Н 6 (СИ) - Ратманов Денис

— Короче, заработаешь, мир посмотришь, и пойдешь играть в рок-группе. А нет… Тебе ж футбол тоже нравится.

Он немного помолчал, я прямо слышал, как тяжело ворочаются мысли у него в голове.

— Нравится, — кивнул он и сказал: — как нас одновременно девки кинули! Точнее меня Лерка не кинула, она бы меня до старости не оставила, потому что… — Он покусал губу, взвешивая, говорить или нет, и начал буднично, словно рассказ в школе пересказывал. — Короче, у нее дочь есть, годик ей, ее мать воспитывает. Я это знал, но то ладно. В общем, она от женатого старика, девочка эта. Старик тот Лерку сразу после школы соблазнил, ну и вот. У него своя семья и двое детей. Не фигня, что Лерка продолжала с ним мутить, потому что — любовь! А у меня деньги, да и не так обидно ей, что он с женой, а она типа одна. И когда она типа у матери больной была, сама с ним кувыркалась. Я и выставил ее за дверь. Как она врала! Как выкручивалась, ты бы видел! В ноги падала. Тьфу. Ты меня понимаешь!

— Все беды от баб, — сказал я, — на хрен их.

— А еще знаешь что? Я ее ненавижу, но вот тут что-то прям сжало, — он сдавил пальцами горло, — хочется ее простить. Поверить хочется. Но я ж слышу, что она обо мне думает. Не хочу, а слышу. Ну и чувство такое, словно полголовы у тебя отрезали… или две руки… Или сердце из груди вырвали, и это все болит. Так тошно, что…

— Понимаю, — кивнул я, — хочется, чтобы это прекратилось вместе с тобой… Мне тоже хотелось. Знаешь, что такое дофамин?

— Наркота какая-то. Или лекарство, — предположил Микроб.

— Да, наркота, но — эндогенная, которая выделяется в мозгу, например, на человека. Организм чувствует, что вот с этой самкой неплохо бы размножиться, и начинает на нее вырабатывать наркоту, так возникает страсть. Потом, когда страсть гаснет, вырабатывается серотонин с окситоцином — так формируется привязанность. Причем она формируется всегда и ко всем. Даже к моральному уроду — может.

— Фига се, — криво усмехнулся Микроб.

Оказывается, ему нужны были гарантии, что его душевные страдания закончатся.

— Ну да, мы ж от зверей недалеко ушли, но всему придумываем амуров и прочее волшебство. Ну, короче, когда разрыв с дорогим человеком — наркота не выделяется, и организм требует дозу, как у обычного торчка. Наступает ломка, тоска, депресняк. Главное три дня переломаться, потом полегче. А через две недели отпускает. Точно говорю, — я щелкнул пальцами, как когда был гипнотизером, — три дня прошли, все, тебе должно быть уже нормально. Теперь две недели — и совсем отпустит. Всего две недели.

Кажется, я понимал, что делал: программировал его, говорил определенным тоном, с определенной периодичностью, забивал слова в его разум, как гвозди.

— Так она ж не просто врала, — все так же буднично констатировал Микроб. — Я ей доверял, а она меня использовала, как… как клещ. Как глист. Развела, как лоха! Или я и есть лох, раз со мной так можно?

— Глисту пофиг, кого сосать, для него все — еда, — ответил я. — А теперь представь, что ты ничего не узнал сейчас. Она тебе второго родила — уже от тебя, и первого подсунула — содержи, а сама — налево, и опять, и снова, и уже с другим. И выяснишь ты это лет в пятьдесят, лысый, старый и хромой. Как перспектива?

Он повел плечами.

— Ну а так за тобой «Титан», вот выпустят тебя из застенок — как сыграем! Мир вздрогнет. Так что пусть валит! Пусть смотрит, сколько бабла потеряла, и локти грызет.

Микроб вздохнул, а я показал ему статьи про нашу игру, в том числе — ферганскую, где писалось, что только я в команде хорошо играю.

Интересно, что с Микробом делали местные психотерапевты? Парню всего-то поговорить надо было. Или не «всего-то», и найти подход к незнакомому человеку не так-то просто, проще его транками накачать? Впрочем, неважно, важно, что он оживает. Я хлопнул его по плечу.

— Так что все худшее позади. А теперь делай, как я.

Я встал с сосредоточенным видом. Он повторил. Я поднял руку, он сделал так же. Я шумно выдохнул, роняя руку с возгласом:

— На хрен!

