия всеобщим бойкотом. И если мистер Уилфред Уильямс даже и подумывал о тех барышах, которые могли бы сорвать «Коса и камень», он оказался вполне достойным членом общины, ибо был очень чувствителен к соображениям о явных преимуществах устойчивой прибыли своего кабачка.
Как только потрясение, вызванное внезапностью удара, сменилось ощущением, что штурвал находится в надежных руках, а маятник настроения незамужней молодежи качнулся от ощущения страха к почти нескрываемой браваде и возникло предчувствие перемен, похожее на то, что предшествует началу ежегодного фестиваля или открытию выставки цветов, самочинно организованный комитет смог успокоиться, решив, что ему как минимум удалось ввести события в нужное русло.
Первоначальный состав комитета, сложившегося из супружеских пар Уиллерсов, Либоди, Зиллейби, а также окружной медсестры Даниельсон, был пополнен нами и мистером Гриммом, кооптированным, чтобы представлять интересы нескольких перевозбужденных женщин — сотрудниц Грейнджа, которые волей-неволей обнаружили себя тесно повязанными проблемами Мидвича.
Хотя мнение большинства на заседании комитета, состоявшемся спустя пять дней после собрания, можно было выразить словами: «Пока все идет как по маслу», члены его понимали, что дальнейшее никак нельзя пустить на самотек. Атмосфера, которую так успешно удалось создать, могла, как это чувствовали все собравшиеся, смениться обычными предрассудками и предубеждениями. Было ясно, что достигнутое должно подпитываться и укрепляться хотя бы какое-то время.
— Что нам необходимо, — суммировала Анжела, — так это создать нечто вроде братства, противостоящего всеобщему несчастью, причем то, что это действительно несчастье, нам придется тщательно скрывать.
Это мнение было одобрено всеми, за исключением миссис Либоди, явно пребывавшей в глубоком сомнении.
— Но, — сказала она неуверенно, — мне кажется, мы должны стараться быть честными, не правда ли?
Мы смотрели на нее, не понимая, что последует за таким началом. Она продолжала:
— Так ведь это же действительно наказание, верно? Такое не могло случиться с нами без причины. Причина обязательно должна быть. И разве наша обязанность
