Смена караулов - Борис Бурлак

— Ну перестань, перестань, — сказала Ульяна, наклонившись к сумочке и отыскивая зеркальце.

Вика обычно ни о чем не допытывалась, уверенная, что мать сама все расскажет, немного успокоившись. Она даже об отце старалась не расспрашивать, давно привыкнув к тому, что мама исподволь, с годами, посвящала ее в новые и новые подробности своего короткого счастья на войне. Уже совсем взрослой дочери Ульяна рассказала, как полюбила она на фронте Платона Горского, какая необыкновенная свадьба была у них на дунайском берегу, недалеко от Измаила, и как позднее, за границей, узнав о беременности жены, Платон буквально грезил сыном-крепышом.

Но сейчас Вика не удержалась и забросала мать вопросами: за что ее наградили орденом? кто представил спустя столько лет? или так долго искали ее после войны?..

Ульяна рассказала по порядку все, что припомнилось ей сегодня тут, на Морском бульваре. Как на хуторе Вереб помогла подняться с земли раненому полковнику, как завела его в первый попавшийся дом, где их укрыл обоих, рискуя жизнью, старик-мадьяр.

— Разумеется, тот полковник и представил тебя к награде.

— Ты думаешь?

— Чудес на свете не бывает. Это он, он. Никто ведь, кроме него, не знал о твоем подвиге.

— Не надо, Вика, громких слов, — недовольно поморщилась Ульяна.

— Жив он?

— Может быть. Правда, ему уже тогда было за пятьдесят. Но старика Дьюлы Яроша, конечно, нет на свете…

Дома Вика заставила мать приодеться — и чтобы с новым орденом, со всеми медалями. Потом сбегала за тортом и шампанским. Вдвоем они накрыли праздничный стол, на который Вика поставила фотографию отца в резной рамке. Улыбчивый майор зорко оглядывал маленькое женское общество, вроде бы недоумевая, по какому такому поводу этот семейный пир в будничный денек. Они выпили сначала за память о нем и только после за Ульянину награду.

Ульяна весь вечер думала не о себе, даже не о Платоне, она думала о Виктории: давно пора ей устраивать свою жизнь.

В конце июня она снарядила Вику в туристскую поездку по Волге, а для себя достала двухнедельную путевку в пансионат на берегу Каспийского моря. Вика неохотно уступила матери: они всегда отдыхали вместе. «Поезжай, встряхнись, людей посмотри, да и сама покажись людям», — говорила на прощанье Ульяна.

Когда она вернулась в Баку, то нашла в почтовом ящике целую груду писем — все, конечно, от Вики, которая чуть ли не ежедневно отчитывалась перед матерью о своем волжском путешествии. Но среди Викиных посланий оказалось несколько совершенно неожиданных. Незнакомая бывшая фронтовичка, тоже воевавшая за Дунаем, поздравляла ее с наградой. И уж совсем тронули ее сердечные слова двух солдат из саперного батальона, с которыми она раньше переписывалась, однако потом как-то потеряла однополчан из виду. Машинально перебирая накопившиеся газеты, Ульяна обнаружила еще одно письмо. Она сразу не поверила, не могла поверить, она только глянула на знакомый почерк и тут же прикрыла глаза ладонью, точно от близкого разрыва. Нет-нет! Не может быть!.. Ей просто показалось… С минуту она не решалась снова взглянуть на авиаконверт, боясь страшной ошибки. Наконец взяла себя в руки, прочла обратный адрес…

Наревевшись до боли в висках, Ульяна вскрыла письмо, которого ждала вечность и в реальность которого даже сейчас не верила. Слезы застилали ей глаза: она никак не могла осилить первую страничку, то и дело возвращаясь к прочитанному.

Привыкнув немного к мысли, что это не какой-нибудь сон, а настоящее Платоново письмо, она принялась за чтение более спокойно. Платон обстоятельно писал о том, как он разыскивал ее по всей стране вплоть до середины пятидесятых годов и как отовсюду получал неутешительные ответы. Он уже давным-давно отчаялся найти свою Улю-Улюшку и вдруг на днях узнал случайно из газеты…

Утром она села за ответ… Прочитав написанное, огорчилась, что и сотой доли пережитого не сумела изложить на бумаге. Нет, не писать — рассказывать надо, рассказывать много вечеров подряд. Вот он приедет, и тогда они наговорятся досыта.

Но женский инстинкт тотчас подсказал ей, что Платон, конечно, давно обзавелся другой семьей. Как не подумала она об этом еще вчера?.. Опять взяла его письмо, начала перечитывать в который раз. Теперь весь тон Платонова письма звучал как оправдательная речь перед ней, Ульяной. Да, он многие годы искал ее — «вплоть до середины пятидесятых годов». Значит, тогда и женился. Это ведь яснее ясного.

