Три версии - Леонид Сапожников

Она многое рассказала о своем бывшем соседе Степане Матвеевиче Орешном.

В прошлом партизан, Орешный поселился в Трехозерске вскоре после войны: тут жил его двоюродный брат, умерший в пятидесятых годах.

Степан Матвеевич был тихим, приветливым человеком. Война оставила много отметин на нем. К тому же страдал он сердцем, частенько прихватывали приступы. А с годам подкралась к Орешному новая беда: он стал слепнуть, почти перестал читать, что особенно удручало его.

Несколько лет назад Орешному во многих отношениях было полегче и у самого здоровье еще не так расстроилось, поэтому мог работать на местной небольшой обувной фабрике, и жильцы у него поселились хорошие, Пелагея Григорьевна и Варваре Митрофановна Симончук. Они скрашивали одиночество бывшего партизана. Через несколько лет Пелагея Григорьевна умерла, а Варвара подалась в иные края, на Алтай. Поехала то ли счастья искать, то ли судьбу испытывать.

После отъезда Варвары Степан Матвеевич сильно затосковал. Намечалось у них что-то похожее на взаимное чувство, но с отъездом молодой женщины все расстроилось.

“Кто ее знает, — заметила Лукерья Филипповна, — видно испугалась Варюша. У Степана приступы зачастили, да и слепнуть он начал. Ему врач прописал очки со стеклами сильными, а у нас в Трехозерске таких и не достать было… Он бывало все через лупу пытался читать. Только много ли через нее прочитаешь? Однако и Варюшу не поднимается голос осуждать. Она еще женщина молодая, а тут брать на себя этакую заботу. Всяк сверчок свое поет. Дай ей бог счастья, женщина она была хорошая, да не очень удачливая. Степан, конечно, скучал, но мне говорил: “Надо ей было ехать, Филипповна, надо. Я сам сказал, а то и приказал: уезжай! Чего ей с таким судьбу свою связывать? Неправильно это будет”.

На майские праздники объявился в Трехозерске Никита Гладышев. Он разыскивал Симончуков. А потом несколько часов они разговаривали — Никита и Степан Матвеевич. О чем? Этого ни Лида, ни ее бабушка не знают. Единственное, что им было известно, — мнение Орешного, который сказал: “Хороший паренек. Толковый. Я ему про войну рассказывал. У него отец тоже вроде партизаном был. Альбом с фотографиями показывал…”

Я везу этот альбом в своем портфеле. После смерти Орешного альбом взяла к себе Лукерья Филипповна. Я обещал ей вернуть его. Мне пришлось сказать Лукерье Филипповне и Лидочке о смерти Никиты Гладышева. Обе долго плакали.

Во второй раз Никита приехал в Трехозерск вечером шестого мая. Известие о смерти Орешного потрясло юношу. Он все повторял: “А я ему привез очки, понимаете, привез очки!..” Никита был в таком состоянии, что Лукерья Филипповна уговорила его несколько дней погостить у них. Каждый день Никита ходил на кладбище и сидел у могильного холмика. Перед отъездом он сказал Лукерье Филипповне, что снова приедет и привезет деньги, а ее попросил, чтобы она договорилась с кем-нибудь о памятнике или мраморной плите. Спросил сколько это будет стоить. Лукерья Филипповна переговорила с одним мастером поторговалась. Сошлись на ста пятидесяти рублях.

Ну вот, разрешилась загадка с деньгами и очками. Но главное впереди: моя встреча с Федором Борисовичем Гладышевым. Во всяком случае дело подошло к концу.

23 мая 1978 года, вторник, 11 часов 45 минут

Выйдя на привокзальную площадь, я по телефону-автомату позвонил Федору Борисовичу на работу и сказал, что нам необходимо встретиться.

— Если вас не затруднит, — после небольшой паузы предложил он, — приезжайте ко мне на работу.

— Хорошо, — согласился я. — Буду через полчаса.

Мы сидим с Федором Борисовичем за столом.

— Я только что вернулся из Трехозерска.

Он молча смотрит на меня.

— Ваш сын был там два раза, — продолжаю я, наблюдая за ним. — Причем последний раз он приезжал туда шестого мая, когда ваша жена была убеждена, что Никита гостит у Беленковых. Но он не был у Беленковых.

— Я знаю, — тихо говорит Федор Борисович, — вчера звонил Тихон Кузьмич и рассказал, что к ним приходил сотрудник милиции и интересовался Никитой.

— Верно, — киваю я. — Лейтенант Самсонов. Он выл у Беленковых по моему поручению.

— Я так и понял. Простите, Дмитрий Васильевич, но вам удалось узнать почему, зачем и к кому ездил Никита в Трехозерск?

Не отвечая на его вопрос, я открыл портфель и достал из него альбом покойного Степана Матвеевича Орешного. Раскрыл на закладке и взял фотографию, на которой были изображены три бородатых партизана с автоматами в руках. На груди каждого — по ордену Красной Звезды.

