После огня (СИ) - Светлая Марина

Он подошел к ней, склонил голову и поцеловал ее открытую шею, выступающую из выреза блузки.

— Ты здесь при свете дня, — негромко сказал Ноэль с улыбкой в голосе. — Почти невероятно.

Резко отпрянув, Грета развернулась к нему лицом и стала медленно отступать к стене. Не отрывая от него хмурого взгляда. Кто был этот мужчина? Ее любовник. Убийца отца ее сына.

Она протянула к нему раскрытую ладонь, на которой лежал медальон.

— Откуда он у тебя?

Ноэль как-то сразу все понял. Он долго смотрел на медальон, но видел только линии на ее руке. Они были глубокие, четкие, ни одной смазанной, будто вся жизнь ее определена заранее. Как странно, он никогда не верил в гадания и прочую чушь. А линии на ее руке, будто нарисованные жирным карандашом или тушью, впервые заставили его пытаться что-то в них прочесть.

Потом поднял глаза на Грету. Даже сомнения не возникло. Ни на секунду.

Гамбург. Лемманы были из Гамбурга.

Мюнстергассе, 17? Кажется, так…

Так не бывает… Но случилось. С ним, в его чертовой жизни! В памяти, залитой кровью, резко всплыло пятно на шинели под ключицей никому не известного шофера, чью фамилию он давно забыл.

А он был Лемманом!

Фридрихом Лемманом.

Ноэль шагнул к Грете и снова остановился.

— Он погиб во Франции, — ровно сказал он. — В сороковом. Вместе с оберштурмбаннфюрером Линке.

— Откуда он у тебя?

— Я был в той машине. Он отдал.

Так просто — он отдал. Грета сжала ладонь. Медальон больно впился в кожу. От этого не так стучало в голове. Глухо ныло, что теперь она ничем не отличается от девиц у комендатуры. Картофель, тушенка, кофе. Кофе был для Рихарда. Но жили же они столько лет без этого проклятого кофе!

Она оторвала тяжелый взгляд от Ноэля, обвела им комнату. В этой комнате вся ее прошлая жизнь с мужем оказалась неважной. Ей нравилось приходить сюда, делить постель с этим французом. Забыв, что Гербер ее убит. Что им сделал маленький Гербер, что на его голову сбросили бомбы? И Фриц убит.

Он убил Фрица.

Грета глубоко вздохнула. В комнате пахло табаком. Фриц никогда не курил.

— Как вы оказались в одной машине? — глухо спросила она.

— Я спланировал убийство Линке. Он лично казнил женщину, на которой я собирался жениться. Линке увлекался египтологией, я сыграл на этом. Мы вместе ехали в Париж. Доро́гой автомобиль расстрелял снайпер. Шоферу не повезло — он просто был шофером этого человека.

— Он просто был моим мужем. У нас просто был ребенок. И мне просто не повезло.

— А еще просто была война. Которую не мы развязали.

Грета положила Улля в карман передника.

— Право победителя, — кивнула она, подняла с пола ведро и направилась к выходу.

Он рванулся за ней. Обогнал на пороге и резко закрыл дверь, не давая ей выйти.

— Прости меня, — выдохнул он.

— Не надо, — подняв на Ноэля глаза, проговорила она негромко. — Ты делал то, что считал должным. И мне пора об этом вспомнить.

— О чем вспомнить, Господи? Ну чего ты хочешь от меня? Я все сделаю. Только останься.

— Я не могу. Тебе не нужно ничего делать. Я не могу.

— Пожалуйста, Грета…

Одновременно с его «пожалуйста» с улицы донесся сигнал автомобиля. Ноэль вздрогнул. Прошли его полчаса. В глаза ей теперь смотреть не получалось. Слишком ясно осознавал — она действительно не может. К чему мучить еще и этим. Глядя на него, она всегда будет видеть только убийцу своего мужа… и своего ребенка. И все-таки он, игнорируя повторный гудок, снова прошептал:

— Пожалуйста…

— Тебя ждут, — ровно сказала Грета. Тем тоном, каким говорила когда-то давно. До той ночи, когда открыла ему свою дверь. До тех ночей, когда бегала к нему, как изголодавшаяся дворовая кошка.

