Люди кораблей - Андрей Балабуха

В первую секунду Речистер поразился тому, как может Маринка сейчас говорить о таком отвлеченном, таком неглавном, зачем нужен ей этот исторический экскурс. Но потом внутренняя логика и властная страстность ее слов, казалось, не подбираемых сознательно, как это всегда было с ним, а спонтанно самозарождающихся по мере необходимости, увлекли его. И вдруг — внезапным озарением — он действительно увидел. Увидел ее глазами, и от этого видимое стало осязаемо близким.

…На протяжении Темных веков кухня была символом закабаления женщины. И естественно, что женщина рвалась к равноправию с мужчиной. В Предрассветные века она получила это равноправие. Но что принесло оно ей? Труд на благо общества плюс ту же кухню…

В итоге женщины стремились избавиться от того, что присуще им изначала: от деторождения, воспитания детей, заботы о домашнем уюте. Общество же старательно помогало им в этом, создавая пункты общественного питания, дома бытовых услуг, систему яслей, детских садов и интернатов. Эти институты должны были заменить женщину-мать, женщину-кормилицу, женщину — хранительницу домашнего очага. И если находились женщины, не хотевшие отказываться от всего этого, — их считали патологическими самками, тормозящими эволюцию. К чему это привело? К снижению демографического коэффициента, к появлению узкобедрых амазонок, больше похожих на мужчин, чем на женщин.

Только создание первой Сферы Обслуживания положило начало новой эре — эре подлинного освобождения женщины, всех ее творческих возможностей. Человечество поняло наконец, что нельзя требовать от женщины полного уподобления мужчине. Ей вернули возможность рожать детей и воспитывать их самой, а не в инкубаторах-интернатах; ей вернули возможность создать свой дом, где она может накормить и одеть своего мужа, — не потому, что он не в состоянии сделать этого сам, а потому что это доставляет ей радость и никто не имеет права лишать человека радости. При этом женщина остается полноправным членом общества, потому что Сфера Обслуживания позволяет ей за несколько минут сделать то, на что раньше требовались многие часы…

…Кухня была символом закабаления женщины, и диалектически закономерно, что кухня же стала символом ее освобождения. И как может женщина, понимая все это, не любить свою кухню?!

Маринка замолчала. Мелькнула нелепая мысль — за такую филиппику Дин поставил бы ей высший балл. И вдруг она увидела устремленный на нее взгляд Речистера: выражение его глаз постепенно менялось. Так меняется свет звезд, когда ты удаляешься от них с субсветовой скоростью. Ей стало зябко.

Маринка задержалась в Академии. Речистер уже привык к этому: она кончала последний, шестой, курс и писала сейчас дипломную работу — «Историю костюма веков Восхода». Из-за этого ей часто приходилось застревать то в Объединенном информарии, то на Станции аутспайс-связи, запрашивая информарии других планет, то еще где-нибудь. Вот и сегодня: она вернулась только в десять, наскоро поужинала, — Речистер целый час обдумывал и вызывал этот ужин, решив под конец, что управляться со строительством Суан-Схунского комплекса на Песчанке было все же проще, — и легла спать. Речистер прилег рядом, но как только она уснула, встал и вышел в кухню. Он сел возле окна, машинально потянулся было за биттеролом, но передумал и сунул пачку в карман халата.

«В два сорок шесть стартует к Песчанке «Сиррус», — вспомнил Речистер. — А завтра я пойду в Статистический центр, — решил он, — потому что если уж оставаться здесь, то надо как можно скорее определиться. Интересно, что они предложат мне? Могут многое, и бессмысленно гадать, что именно. Завтра посмотрим. А «Сиррус» уходит в два сорок шесть… И с ним надо бы отправить на Песчанку письмо».

Речистер достал из шкафа стилограф, вернулся на свое место у окна и задумался, положив палец на клавишу. Но слов, тех слов, которые нужно сказать Вирту, Пивтораку, Старджону и всем, оставшимся там, на Песчанке, не было.

«Как ты ушел на Границу?» — спросила однажды Маринка. Как? Он не мог объяснить. Во всем, что касалось не дела, а его самого, он никогда почти не мог объяснить, почему он поступил так, а не иначе. Просто он чувствовал, что иначе нельзя, и всегда следовал этому чувству. Тогда, четверть века назад, он еще только кончил Школу Средней ступени и не знал, что делать дальше. И не один год искал он себя, меняя работу и города, то загораясь, то угасая, пока однажды к нему не пришло это.

Это жило в людях изначально, с тех пор, когда человечество было еще лишь маленькими кучками людей, разбросанными по старой планете. Оно заставляло людей покидать насиженные места и идти в беспредельный мир, на край Ойкумены, пешком, верхом, на утлых судах пересекать моря и материки, узнавая и обживая Землю. Оно впервые разделило людей — на оседлых и кочевых. Человечество росло, заполняло планету, и она становилась все теснее и теснее. Кочевникам негде стало кочевать, и это ушло в глубины сознания, затаилось, ожидая своего часа. Но вот Земля стала тесна невтерпеж — и Человечество выплеснулось в Пространство. Мир снова стал широк; снова, как когда-то, люди на утлых судах шли открывать, узнавать и обживать новые миры; и снова монолитная масса Человечества разделилась — на оседлых и пограничников. Разведчики находили новые миры; Пионеры исследовали их, исчисляя ресурсы и оптимальные параметры населения, находя места и проектируя города; Строители благоустраивали планеты; потом появлялись поселенцы. А пограничники снова уходили вперед. И вело их это. Речистер не знал ему имени. Но когда оно пробудилось в нем — он ушел на Границу. Граница жила своей жизнью, в корне отличной от жизни Внутренних Миров и вместе с тем неразрывно с ней связанной, ибо в отдельности и Граница, и Внутренние Миры равно бессмысленны и невозможны, как невозможны на Границе Маринки, в тридцать два года еще учащиеся и не принимающие активного участия в делах своего мира; потому что там позарез нужны каждая голова и каждая пара рук и человек должен выбирать себе дело, изучать его и совершенствовать свое мастерство, пробуя это дело на вкус и на ощупь, в единый монолит сплавляя теорию и практику. Потому-то, когда Маринка хотела было улететь вместе с ним, он сказал ей: «Нет», ибо он перевидал много людей, пришедших на Границу без зова этого и ушедших назад, во Внутренние Миры, унося в себе самую болезненную из всех болей — боль разочарования.

Внезапно Речистер понял, что не останется на Лиде. Маринка права: вековой ошибкой было предъявлять к женщине те же требования, что к мужчине. Но и от пограничника нельзя требовать того же, что от жителя Внутренних Миров.