Вне времени, вне игры - Анна и Сергей Литвиновы

Странная тишина повисла в комнате (а он, дурак, брякнул при всех в столовой).

– Чего-чего ты сказал? – не понял Лева Яшин. – Какой ящик?

– У нас так в Перове телевизор называют.

Все вокруг одобрительно загудели: «Ну!..Телевизор – ящик! Во дает Стрельцов!.. Молодчага!.. Сказанул!»

– А еще как ты выразился? – вопросил неторопливый защитник Башашкин. – За-тра?..

– Затрахают. Ну, так в пригороде у нас выражаются, – попытался вывернуться он. – Имеется в виду… – И тут он понял, что не знает, каким был в тогдашней речи подходящий эквивалент для употребленного им слова. Говорить впрямую, по-матерному, хоть и гужевались вокруг одни мужики, показалось ему совершенно неприемлемым. Трудно поверить, но футболисты тогда до чрезвычайности редко ругались матом. Даже на поле. Даже в острой ситуации. Разве что заедут кому в кость – вырвется бранное словцо, как крик боли, и все. И вот Эдику в столовке приходилось лихорадочно припоминать подходящий синоним, чтобы им стало понятно: – Задрючат. Ну, забарают.

А на музыке он засыпался еще капитальней. С ней тоже ситуация в пятьдесят шестом была аховая. Никаких радиостанций эфэм-диапазона, разумеется, не существовало. Всюду висели репродукторы или тарелки, которые он раньше видел только в фильмах про войну. Оттуда звучала опера, другая классика и разные партийно-комсомольские гимны, типа: «Сталин и Мао слушают вас». На базе имелся, правда, современный проигрыватель. На нем крутили виниловые пластинки – но проблема состояла в том, что ничего на тех, с позволения сказать, дисках, кроме русского народного и классики, не записывали. Да еще – умереть, не встать! – речи вождей. Поэтому пришлось из Индии везти с собой на родину оригинальные пласты: и Армстронга, и Фицджеральд, и Чака Берри, и даже Пресли. Всю валюту, что дали, он на диски тогда просадил.

А погранец советский, как в чемоданчике иностранный «джаст» увидел, чуть в осадок не выпал. Его и начальника караула потом наш руководитель делегации битый час за закрытыми дверями уговаривал, даже свою собственную бутылку джина пожертвовал. И галстук с пальмами. А потом сказал в сердцах: «Чтоб я больше этого, Стрельцов, не видел! А то невыездным сделаю – или вообще в лагере сгною!»

Ладно, он принял, конечно, к сведению. И дисков больше из-за рубежа не возил. Тем более что инвалюту было на что и без пластов потратить. Нищета в СССР царила страшная. Любая западная вещичка выглядела на сером фоне настолько стильно! Ведь народ, в массе своей (если не футболист, не чекист и не академик), как одевался? Хорошо, если у мужика было две рубашки. Три – так вообще богач. А обычно одна. В баню в воскресенье сходил, заодно и рубаху постирал. Есть у тебя утюг (чугунный, на углях) – погладил. А чаще – неглаженую надевал. И опять – носил до следующей бани.

Дезодорантов не то что просто не было – о них и не слыхал никто. Поэтому запашок везде – в метро, в автобусах или на комсомольских, скажем, собраниях (да даже и на улицах!) – царил особенный. Да и места общего пользования, прямо скажем, пованивали. Потому что в большинстве своем представляли собой просто дырку в полу, обрамленную досками. И табак смердел – а курили очень многие – отвратительно. Притом курили в подавляющей массе папиросы – а многие козьи ножки, то есть самокрутки, из газет сворачивали.

Вот и составляли дрянной табак, сортир и пот мощную обонятельную завесу. К ней, если честно, ему труднее всего оказалось привыкнуть. Мог бы и сам, чтобы не выделяться, опуститься и перестать поддерживать личную гигиену. Но тут – шалишь! Эдик после каждой тренировки бежал в душ. И если тренировок в день случалось две (а то ведь и три бывало!) – дважды, трижды мылся.

Другое дело, что люди в двадцатом веке оказались намного лучше. Вот характерный пример. Он еще после того, самого первого, как в этом времени появился, матча с венграми обратил внимание. На следующий день все ребята-сборники по базе ходят, будто в воду опущенные. Он спросил у одного, другого: «Вы чего, ребя, такие расстроенные?» А они на него вскинулись, удивленные: «Как не расстраиваться?! Мы ж продули! А ты че, Стрелец, не переживаешь, что ли? Тебе все равно, что ль?» В порядке вещей было даже незнакомого, случайного человека за стол посадить, накормить-напоить, хоть картошкой да самогоном – зато от чистого сердца!

И пища, конечно, в те времена оказалась куда вкусней, чем в двадцать первом, капиталистическом веке кормят. Помидоров круглый год, положим, не было. Подавались они в пятьдесят шестом году к столу два месяца: в августе и сентябре. Зато это были настоящие помидоры: ароматные, мясистые, сочные! А картошку, к примеру, ели круглый год, и была она ровная, крупная, ароматная, хрустящая! А украинское сало! Астраханские арбузы! А молочная продукция! На базе сборной такую молочку вкуснющую подавали – он таких и названий раньше не слышал, в наше время все йогуртом называется. А тут: ацидофилин, ряженка, простокваша! Объеденье! Да и поварихи на базе – мастерицы, готовили лучше, чем дома: борщ подавали, солянку, шашлык, харчо, люля-кебаб!