Ноэль больше не останавливал ее, и она, наконец, ушла из комнаты, в которой за один миг все встало на свои места. Он невидящим взглядом смотрел в дверной проем. Потом с тем же взглядом прошел к кровати, стянул с шеи полотенце, бросил его на спинку и стал одеваться. Одевался он быстро по армейской привычке.

Когда уже садился в машину, зачем-то оглянулся на окно кухни, которое выходило на дорогу, и из которого Грета смотрела в те дни, когда оставалась дома дольше него. Это бывало редко — обычно она уходила очень рано, когда он еще спал, наверстывая ночные часы.

Сейчас в окне было пусто.

— Что-то вы сегодня задержались, господин лейтенант, — сказал капрал Жером, улыбаясь. — Дела не пускали?

— Дела, — отрезал Ноэль. — Едемте.

В тот вечер он вернулся поздно и сразу поднялся в свою комнату. Видеть ее больные глаза было выше его сил. Мучить ее своим присутствием — еще хуже.

За ужином Рихард получил капустную похлебку с кусочком рыбы из армейской консервы. Грета к ужину не притронулась и ушла к себе. С тех пор она почти не ела и совсем перестала улыбаться. Спрашивать снова ничего не стал. Захочет — расскажет сама. Но она не рассказывала. Она словно была где-то бесконечно далеко, неожиданно обнаружив, что существует отвратительно страшный мир за пределами построенного ею мира. Построенного ими мира. И об этом нельзя забывать.

13

— Господи, это чушь какая-то, — рассмеялся Юбер. — Я уже не знаю, кого ненавижу сильнее. Немцев за то, что они сделали. Или наших тварей с их гребанными анкетами, кино, перезахоронениями и прочим дерьмом, которое проходит через меня.

— Каждый делает то, что должен, и то, что может, — отмахнулся Ноэль и пригубил бокал.

— Ни хрена. Мы ничего не можем. В горах, без погон, мы могли больше. Здесь только два пути. Либо к стенке и расстреливать тысячами. Либо просто забыть и делать вид, что все нормально. Я бы выбрал первый вариант, но у нас патронов не хватит.

— Есть еще бомбы.

Уилсон поморщился и мотнул головой.

И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастания земли. А там был маленький Гербер Лемман. И его тоже ниспровергли.

Ноэль хорошо помнил ее взгляд, когда она рассказывала ему о том, что у нее был сын. О его гибели она сказала кратко: «Нас разбомбили. Он умер». Он повернулся к ней, привлек к себе и тихо спросил: «Ты плакала тогда?»

«Кажется, нет, — ответила Грета. — Я не помню тех дней. Я помню, что Рихард привез меня в Констанц. Здесь плакала. Когда поняла, что Гербер остался там, под завалами. Когда думала, что ему было больно. А я ничем ему не помогла».

На это Ноэль ничего не мог сказать. Мог только обнять, прижать к себе крепче. И больше никогда-никогда не заговаривать ни о войне, ни о том, что было до войны. Все это осталось за окнами и за дверью его комнаты, в которую она приходила. Весь мир был там. Настоящими они казались себе только друг возле друга.

Как вышло, что от мира не спрячешься? И нужно было принимать друг друга со всем их прошлым и настоящим. Можно ли принять? Нужно ли? Она не смогла, и не ему винить ее в этом. Потому что тысячу раз виноват сам.

— Бомбы — это выход, — хохотнул Юбер. — И лучше ядерные, как в Японии.

— Право победителя.

Тогда, шесть лет назад, он победителем не был. Он взял на себя право мстить. Это было правильно. Иначе было нельзя. Последующие годы он расплачивался за это решение. В горах, в городах, в огне и дыме. И теперь расплачивается. Оставалось посыпать голову пеплом. Или просто не быть.

Весна была ужасной. Он много пил, мало ел, почти не спал. Он изматывал себя. Днем работой, ночью — алкоголем. Остановиться не мог. Было тошно. Они с Гретой настойчиво избегали друг друга и почти не виделись. Когда он выходил из комнаты, ее уже не было. Когда он возвращался, она давно спала. Дважды он, накачавшись спиртным, задерживался перед ее дверью среди ночи, тянулся к ручке и уверенный, что комната заперта, уходил к себе.

— Какое, к черту, право! — не унимался Юбер. — Я бы и Риво подорвал, будь моя воля! Мы это все натворили! Все вместе, понимаешь?