Микроб повторил и вяло улыбнулся, покосился на Копылова, недоуменно наблюдающего из-за стекла. Только бы они сообразили, что Федору больше не нужны транквилизаторы, острая фаза миновала, и теперь он сам справится — при поддержке друзей. Прямо хоть сейчас его домой забирай.

— Пойду-ка, с врачом побеседую. А то они здесь тебя месяц мариновать собрались. Или тебе тут нормально?

Он задумался, подбирая слова.

— Мне тут никак. Сплю все время, таблетки жру. Хренотень смотрю по телеку. Ваще все пофиг. Да и сейчас.

Как лучший в мире психотерапевт я был уверен, что Микроб справится с проблемой и без транквилизаторов, и его отсюда нужно вытаскивать, потому сказал:

— Если хочешь домой, не отмалчивайся, потом поговори с врачами, но не рассказывай, почему ты прыгнул с моста. Говори — права не имею, тайна и так далее. Понял? Они должны убедиться, что ты в норме. Первое время будешь жить в нашей трешке, в той квартире тебе лучше не появляться.

— Понял, — кивнул Микроб. — Сделаю.

— Сейчас мы с одной дамой из органов разыграем небольшой спектакль, не удивляйся, просто поучаствуй.

— А о чем речь? — не понял Микроб.

— Просто подыграй.

Очень надеюсь, что получится вытащить отсюда Микроба. Но есть вероятность, что задумка провалится, причем вероятность эта ненулевая: если Семерка взбеленится, узнав, что я придумал, и если Копылов пойдет на принцип.

Глава 9. Как тебе это удалось?

Я направился к двери из палаты Микроба. Копылов сразу же мне открыл, я вышел, и он заговорил заискивающе:

— Как вам это удалось? Хотеев очень неохотно шел на контакт, отвечал односложно. Сядет, смотрит в одну точку. Прикажешь есть — жует, отвернулся — он опять замер.

Я вопрос проигнорировал. Нужно и дальше давить, гнуть свою линию

— Пригласите, пожалуйста, Юлию Брайшиц. Ко всему она — психотерапевт. Пусть побеседует с Хотеевым и сделает заключение.

Копылов вскинул бровь, подумал немного, и через минуту слегка удивленную Семерку привел санитар. Я посмотрел на нее в упор и потер пальцем висок. Она кивнула — поняла, мол, — и принялась читать мои мысли.

« Я сказал, что ты — психотерапевт. Теперь твоя задача — типа осмотреть парня и сказать, чтобы его отпустили на дневной стационар и отменили транквилизаторы или уменьшили дозу. Ему и правда незачем тут находиться, отвечаю. И еще, ко мне близко не подходи — будет крыть».

Семерка сжала челюсти и посмотрела злобно, ноздри ее раздулись.

— Ну спасибо! — процедила она, и я подумал — сейчас обматерит меня и откажется помогать, она-то на такое не подписывалась. — За бдительность, доктор, — закончила она, с ехидцей наблюдая за моей реакцией. — Теперь мы бы побеседовали с пациентом.

Фух, не слилась. Но весь ее вид кричал: «А с тобой мы побеседуем позже, и беседа не будет приятной».

«Юль, если ты ничего не понимаешь в психиатрии, я буду тебе подсказывать телепатически. Сейчас не пускай в палату Копылова и делай вид, что разговариваешь с Хотеевым, просто неси чушь, за пределами палаты ничего не слышно».

Подумав немного, Семерка сказала Копылову:

— Этот молодой человек проходит по важному уголовному делу, и нам он необходим для дачи свидетельских показаний. Сейчас мне нужно проверить, в состоянии ли он нам помочь.

Открыв дверь, врач собрался идти с нами, но Семерка остановила его, выставив руку и качнув головой.

— Извините, но нет.

Копылов вытаращил глаза, разозлился — он находился в своем ведомстве и имел полное право не пускать нас к Микробу и вообще выставить за дверь, но у нашего народа слишком велик страх перед правоохранительными органами, которые по щелчку пальцев могут превратиться в карательные, и он не стал нам препятствовать. Заведующий, наверное, ничего бы не сделал, даже если бы мы забрали Микроба прямо сейчас, но я читал, что дозу транков надо снижать постепенно и желательно — под присмотром. Так что пусть несколько дней побудет здесь.