Ульяна сожгла законченный ответ и задумалась о том, как по-иному, а главное, покороче ответить ему на первое письмо. Она думала долго, мучительно фантазируя, что ее ответ немедленно станет известен всей новой семье Платона и поэтому надо обойтись (но как?) без всякой сентиментальности, без скрытых между строк вдовьих упреков и обид. В конце концов она сочинила простое, дружеское письмецо, такое, которое могла бы написать любая однополчанка Платона: всего одну страничку о себе и о взрослой дочери — единственной надежде в жизни — и больше ни о чем ни слова. Это будет лучше для самого Платона, который, быть может, ни с кем и не говорил о ней, тем более ничего не сказал жене.

На следующий день Ульяна собралась на почту, но еще раз, на свежую голову, перечитала написанное вчера — и ужаснулась: какая же слепая ревность руководила ею, если она могла написать так сухо, скупо! Она всегда желала лишь одного — чтобы Платон был жив, чтобы Вика наконец встретилась с отцом, — ведь он ни в чем не виноват, раз уж их развела сама война. Напрасно не отправила вчерашнее письмо, сожженное под настроение. Огорчившись, снова взялась за работу. Писала и откладывала листы в сторонку, недовольная собой, своим неумением связать обыкновенные слова в единую логическую цепь. Испортила, наверное, полпачки Викиной меловой бумаги, оставшейся после защиты диссертации. Хорошо, что Вика не видит этих терзаний матери.

Уже под вечер, устав от бесконечных противоречивых размышлений, Ульяна вложила в заготовленный конверт то самое лаконичное письмо, которое поразило ее утром своей искусственной сдержанностью, и поехала на главный почтамт, чтобы сдать его заказным. (Она привыкла отправлять только заказную корреспонденцию с той поры, когда начала розыски Платона.)

Вышла на улицу Низами, облегченно вздохнула. Многоязычный город по-прежнему блистал всеми красками южного лета. Раскаленное оранжевое солнце закатывалось где-то за Черным морем, поигрывая прощальными бликами на тихой вечерней глади Каспия, от которого, кажется, рукой подать до Урала, где обосновался ее Платон. Но между ними, точно горная гряда, вся эта послевоенная треть века.

Платон целую неделю носил Ульянино письмо во внутреннем кармане пиджака, все откладывая неминуемое объяснение с женой, Ксенией Андреевной. Однако до каких пор ходить с этим «камнем за пазухой»?

Он и внимания не обратил на краткость Ульяниного ответа, вернее, отнесся к этому проще, чем она могла подумать: ей ведь тоже, конечно, нелегко поверить сразу, что они нашли друг друга. Но Платона, как выстрел, поразила ее фраза о многолетнем одиночестве — Уля не пожалела тут ни себя, ни его. Впрочем, она имеет на это право, раз всю жизнь стоически хранила свои чувства. Неужели она так и не вышла замуж? Или выходила, но неудачно?.. Платон ухватился было за новую догадку… Да нет, он все-таки кругом виноват перед Ульяной, и не следует ему оправдывайся. Чем же столько лет жила его Ульяна? Конечно, дочерью. Не потому ли она и мирилась со вдовьей участью, что у нее росла девочка — живая, трепетная память о недолгом счастье на фронте. А у него, Платона, мысленная связь с прошлым все ослабевала и ослабевала в безнадежных поисках Ульяны. Правда, он нередко вспоминал о ней, когда глухая боль будила по ночам, особенно зимой, в часы затяжных рассветов. Однако Уля больше виделась ему вместе со всем погибшим батальоном. Для него она была уже далекой-далекой жизнью — в адриатическом тумане над венгерской всхолмленной равниной. А для нее он всегда оставался душевным ее бытием.

Платону хотелось поскорее отправиться в Баку. Вот будет встреча — и с самой Улей-Улюшкой, и с Викой! Он во всех деталях рисовал себе их встречу, забывая, что рядом с ним совсем другая женщина, которая тоже стала ему необходимой в жизни.

Сегодня, когда они с Ксенией Андреевной остались дома одни, Платон вынул из кармана Ульянино письмо и положил на стол:

— Прочти, пожалуйста.

Она неуверенно взяла сложенный вдвое, потертый на сгибе цветной конверт, вопросительно глянула на мужа:

— От кого это?

— Читай.

Ксения пробежала глазами листок меловой бумаги, исписанный женским почерком, неровно, косо. На ее спокойном крестьянском лице не отразилось ни испуга, ни удивления, однако по мере того, как она вчитывалась в текст, лицо все гуще покрывалось горячими шафрановыми пятнами от висков до подбородка.