Выстрел из прошлого - Михаил Нестеров

Геннадий Лещик подъехал к дому декана на такси. Грузный, чуть живой, тяжело дышащий адвокат с трудом поднялся на третий этаж и остановился перед дверью. Нажав на клавишу звонка, расстегнул куртку и, глянув вниз и заметив, что стоит на коврике, вытер ноги.

– Здравствуйте, Геннадий Владимирович! – приветствовала его хозяйка, пропуская в квартиру.

– Чего она опять натворила? – отставной чекист решил выяснить все еще в прихожей. Конечно, не обратил внимания на домашнюю одежду хозяйки: простенькую кофту, свободные черные брюки и тапочки. Он пару раз встречался с ней и каждый раз видел ее в строгом костюме. Пару раз хотел заглянуть ей в глаза за толстыми стеклами, но, казалось, смотрел в бинокль.

– Успокойтесь – ничего страшного. Проходите.

– Да, ничего страшного, – качнул он головой, – когда от дел отрывает декан и приглашает для разборов полетов не в деканат, а к себе домой. У моей дочери сифилис? Сука, проститутка!

– Успокойтесь!

С мороза, а больше от жара полного лица очки Лещика запотели, и он слепо таращился на хозяйку. Сдвинув их на кончик носа и глядя поверх оправы, он прошел в комнату, как в свой кабинет, не разуваясь.

– Чаю, кофе? – спросила она.

– Корвалолу! – Адвокат ругнулся, наткнувшись на стул: «Вконец ослеп! Ладно не оглох», – подкорректировал он, услышав знакомую до боли фразу:

– Ваша девочка отбилась от рук.

– Да знаю, знаю! Чего она натворила?

«Ну, что ты натворил? Рассказывай, Виктор». Она едва заметно покачала головой: дети похожи друг на друга и совершают похожие поступки; родители похожи друг на друга и задают одни и те же вопросы.

– Ей грозит отчисление. И уже никакие деньги и связи не помогут. Разве что…

Адвокат облегченно выдохнул. К беседам такого рода он привык. Теперь начал понимать, почему декан «забила стрелку у себя на хате». Лещик не стал гадать: сняв очки, без которых он походил на крота, он беспомощными близорукими глазами в упор посмотрел на декана. Однако голос его стал уверенным, ленивым.

– Что у ВАС случилось, Ирина Львовна?

– У НАС случилось, Геннадий Владимирович, – также акцентировала хозяйка квартиры, присаживаясь напротив гостя. – Услуга за услугу, идет? Я лично довожу Свету до пятого курса и гарантирую ей диплом. За долгую перспективу я прошу от вас сиюминутной помощи. Вы можете… – Ирина Львовна хотя и готовилась к разговору, но чувствовала, что надолго ее не хватит. Наверное, все силы ушли на тренинг. – Можете сделать загранпаспорта и визы для двух человек, не задавая вопросов и не привлекая этих людей к процедуре получения документов? Я даю вам фотографии, а вы приносите мне готовые документы.

Лещик не стал опускаться до обычного приема: «Не знаю, не знаю… Я посмотрю, что можно сделать для вас… Позвоните завтра». Водрузив очки на место, защитник довольно жестко сказал:

– Пишите расписку: вы обязуетесь и прочее. Такие вещи нынче в ходу, стоят дорого, и за них приходится отвечать. – Он отчетливо понимал, что такой распиской можно в одночасье сломать жизнь декану. По злобе, по пьянке, по любой другой причине. Стоит только обнародовать расписку, и карьера декана закончится… в тюрьме.

Долгая перспектива, сказала она. Действительно, долгая перспектива для шантажа. Отдает ли она себе отчет, на что идет?

– Я заберу расписку, когда принесу паспорта. Давайте фотографии, напишите фамилии, в какую страну и на какой срок нужны визы.

– Я все написала.

– Даже так? – удивился Лещик. – Срок в два дня вас устроит?

– Только не у меня дома, – поставила условие Ирина Львовна. – Ваш повторный визит может кое-кого насторожить. Пусть Света принесет документы к метро «Арбатская» через два дня, в пятницу, в это же время. Вы обещали не задавать вопросы, – остановила адвоката хозяйка.

– Я хотел сказать, что тогда Светка прогуляет занятия.

Ирина Львовна выразительно повела бровью:

– А когда она их не прогуливала?

– Что вы говорите? – Лещик выказал на лице удивление. – А, ну да, конечно.

В своем кабинете, расположенном на Рождественке, 8 дробь 15, Лещик снял трубку и набрал номер своей знакомой из паспортно-визовой службы.

– Наталья Александровна?.. Как рад слышать твой голос! Знаешь, я, кажется, решил твою проблему с вкладами во Внешторгбанке… Конечно, один к одному! Подъезжай ко мне… Нет, не на Рождественку, я буду в другом офисе – на Комсомольском проспекте.

