Сын башмачника. Андерсен - Александр Трофимов

КОЛОКОЛЬНЫЙ ОМУТ

С особым трепетом маленький сын прачки проходил мимо Колокольного омута. Он даже вздрагивал, когда Анн-Мари говорила:

— Вот и дошли до Колокольного омута, — точно это была черта, за которой находится нечто необыкновенно страшное, о чём и говорить не принято, невозможно говорить — умрёшь от рассказа, ибо запечатлённое в слове становится смертельным.

Могучий готический собор Святого Кнуда был столь величественен, что маленький Андерсен был уверен — днём с колокольни можно достать солнце, а ночью — луну.

В соборе был иконостас чёрного дерева — творение рук мастера средних веков.

Однажды самый большой колокол рассердился на маленькие колокола за то, что они плохо звонили и не подчинялись его главенствующим звукам: ведь он был выше их и, значит, лучше слышал музыку, которую диктовал Бог. И он стремился как можно точнее поведать её земле. Колокола поменьше однажды долго не могли войти в его тон: то ли отлиты были малой кровью, то ли много думали о себе и мало — о небе.

И вот разгневался самый большой колокол на башне и упал в омут. И так был он тяжёл и раскалён от гнева, что провалился до самой сердцевины земли. И там нашёл свой покой. Вот и говорили, что Колокольный омут — бездонный.

И лежал в той бездне большой колокол, как в могиле самой глубокой на земле, и всё познал о смерти своей из подводной музыки.

И когда смерть бродила у какого-нибудь дома, он слышал её крадущиеся шаги и принимался звонить в глубоководной обители, возвещая скорую чью-то кончину.

— Бойся этого «донг-донг», — твердила мать, обнимая хрупкие плечи напуганного сына.

Андерсен весь превратился в слух. Сердце его стучало так сильно и глубоко, будто в Колокольном омуте, в упавшем колоколе, способном слышать шаги смерти. Подобные истории сильно тревожили его чуткое воображение.

Чёрные крылья страха уносили прочь от страшного Колокольного омута. Именно восставшее от сна воображение, разбуженное страхом, помогло Гансу услышать звуки колокола из сердцевины земли. Они словно пылали там, под водой. И хотя в воде ничто не могло гореть, они именно горели, пылали, погребённые под неимоверной толщей воды.

И мальчик закрыл уши пальцами, чтобы звуки не утащили его к себе в омут.

   — Это они за мной пришли, — закричал он, закрывая глаза, чтобы не видеть, как вокруг него тихими кошачьими шагами бродит госпожа Смерть, прислушиваясь к его бессмертной душе.

Он уже чувствовал, как эти «донг-донг» хватают его за тонкие ручки-травинки и могуче волокут за собой в подводное колокольное царство, где русалки ждут не дождутся возможности поиздеваться над человеком. Они оплетут тонкими лунными волосами, забьют хвостами, растерзают...

   — Ну, что ты, что ты, — успокаивала мать его тельце, — не бойся, я же с тобой, я же рядом.

Он чувствовал, как её сильный голос вытягивает его из омута, отнимает у колокольного голоса и возвращает земле. Он чувствовал, как с его рёбер нехотя стекает вода колокольного плена.

   — Я видел колокол, я видел колокол из Колокольного омута, — кричал мальчик, и на звёздах услышали его, и, сощурив глаза, звёзды присматривались к датской земле: кто там умеет так громко кричать? Что случилось? Но мальчик был ещё так мал и тщедушен — да и стемнело, — что звёзды не разглядели его на этот раз...

   — Всё будет хорошо, всё будет хорошо! Мы с тобой скоро придём домой!

   — Мама, мамочка, колокол такой огромный, сильный. Он как живой, он колоколит и колоколит, он всё про нас знает...

   — И пусть, и пусть... Нас дома оловянный солдатик ждёт. Он соскучился по тебе. Ему без тебя плохо. Подумай о нём.

   — Мама, но колоколу плохо там... Он хочет опять на башню. Он мне об этом сказал.

   — Что ты, что ты, колокола не умеют говорить...

   — Умеют, умеют.

Мария Андерсен уводила сына от проклятого места, ругая себя за то, что не сообразила его обойти.

Мальчик шёл быстрее матери, опутанный колокольным звоном.

Дома, ложась в постель, он всё ещё слышал царя Колокольного омута — упавший колокол.

Чем дольше он жил, тем больше убеждался, что мир страшен даже днём. А ночью страх и таинственность вырастали до неба и углублялись до центра земли.

Лучи страха шли от каждой вещи и поселялись в людях, свивали там свои уютные скромные гнёздышки и выводили птенцов страха...

Идя порой по улице, он закрывал глаза, чтобы не бояться. Страх любил входить через дверцы глаз.

   — Смотри, слепой Андерсен идёт, — кричали ему.

В ЛЕСУ

Они выходили в лес утром, и можно с уверенностью сказать, что летом, весной и осенью выходные у Андерсена и его отца были праздником. Волны счастья нахлынули на Ганса Христиана, когда отец положил грубую руку ему на плечо:

   — Пора. Ты готов?

   — Да, папа.

Он мог бы и не спрашивать сына, к путешествию в лес он готов был всегда. Ведь лес — преддверие рая на земле. Сердце Ганса Христиана было в лесу, когда мать дала на дорогу хлеба и поцеловала сына в лоб. Поцелуй матери был нежен, как касание первого утреннего луча.

   — Может быть, ты изменишь своим правилам и пойдёшь с нами, Мария? — спросил муж. Он знал, что она не пойдёт с ними.

   — Я буду мыть пол. В доме должно быть чисто. Если у человека чистая душа, у него чистые полы и окна, — проговорила она затверженное убеждение.

Он тяжело вздохнул.

Андерсен потянул мать за руку:

   — Ну пойдём, втроём будет веселее, мы же одна семья.

   — Нет, мой маленький лесник. Ты вернёшься и увидишь, как чисто у нас. И это будет тебе новой радостью. Не ждите меня, вы теряете драгоценные минуты, которые можно провести в лесу. Дай Бог вам хорошей дороги. — И она посмотрела на сына.

   — Дай Бог хорошей дороги, — повторил он и перекрестился.

Мать жёстко глянула на отца, но тот сделал вид, что не расслышал её привычных слов. Он не верил в Бога — глядя на толстых священников, он не понимал, почему пост не сбавляет их живот, почему страдания за Христа не делают их круглые щёки худыми. Он не понимал, почему он должен исповедоваться человеку, а не небу, и не слишком ли много у Господа слуг на этой грешной земле.

Мария хорошо знала его взгляды и не разделяла их.

   — Всё хорошо устроено на этом свете, — прямодушно замечала она, — и богатые, и бедные должны одинаково любить Господа, потому что и тем и другим он подарил жизнь, и те и другие дышат воздухом, пьют воду, рожают детей. Разве это не величайший дар нашего небесного покровителя?