Я протянул фотографию Гладышеву. Он взглянул на нее и застыл, пораженный, изумленный до крайности.

— Федор Борисович, мне показалось, что крайний слева вы. Правильно?

— Да, это я, — пробормотал он.

— А кто двое остальных?

— Крайний справа — Харитон Гусев. А рядом со мной — Степан Орешный.

— У вас тоже имеется такая фотография?

— Да.

— В связи с чем и когда был сделан этот снимок? — Так уж получилось что наш разговор скорее напоминал допрос.

— В канун двадцать пятой годовщины Красной Армии несколько партизан нашего отряда, в том числе и я, были награждены боевыми орденами и медалями. Нас троих наградили орденом Красной Звезды. Прилетел фотокорреспондент газеты “Красная звезда”. Мы попросили его сфотографировать нас троих на память.

— А как сложилась судьба Гусева и Орешного? Вам что-нибудь известно о них?

— Гусев, — помолчав сказал Федор Борисович, — вскоре погиб, подорвался на мине. А Степан Орешный…

Он снова замолчал, опустил голову, Я терпеливо ждал, когда он продолжит. Я ведь разворошил его войну.

— Степан тоже погиб, — заговорил наконец Гладышев. — Можно считать, на моих руках, хотя мне и не пришлось его похоронить.

— Как же это произошло, Федор Борисович?

Гладышев посмотрел на меня в упор. Конечно, он понимал, что мои вопросы неспроста, однако же предпочитал ни о чем не спрашивать.

— Ранней весной сорок третьего года мы с Орешным получили задание взорвать немецкий штаб. Гитлеровцы усиленно охраняли весь участок. Большой группой туда трудно было пробраться. Многого ведь не учтешь: кто-нибудь кашлянул, чихнул… Словом большая группа — больше и риска себя обнаружить. Поэтому было решено, что пойдем мы со Степаном. У нас уже был опыт в подобных операциях. Вышли ночью, дошли быстро. Поначалу все сложилось в удачу. Я бесшумно снял часового. Заминировали дом и подорвали. Безусловно надо было сразу же уходить, но увидели выскакивающих из окон полуголых фашистов, не удержались и открыли по ним огонь из автоматов. Вдруг Степан увидел, что от дома бежит гитлеровец в одних подштанниках, а в руке у него портфель. Представляете, раздетый, а портфель не бросил. Значит, какие-то важные документы в нем находились. Степан скосил его очередью и бросился к портфелю. И здесь нам еще везло. Мы почти ушли. Но в этот момент Степана ранило в бедро. Он упал и подняться не может. Я хотел взвалить его на себя, а он говорит: “Не надо, Федор, я тяжелый, а снег глубокий. Оставь меня здесь, в лесу. Ты не беспокойся, я скоро сознание потеряю, а тогда уже не страшно. А вообще-то, Федя, сделай доброе дело — выстрели в меня!” Я ему отвечаю: “Не сходи с ума!”. Он опять свое: “Я не дойду, ты не дотащишь. Лучше выстрели, потому что я уже был у этих гадов в лагере. Больше не хочу!” Естественно, я не мог в него выстрелить… И тогда Степан сказал: “Оставь мне запасной диск для автомата и пару гранат, а сам бери портфель, отходи к нашим”. Я стал с ним спорить, но он крикнул: “Я тебе приказываю, сукин сын, уходи! Этот портфель, может, важнее, чем мы оба с тобой. В нем же документы!” И я, плача, как мальчишка, ушел. Вот и вся история. В портфеле действительно оказались серьезные документы. Из них нам стало известно, что немцы готовят против нас большую карательную экспедицию. В тот же день мы снялись с места. А Степан Орешный посмертно был представлен к ордену Красного Знамени…

— Федор Борисович, — спросил я, — а Никита знал об этой истории? Вы рассказывали ему?

— Я много рассказывал ему о своей партизанском жизни. Но подробно?.. Пожалуй, нет. Извините, Дмитрии Васильевич, я тоже хочу спросить у вас. Откуда у вас эта фотография?

— Дело в том, — медленно произнес я, — что в ту ночь Степан Матвеевич Орешный остался живым…

— Степан жив?! — воскликнул Гладышев. — Где он? У вас есть его адрес?

— Да, есть, — ответил я. — Но шестого мая Орешный умер. К сожалению, мне не удалось с ним встретиться и поговорить. Однако с ним разговаривал ваш сын, Федор Борисович.

— Теперь я все понимаю, — тихо произнес Гладышев. — Никита случайно встретился с ним, увидел эту фотографию…

— Вероятно, так оно и было, — кивнул я, — Никита приехал в Трехозерск в поисках родственников погибшего солдата. Они жили в доме Орешного. Никита познакомился с ним, очевидно, узнал эту историю. Я ду­маю, что он не сказал Степану Матвеевичу о том, что…