А спиртные напитки! Водка, конечно, как была (в двадцать первом веке), так и осталась (в двадцатом) дрянь. Пиво в сравнении с водярой пилось получше. Но Стрельцов ведь был не рядовым гражданином Страны Советов. Являлся он – футболистом. А это значит – элита. И пил потому коньяк. А коньячок армянский, который в любом магазине и каждом кабаке тогда имелся, был лучше всякого, что он пивал, будучи в двадцать первом веке. Лучше «Хеннесси», «Камю» или «Реми Мартен», хоть ви-эс, хоть ви-эс-оу-пи. Коньяк был что надо, и можно было поверить, когда говорили, что Сталин специально Черчиллю его ящиками посылал, а тому очень нравилось.

И девчонки, конечно, в прошлом оказались золотые. Мировые, как в те годы говорили, девчонки. Одежонка, конечно, куцая; бельишко стремное; волосики кое-как уложены, маникюра нету вовсе (не говоря про педикюр). Зато сердцем – яхонтовые. Готовы (если решаются пойти с тобой) и накормить, и ублажить, и приголубить, и встать за тебя горой перед любым испытанием!

Он, правда, помнил, что не все так просто. Ох, не все.

Щедрые миллиардеры

Варя прекрасно знала: за все в жизни надо платить. Это правило и сейчас, в двадцать первом веке, действует неукоснительно, а в девяностые годы двадцатого (она помнила по собственному детству) оно работало в ста случаях из ста, даже с перехлестом. В те времена обстановка царила настолько суровая да напряженная, что даже тот, кого бескорыстно одаривали, напрягал все силы, часто хилые, но обязательно отдаривался в ответ или денег старался взамен всучить. А если судить по рассказу Антонины Сырцовой, в жизни ее семьи произошел случай совершенно безвозмездного и необъяснимого гуманизма. Мало того, что ей в девяносто восьмом помогли усыновить хорошего, не больного мальчика, выправили все документы – подарили огромную сумму в долларах! И ни сразу, ни после – ничего (опять-таки, если верить матери футболиста) не потребовали и даже не попросили взамен! Может, на какую-то отдачу неведомые благодетели и рассчитывали, да ситуация в итоге пошла не в ту сторону?

Для начала Варе следовало выяснить: кто оказался таким щедрым? Кто в 1998 году, аккурат накануне кризиса, давал усыновлять детишек, да с полным комплектом документов, да предлагал усыновителям десятки тысяч долларов в придачу?

По старым «Желтым страницам» (они в те времена начали выходить) капитан Кононова установила, что указанный матерью Сырцова особняк по адресу Большой Петровский переулок, шесть, занимало в девяносто восьмом никому ни тогда, ни тем более сейчас не ведомое ТОО «Гелиос-М». Кстати, еще в девяносто девятом (Варя ради любопытства заглянула в справочник следующего года) оно по данному адресу числилось. А в двухтысячном году – нет. Тогда Варвара решила проверить: существует ли эта фирма сейчас? И если нет, то когда развалилась? И кто стал ее правопреемником?

С Вариным хакерским мастерством узнать удалось довольно быстро: аккурат в девяносто девятом компания была ликвидирована. Ни одно ООО или ИП не взяло на себя ее обязательства.

Тогда Варвара стала изучать баланс фирмы за девяносто девятый. И оказалось, что компания очень и очень солидная – да что там говорить – богатейшая! За последний финансовый год, за который сохранились отчеты, на ее счет поступило в общей сложности девятьсот миллионов рублей! В первый момент Варя подумала, что ошиблась, что счет идет в старых «деревянных». Проверила: нет, деноминацию провели годом раньше – в девяносто восьмом. И сумма, поступившая на счета фирмы «Гелиос-М», равнялась по тогдашнему курсу ста пятидесяти миллионам долларов! Вот это размах был у конторы, которая занималась усыновлением будущего футболиста Сырцова. Знать бы, зачем!

Спасти самого себя

Тот, кого все считали Эдиком, старался сделать все возможное, чтобы уберечь себя (или его?) от ужасной судьбы, с ним приключившейся. Однажды ночью его вдруг посетила страшная мысль: а что, если ему, почему-то вдруг вселившемуся в тело легендарного футболиста, будет в дальнейшем в проживании в нем отказано? Вдруг в один прекрасный день он снова очнется в своем двадцать первом веке и Игорем Сырцовым? А Эдик снова превратится в Стрельцова – без знания своей будущей судьбы, которое оказалось ему столь чудесным образом даровано? Сейчас, в пятьдесят шестом, он еще может не остерегаться девчонок и вина. Потому что точно помнит: в конце ноября пятьдесят шестого года начнется Олимпиада. И он – то есть Эдуард Стрельцов – сто процентов примет в ней участие. И станет чемпионом. (Хотя золотой медали не получит.) А вот дальше рисковать нельзя. И его судьба теряется во мраке. Одно известно непреложно: выпивка и бабы его до добра не доведут. Но! Это знает он. Но как передать это знание Эдуарду? Как сообщить ему, Стрельцову (если у него вдруг отшибет память о будущем), чего надо бояться?