Если бы Бах вел дневник - Янош Хаммершлаг

28 января Элиас отвечает своему сводному брату на его просьбу одолжить ему какую-нибудь басовую сольную кантату Баха: «Он не хочет выпустить партитуру из своих рук, так как он потерял таким образом много своих вещей». Однако, в порядке исключения брат Элиаса получил ноты, но Бах попросил его оплатить почтовые расходы. В письме от 28 сентября Элиас подтверждает возвращение произведения церковной музыки и получение приложенных 10 крейцеров.

30 августа была исполнена написанная на слова Пикандера кантата-бурлеск, так называемая Крестьянская кантата («Мы получили нового господина…».) по случаю чествования камергера Карла Генриха фон Дискау, нового владельца Клейнцшохера.

В это время при дрезденских и веймарских дворах иногда охотно слушали дивертисменты на деревенский лад и крестьянские шутки, в которых потешались над крестьянской неотесанностью.

Однако при более близком рассмотрении «Крестьянской кантаты» можно заметить то, что, по всей вероятности, ускользнуло от внимания тогдашних слушателей-господ, а именно, что Бах повернул игру наоборот. Простой, крепкий и здоровый гуманизм Баха, весь его образ жизни были далеки от утонченностей придворной жизни. В его кантате не просвещенный горожанин потешается над мужицкой простотой, а как раз наоборот: два главных персонажа кантаты, крестьянские девушка и парень, в своих ариях не только дают понять, что они кое-что смыслят в модной, тонкой городской музыке, не только поднимаются на высшую ступень итальянского бельканто, но и иронизируют над его преувеличениями. В художественном отношении именно эти две арии являются наиболее ценной частью кантаты.

В народных мелодиях «Крестьянской кантаты» Бах обнаруживает, насколько хорошо он знает не только мелодии, но и душу народных песен, и в то же время вкладывает в уста детей народа критику авторской музыки своего времени. Он как бы восклицает: «Такова ваша музыка!» Однако это произведение является не только тонкой пародией, но вместе с тем в некоторой степени насмешкой и над самим собой. В арии сопрано, в которой крестьянская девушка демонстрирует свое знание городских обычаев, Бах прибегает к самым тонким приемам иронии. Сатирическая же басовая ария крестьянского парня – шедевр более грубого юмора. Эту партию Бах заимствовал из своей кантаты Соперничество Феба и Пана.

Пан, заводила в состязании певцов, поет в этой арии свою призовую песню. И король Мидас, который присуждает первенство не Фебу Аполлону, а Пану, по мнению Баха, в самом деле заслужил ослиные уши, так как был неспособен различить, где кончается лирическое произведение Баха и где начинается пародия.

Последней кантатой Баха, время написания которой было установлено Спитта, является 116-я кантата, начинающаяся словами Царь мира, господь Иисус Христос. В двух речитативах ее чувствуется отражение трудных, напряженных времен войны: «Протяни же свою руку народу, измученному тревогой». «Здесь может идти речь только о прусском вторжении осенью 1744 года» – пишет Швейтцер… – «Кантата была написана к двадцать пятому воскресенью после дня Троицы, которое в этот год пало на 15 ноября. Музыка полна глубокого смятения, господствовавшего в душе Баха, когда он писал это произведение. Безысходная боль звучит в альтовой арии „О, невыразимая беда»…».

Но в 1745 году эта беда еще больше усилилась. Арнольд Шеринг, вопреки Спитта и Швейтцеру, доказал, что в кантате речь может идти только о

21 ноября этого года лейпцигские газеты сообщают, что прусские гусары страшно опустошают и жгут окрестности города, особенно находящиеся в близком соседстве населенные пункты Голис, Энтриш, Шёнфельд и Кольгартен.

30 ноября было подписано соглашение о сдаче города. Пруссаки реквизировали продовольствие и деньги у «враждебного» населения.

5 декабря во всех церквах был отслужен особый молебен: «Помолимся милосердному богу, чтобы он смягчил и отвел от нас тяжкую кару». 18 декабря пал Дрезден. Через неделю после этого был заключен мир.

«В 1747 году он поехал в Берлин и удостоился по этому случаю милости играть перед Его Величеством королем прусским в Потсдаме».

11 мая «Spenersche Zeitung» сообщает:

«Его Величеству было доложено, что прибыл капельмейстер Бах и сейчас находится в его приемной, где ожидает всемилостивейшего разрешения показать свое искусство. Его Величество отдал приказ немедленно впустить его к себе».

Филипп Эммануил Бах уже с 1740 года был музыкантом в оркестре и аккомпаниатором у Фридриха Великого. Он уже дважды сообщал отцу, что король хотел бы познакомиться с ним лично. Однако к старости Бах все сильнее привязывался к «тихой семейной жизни и к постоянному, непрерывному занятию искусством», поэтому он только теперь решился на эту поездку.

«Король как раз готовился к выступлению на флейте, когда ему передали перечень лиц, прибывших в тот день во дворец. С флейтой в руках он пробежал список глазами, повернулся к собравшимся вокруг него оркестровым музыкантам и сказал чуть взволнованно: „Господа, приехал старик Бах!» Он отложил флейту и немедленно потребовал привести Баха во дворец. Бах остановился у своего сына Эммануила. Ему не дали даже времени, чтобы надеть черную парадную одежду, и он должен был явиться к королю, как был, в дорожном платье. Позже Фридеман говорил, что отец его слегка затянул свои извинения по поводу своей несоответствующей случаю одежды, но король прервал его извинения, после чего между артистом и монархом завязался оживленный диалог».

Фридрих был высокого мнения о изготавливаемых Зильберманом инструментах. Бах также живо интересовался экспериментами органного мастера Готфрида Зильбермана и новой тогда механикой молоточков. Но все же эти инструменты, находившиеся тогда в стадии экспериментов, не получили его полного признания, для исполнения виртуозных и хроматических произведений он предпочитал клавицимбал, а для обучения туше и исполнения пьес более певучего, задушевного характера – клавикорды.

У короля было несколько клавицимбалов Зильбермана, и Бах должен был играть и импровизировать на каждом из них. Когда он покончил с этим, то попросил короля дать ему какую-нибудь тему для фуги, и, к изумлению присутствующих, тут же разработал ее.

О тонком понимании Бахом акустики, проявленном им при осмотре нового здания берлинской Оперы, рассказывает Форкель:

«Все, что в оборудовании этого здания было хорошо или плохо с музыкальной точки зрения и что другие замечали только после длительного наблюдения, его глаз обнаружил с первого взгляда. Его ввели в находящийся в здании огромный обеденный зал; он поднялся на круговую галерею, заглянул в углы и больше уже не интересовался здесь ничем, заявив, что архитектор произвел на свет настоящее чудо, хотя, может быть, не хотел этого и хотя об этом, может быть, никто не знает. Потому что, если стоя на галерее в этом продолговатом четырехугольном зале лицом к стене, шепнуть что-нибудь совсем тихо, то другой человек, стоящий на противоположной стороне в другом углу, также лицом к стене, ясно услышит сказанное, в то время как в зале, ни в его середине, ни в других местах, никто ничего не услышит. Секрет заключался с сводах, протянувшихся по всему потолку; Бах сразу же разгадал их своеобразное назначение.