Трио-Лит 1 - Сергей Валентинович Литяжинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— С Вахидовым? — съязвил Слежанков. — А потом?
— Потом задолжал одной этнической ОПГ смешную сумму, и те его продали в рабство на строительные объекты Москвы. Три года его никто не видел. У тётки менты заявления о пропаже человека не принимали, не гражданин же РФ. В посольстве Узбекистана её тоже отфутболили, а кроме неё он никому и не нужен был.
— Ну, не совсем так, хотя тогда, наверное, и правда никому, — выцедил из себя Слежанков и сразу добавил, — А как ты с ним знакомство завёл?
— Я уже после того, как он в рабстве срок отбыл. Мне говорили, что он вернулся на себя не похожим, стал задумчивым, мрачным. Попытался вернуться к прежним занятиям, но второй заход не был столь успешным. Очередной глубокий кризис бушевал и на интеллектуальном рынке, конкуренция стала такая же, как на рынке интимных услуг. Материалы его нигде не брали, а в интернете много не заработаешь, там только тщеславие тешить.
— Но тебе-то удаётся!
— Я — другое дело. Я иначе зарабатываю. А он честный. Он же думал, что его рассказки сами по себе чего-то стоят, независимо от событий вокруг, от политической обстановки, от предпочтений пользователей.
— Рассказки?
— Ну да. Такой мистический реализм со среднеазиатским колоритом из него лез. Представляешь, советский солдат в Афганистане отбился от своих и заблудился в горах. Бродил пять дней. Безнадёга. Обезвоживание. Солнечный удар. Галлюцинации. В себя приходит в кишлаке каких-то реликтовых зороастрийцев, которые ни нашим, ни вашим, но все улыбаются, у которых старики как ангелы, а дети как бесенята. И все хотят научить его ходить по углям. Вот с этим рассказом его ко мне и привёл Станкевич, знакомец мой старый. Я Станкевичу дал на бутылку, а с Тимуром попробовал поработать. Талант. Оригинал. Язык поэтичный, но настолько далёк от современности. Весь где-то в прошлом. Про коронавирус он узнал, нет, оценил масштаб события только во время второй волны.
— А в первую где он был?
— Поначалу в рабстве, потом у тётки почти год безвылазно отъедался. Она ему внучкин ноутбук отдала, лишь бы он не ходил никуда, и Тимур весь тот год из-за него не вставал почти. Думаю, тогда он свой исторический роман в общих чертах и доделал…
Слежанков увлёкся повествованием одноклассника. Часто бросал на рассказчика удивлённые взгляды. О чём-то напряжённо думал и, улучив момент, спросил:
— Про Тамерлана роман?
— Значит, тебе всё это известно? — разочарованно ответил ФИГ вопросом на вопрос. И ещё подумал: «Что-то я разговорился». Но было уже поздно.
— Ну, ты же его первую часть продал туркам.
Фёдор Ильич офигел. Кровь ударила в щёки, и этого было не скрыть. Дождь тем временем остепенился, и он сказал:
— Я покурю на воздухе.
— Я тоже, — отозвался Слежанков, не хотел давать ему времени собраться с мыслями. Обойдя автомобиль, он подошёл к ФИГу и весело заговорил:
— Общество изменило своё отношение к курильщикам. Стражи правопорядка даже не косятся на нас.
Фёдор Ильич молчал.
— Коронавирус расставил точки над «i». Хоть какая-то от него польза.
— Это необоснованное утверждение, недоказанное.
— А зачем обосновывать? Статистика — упрямая вещь. Среди курильщиков заболевших в разы меньше по всему миру.
— Я общался с несколькими светилами и просил высказать свои соображения об этом…
— Письменно или по скайпу?
— Да хоть как. И кроме того, что экспериментально этого проверить нельзя, ни от кого ничего не добился. И только в личных беседах.
— Откуда же статистика?
— От никотинового лобби. Статистика покупается так же, как электорат.
Слежанков понимающе улыбался.
Опять крупные капли и опять салон автомобиля.
— Тимур в своём романе в чём соригинальничал?
— У меня не получилось внимательно вчитаться, — как-то нервно отвечал Глазунов, — но помню, что во многом: что-то там про двойника Тамерлана, про двойника Тохтамыша, про крылья весны. До Москвы он там всё-таки дошёл и от разочарования приказал сжечь этот нищий город. Написано было интересно и красиво, но сбивчиво, запутанно. Не было похоже на рукопись единого романа, а много-много маленьких рассказиков вокруг трёх больших повестей. Я один такой рассказик про живую воду по-своему переписал. А всё остальное туркам и продал, как только они появились. И было это, когда никто не знал, где он. До знакомства. Мне эти тексты тот же Станкевич принёс.
— Тоже за бутылку?
— Да ладно, в тот раз за пару ящиков, наверно. Неделю с ним пили. Маргинал маргиналом, а в сингл молте он знаток и ценитель.
— Интересная личность этот Станкевич. Что-то знакомое, — сказал с улыбкой Слежанков.
— Да, ты должен его помнить, мы его Абрамом звали.
— Может, и помню. А туркам-то зачем роман о Тамерлане, тем более написанный по-русски?
— Убей, не знаю. Да может, это и не турки были. Свёл их со мной студент из РУДН, турок по национальности.
— Турки, турки, — утвердительно и как-то горестно выдавил из себя Семэн, — хорошо заплатили?
— Не очень, — также горестно ответил ФИГ, — мне тогда долги надо было отдать, край.
— А роман на бумаге был?
— На флешке.
— И ты не скопировал? Может, остался где? Посмотреть бы.
— Может, и скопировал, поищу.
Потом разговор пошёл более детальный. Был ли договор с турками? Подписывал ли что? Кем они представились? Как выглядели? Очень было похоже на снятие показаний. Фёдор Ильич вспотел. Заметив это, Семэн сменил тон, чтобы Глазунов расслабился:
— А не тот ли это Станкевич, который здесь вот, — и показал на памятник Маяковскому, — своими антисоветскими стихами пешеходов пугал, году в 89-м?
— В 88-м. И менты его повязали, было дело. До конца лета в психушке потом лежал, а в сентябре мы с ним в Оптину Пустынь, которую тогда только открыли, за Библией ездили автостопом. Приятно вспоминать.
Капли продолжали стучать по крыше автомобиля и нагоняли печаль по минувшей юности даже на Слежанкова.
— Мне в таком маргинальном приключенческом роде и вспомнить