19

Виктор открыл дверь ключом и пропустил Ольгу вперед. Она остановилась в прихожей, с детским любопытством заглядывая в комнату. Разулась, прошлась босыми ногами по жесткому паласу, который растянулся от стены до стены. Его Инсаров покупал метражом, тщательно замерив длину комнаты; ширина, конечно, подкачала.

– А у тебя ничего так, уютно, – сказала она.

У него с языка чуть не сорвалось: «Это тебе после клинической обстановки так кажется».

Со стеснительной гордостью он открыл шифоньер и показал на среднюю полку, которая пусть на короткое время, но принадлежала ей. Там аккуратной стопкой, выложенной его рукой так, словно он закладывал фундамент их будущего, лежало женское белье. Она оценила этот момент, подошла к Виктору и поцеловала его в щеку. Он открыл другую дверцу, которая также напоминала ему сказочную. За ней на плечиках висела женская одежда, внизу стояли туфли.

– Здесь везде чувствуется мужская рука, – сказала она, присаживаясь на софу, за которую хозяин квартиры в мебельном магазине переплатил сорок рублей. И он воспринял ее слова как похвалу в свой адрес. И тут же поспешил внести ясность:

– Я бы так не сказал. Была тут у меня одна. Но я приревновал ее к своей квартире. Я в командировке и думаю о том, что она тут хозяйничает, переставляет мебель, сортирует мои вещи и даже что-то выбрасывает. Я в семейной жизни вижу сплошной беспорядок, стремление одного ущемить права другого.

Предвидя, что скоро запутается в своих мыслях, он демонстративно глянул на часы и даже наигранно присвистнул:

– Ого! Как время быстро пролетело. Извини, мне одного буяна усмирить надо.

– Да, уж ты его усмири, – напутствовала она Виктора.

В клинику он приехал с запасом. Сел на стул, поджидая санитара, заступающего на сутки через час. Смотрел перед собой, тщетно пытаясь разобрать нагромождение мыслей. И словно впал в прострацию. Наступило что-то вроде временной смерти, когда он вдруг увидел себя со стороны. Сидит в центре «холла» и смотрится натуральным бельмом этого подвала. Делает вид, что следит за сохранностью своей подопечной. Не дает погаснуть огню – именно так он интерпретировал приказ генерала. Только что не похихикивал, как законный обитатель этой психушки: он снял с огня того, кто должен был свариться в собственном соку.

Санитар также приперся с запасом, отметил Инсаров. Он, видно, исполнял поручения своего шефа, придурка, каких еще поискать. Получилось так, что один дурак дал задание другому дураку следить за шибко умным. А может быть, он ошибался, и брат-медик самостоятельно принял решение свести Инсарова в могилу.

На вид ему было лет тридцать, определил Виктор. Косой – один глаз смотрел на кончик носа, второй – на мочку уха. Так что периферия для него то, что простые смертные видят перед собой.

Когда он спустился в это отделение, которое Виктор стал называть своим, и вперил в него свой магический взгляд, Инсарову впервые стало не по себе. Ему показалось, что санитар видит то, чего не видел он, а другие и подавно. Собственно, так оно и было, а Виктор имел в виду взгляд потусторонний.

Он как танк двинулся к палате.

– Куда ты прешь?

– Посмотреть, как чувствует себя больная.

– Она в порядке, профессор. Извините, я забыл с вами поздороваться.

– Может, ей надо сменить белье, – начал он перечислять и загибать пальцы-сардельки, – принести утку.

– Может, что-то еще.

– Может, – проявил он покладистость. На словах. А сам пошел к палате.

Виктор хотел было остановить его. Но тут в нем проснулся режиссер-экспериментатор. Он решил выяснить, какого цвета у него станет лицо, когда он увидит, что панночки в гробу больше нет.

Санитар открыл дверь и вошел внутрь. Вытянул руку в сторону и, нащупав на стене выключатель, включил свет. Зажмурился, словно зажег солнце, а не лампу Ильича, и помотал головой. Потом застыл с рукой на отлете, как окаменевший дирижер перед пустой ямой. Но вот он сделал шаг, другой. Нагнулся на третьем, заглядывая под кровать, и чуть-чуть не потерял равновесие.

Он обернулся, и Виктор впервые увидел растерянность на его отталкивающей физиономии. Но она быстро исчезла с его лица, и на нем начала проявляться подозрительность. Видимо, он тоже что-то прочитал на лице Инсарова, потому что побагровел от ненависти. Он был готов лопнуть, как капризный ребенок, у которого отобрали игрушку, но вовремя нашел отдушину. Он ринулся в атаку, намереваясь снести спецназовца плечом, поднять и бросить на бетонный пол, месить руками, пока противник не испустит дух.